Брячислав засмеялся, обнял Александра за плечи, радуясь, что зять у него будет смелый, мужественный и умом не обиженный.

Они прошли под дуб, где слуги уже расстелили для них плащи и раздули костер. Ловчие, вытащив засапожники, дружно взялись разделывать тушу.

Вскоре в кустах начали грызню собаки, деля брошенные им внутренности. Забурлил котел над огнем.

Князья отдыхали, тихо беседовали. Брячислав, начавший привыкать к мысли, что князь едва ли не сыном ему скоро станет, поучал тихонько:

— Ты, Александр Ярославич, никогда не забывай: супротив нескольких врагов сразу не устоять. Ищи рати с ними поодиночке. Вот возьми того же великого князя литовского, Миндовга. Ему пуще тебя враги — рыцари ливонские. Они ж и тебе недруги самые лютые. Вот и поищи на этом с Миндовгом союза. Не забывай, что предки его из рода нашего, Изяслава Владимировича.

— Неужто и родня еще?

— Да десятая вода там, а все ж для союза зацепка есть.

Тут явился перед князьями ловчий Яков с дымящимся на широкой тарелке сердцем тура.

— Ну, Александр Ярославич, — почти торжественно сказал он, — укрепляй сердце свое сердцем храброго тура, коего уязвил ты в честной схватке. Твой первый удар, твой и первый кус.

— Спасибо, Яков. Коли б не ты, может, и удара того б не было. Ты же его на удар вывел.

Ловчий не смутился от княжеской похвалы, смотрел в глаза открыто и гордо. Ответил коротко:

— То моя работа, князь.

Александр отрезал от вареного сердца кусочек, прихватив ножом, понес ко рту. Брячислав отрезал себе лишь после того, как Александр проглотил первый кус. Старый князь не хотел нарушать обычая, по которому первым начинал есть тот, кто нанес смертельный удар зверю. Когда ловчий отошел, Брячислав сказал Александру:

— Яков не токмо в ловах искусен, но не менее того в ратоборстве.

— Добрый муж, добрый, — поддакнул Александр.

— Ну уж, чтоб тебе совсем приятно было, скажу, что записан он за княжной.

Князь Александр вдруг засмеялся и никак остановиться не мог.

— Ты чего? — удивился Брячислав.

— Ой, Брячислав Василькович, — махал рукой Александр. — А я-то… Охо-хо… я-то грешным делом уж подумал, а не попросить ли мне и его у тебя заодно.

Александр хохотал, и, глядя на него, постепенно заражаясь, начал смеяться и Брячислав. Их смех разносился далеко по лесу, дивя слуг и ловчих: «Эх-хе-хе, грешно ведь эдак-то во все горло. Того гляди, нечистый через рот влетит. Эх-хе-хе».

Слукавила ли великая княгиня Феодосья Игоревна, или впрямь прихворнула в пути, но не доехала она до Полоцка к сыну на свадьбу. Остановилась в Торопецкой крепости, а к Александру гонца послала со слезницей. Так, мол, и так, растрясло старуху в пути, хвораю, но благословить хочу молодых за себя и за батюшку, а посему пусть не обидятся полочане, если венчанье здесь, в Торопце, будет.

Желание великой княгини — велению равно.

Князя венчать должен епископ. В Торопце епископа своего не было — град невелик. Отрядила за ним Феодосья Игоревна людей аж в Смоленск.

Пришлось Брячиславу Полоцкому со всем гнездом своим в путь-дорогу отправляться, захватив с собой и младшую дружину.

Скакал князь вместе с будущим зятем своим стремя в стремя. В долгой дороге много беседовали, тревожась за землю Русскую, обещая друг другу верность во всем.

При встрече Александр обнял мать, спросил с искренней заботой:

— Что с тобой?

Феодосья Игоревна словно и не слышала вопроса, поцеловала сына и к невестке повернулась. Приветила ее, поцеловала. Обнялась и со сватьей, пустив слезу, как положено.

Александр думал, что не слышала мать его вопроса. Но, едва остались они одни после обеда, Феодосья Игоревна сама начала:

— Спрашиваешь, сынок, что со мной? Устала, конечно, в пути я. Да не то главное. Услышав, что ты в Полоцке жениться вздумал, заворчали бояре новгородские.

— А им-то что за печаль? — удивился Александр.

— Оно, конечно, так. Не след им в княжьи дела носы совать. А все ж спесь их тебе ведома. Как, мол, это так, наш князь где-то за тридевять земель свадьбу правит? И уж владыке Спиридону в уши надули: мол, не чтит наш князь святой Софии, венчается на стороне.

— Да-а, — покачал головой Александр, — прохиндеи они знатные. Только не совратить Спиридона, больно мудр сей старик.

— Кто его ведает, сынок. А токмо, пораскинув своим бабьим умишком, решила я венчать вас здесь, в нашей крепости. Чтоб, в случае чего, хоть этой костью пасти псам заткнуть.

— Спасибо, матушка, — растрогался Александр, — ты поступила мудро, как и полагается великой княгине.

— Признаться, сватов не хотелось обижать. Они, чай, в Полоцке уж медов свадебных наварили?

— Да, готовились.

— Вот видишь. Ну да ничего, теперь вроде всем угодить должны, ибо одной ногой ты на своей земле, другой — на невестиной.

В Торопце на подготовку к свадьбе ушло три дня, хотя многое для пира было привезено из Полоцка.

Князь Александр торопил со свадьбой. Давно уже уехал из Новгорода, на душе было неспокойно, особенно после разговора с великой княгиней. Если уж она — женщина — заметила недовольство бояр, то, стало быть, там и впрямь без князя все вразброд пошло. И едва явился из Смоленска епископ, на другой же день венчанье назначили.

Считая, что в сей торжественный день торопить всех самому неприлично, Александр потихоньку велел делать это Ратмиру. И Ратмир так старался подгонять дружек, свах, поезжан, каравайников, что очень скоро возбудил во всех неприязнь к себе. А когда направились жених с невестой к храму, Ратмир в спешке едва сам по нечаянности путь молодым не перебежал. И перебежал бы, если б не ахнул его кулаком по затылку полоцкий ловчий Яков.

— Куда-а?! — прошипел он и швырнул Ратмира в толпу, как щенка шелудивого.

При других обстоятельствах Ратмир, оскорбясь, на обидчика с кулаками бы полез. Но здесь — нет. Придя в себя, возблагодарил он бога, что тот вовремя Якова надоумил.

Сердце-вещун не обмануло князя Александра. Когда во время пира дружки, обернув дорогими соболями чашку с кашей, поставили ее перед новобрачными, князь зорким глазом своим заметил на другом краю стола новгородца Сбыслава Якуновича. Того самого, который принес когда-то добрую весть с селигерского пути.

Сбыслав, поймав вопросительный взгляд князя, ладонью коснулся отворота кафтана, что означало: грамота здесь.

Князь Александр нахмурился, кивнул Сбыславу: «Выйди», наклонился к жене, шепнул ей словечко, поднялся из-за стола. В Торопце не было княжеских сеней, а все дома и клети были заняты гостями, приехавшими на свадьбу. Дружинники жили в шатрах за крепостной стеной. Князю ничего не оставалось, как позвать Сбыслава в терем, приготовленный для новобрачных.

Когда он стал подниматься на крыльцо, навстречу ему кинулась старуха из постельничих. Замахала руками, зашипела угрожающе:

— Сюда нельзя. Здесь покои молодым уготовлены.

Александр ничего не сказал старухе, лишь бровями шевельнул: прочь! Старуха мышкой шмыгнула с пути, крестясь и шепча молитвы.

— Грамоту! — приказал князь, как только Сбыслав переступил порог опочивальни.

Грамота была от владыки Спиридона. Благословив в первых строках брак князя и пожелав ему счастья, Спиридон сообщал с тревогой, что папа римский Григорий IX натравливает на Русь католиков, заранее прощая им грехи за убиение русичей. От такого высочайшего благословения воспрянули рыцари ливонские и свейские, взалкали земель русских и крови христианской. Далее владыка предупреждал, что великий князь литовский, Миндовг, теснимый Ливонским орденом, почти наверняка пойдет на захват княжеств русских.

В конце грамоты Спиридон просил князя поскорее быть в Новгороде, дабы самолично пресечь наветы боярские. Что это были за наветы — владыка не сообщал, но Александр догадывался. Окончив чтение, повернулся к Сбыславу.

— Что там бояре?

Сбыслав помялся, не хотелось сообщать князю неприятности в такой день. Да делать нечего, надо. Вишь вперился очами, ждет и соврать не даст.