Когда подъехали к веске, от крайней избы выступило два воина.

— Станила, ты?

— Я.

— Хана зрел?

— Ха, «зрел», — хмыкнул Станила, спрыгивая с коня. — Я с ним с одного чума кумыс дул. Эй, нехристь, — обернулся он к старшине, — зови своих поганых.

Старшина понял и, обернувшись прямо в седле, завыл по-волчьи. Станиле даже жутковато стало.

— Господи, зверье и есть зверье, даже друг дружку позвать-то по-человечьи не умеют.

Вскоре подскакал отряд, и татары сразу окружили избу плотным кольцом.

— Это чо ты столько навел их, — проворчал один воин. — Ровно город брать.

— Дурак, — отвечал Станила. — У нас в бочонке столько золота, что с иного города и половины не сберешь. Давайте, выкатывайте.

Когда бочонок выкатили, старшина велел выбить пробку.

— Ишь ты, еще и проверяет нехристь, — проворчал Станила. — Дареному-то коню, дубина, кто ж в зубы зрит?

Убедившись, что в бочонке золото, старшина начал что-то лопотать по-татарски, тыкая пальцем то в одного, то в другого воина.

— Чего ты? — удивился Станила. — Получил золото и вали к своему хану, рыло немытое.

Наконец один из воинов догадался.

— Слышь, он спрашивает, все ли мы здесь.

Общими усилиями русские объяснили татарину, что все на месте, пусть не переживает. Поняв их, старшина успокоился, улыбнулся, что-то сказал своим, подошел к Станиле, похлопал его левой рукой дружески по плечу и вдруг правой вонзил прямо в грудь острый нож.

Станила удивленно ахнул и последнее, что успел подумать: «За что?» В следующий миг он был уже мертв.

Всего на несколько коротких мгновений пережили его другие воины, не успев даже сообразить, в чем дело, что происходит. Они были зарезаны татарами. Все до единого.

Великий хан знал, как надо сохранять тайну, и поступил «по своему разумению», о чем и просил его в грамоте архиепископ Великого Новгорода.

Дозорные с селигерского пути влетели на Городище с радостной вестью: «Татаре отступили!»

Старший дозорный Сбыслав Якунович кубарем слетел с запаленного коня, кинулся по лестнице в княжеские сени. Бежал быстро, а ноги после долгой скачки держали плохо, споткнулся на крыльце. Так угол ступени и впечатал в лоб.

Ворвался в сени. Александр Ярославич вскочил со стольца: понял — весть! Какая?

— Князь, — задыхаясь, выпалил Сбыслав. — Татаре ушли, отступили от Новгорода.

— Вот спасибо! Наконец-то благая весть. — Александр повернулся к иконе Спаса, перекрестился трижды. — Господи, прими наши благодарения, что заступил ты град наш, не позволил нечестивцам опоганить святую Софию, не дал пролиться крови христианской у ее святых врат.

Крестились на икону все присутствующие: посадник, Федор Данилович, тысяцкие, Ратмир. У многих глаза блестели от сдерживаемых слез.

Повернулся князь к Сбыславу — доброму вестнику, теперь только рассмотрел его.

— Почему кровь на челе?

— Спешил очень, князь.

— Возьми за весть, — снял князь калиту с пояса и подал Сбыславу. Тяжеленька была, не менее пяти гривен лежало в ней.

— Спасибо, Александр Ярославич.

— Ратмир! — обернулся князь к слуге. — Седлай коней мигом. Скачем к владыке. Сам хочу порадовать старца.

Князь, сбежав с крыльца, прыгнул в седло, и стремян не коснувшись.

Когда прискакали на Ярославово дворище, Александр обернулся, крикнул Ратмиру:

— Вели в вечевой бить!

Ратмир свернул к колокольне. Заспанный звонарь, с соломой в бороде, сослепу признать не мог, кто это.

— Кто велит-то?

— Кто-кто! Князь Александр Ярославич.

— A-а, коли князь, то ударим, — отвечал звонарь и стал отвязывать веревку, тянувшуюся к языку колокола.

Архиепископ Спиридон только что облачился в ризу, водрузил митру на голову. Густо кашлянул, пробуя голос. Готовился к службе. Служка вьюном вился, оправляя складки на облачении владыки.

В это время двери настежь. В дверях князь Александр.

— Отец святой, весть добрая: татаре назад потекли. Не пошли на Новгород!

Густые брови владыки вскинулись вверх, в глазах настороженность.

— Кто принес весть?

— Мой дозорный Сбыслав Якунович.

— Воистину благая весть, сын мой. — Спиридон возвел глаза к небу, заговорил жарко: — Да возблагодарим мать пресвятую богородицу, что услышала молитвы наши. — Подошел к Александру, ухватил за плечи, заглянул в глаза, спросил: — Помнишь, сын мой, я обещал тебе чудесное заступничество святой Софии?

— Помню, владыка.

— Вот оно, свершилось! — Спиридон при этом высоко поднял палец и потряс им. — Свершилось! Пусть же празднует Великий Новгород, славя сие чудо, пусть не скупятся гости и бояре на брашно да меды для христиан.

Весть о чудесном заступничестве святой Софии за Новгород взбудоражила, всколыхнула весь город. Возликовали люди, грянули колокола. Все радуются, обнимаются, целуются, как на Пасху.

По велению владыки, князя и приговору веча выкатываются на Дворище бочки с хмельными медами, угощение на длинные столы мечется. Ешь, пей, гуляй, христиане! Все ныне даровое, не зевай, народ, насыщайся!

У столов первыми те, у кого локти крепче да брюхо тоще. Едят, пьют в три горла. Несмелому да совестливому не пройти к столам, ототрут, того гляди, задавят.

Новгородцы, наслушавшиеся страстей от спасшихся и прибежавших из Торжка, с благоговением смотрят на золотые купола Софии, отирают радостные слезы: «Не выдала, родная! Заступила!»

В святой Софии идет торжественная служба. Служит сам архиепископ. В храме народу битком, но из мизинных никого не видно. Купцы, бояре, тысяцкие, сотские с семьями. Княжеская семья — Александр с братом Андреем и княгиня Феодосья Игоревна.

Владыка Спиридон возглашает густым басом:

— Слава господу нашему-у вседержите-лю-ю-ю.

И сразу сверху, как с неба, дружный многоголосый хор подхватывает. «Слава те, слава те, все-дер-жи-те-лю на-ше-му-у-у».

Крестятся люди, кто быстро, кто не спеша, помня о высоком сане своем. Но все искренне торжествуют ныне.

А на Ярославовом дворище пир горой. В шуме, в гаме тонут звуки гудца, играющего плясовую, весело бухают тимпаны. Куролесят мизинные люди. Кто-то песню пытается сладить:

У церкви Параскевы Пятницы лицедеи чудеса творят. Один, взобравшись на церковь, веревку привязал, другой, приняв свободный конец веревки, отошел с ней, натянул как струну. И вот тот, который наверху был, ступил на веревку и пошел по ней, как по доске. Люди внизу замерли от такого дива. Гадают: сорвется или не сорвется?

А лицедею хоть бы что. Идет, улыбается да еще и кричит оттуда:

Смеется народ внизу. Все знают, кто такие поганые, сколько горя и слез принесли они на землю Русскую, и потому приятно слышать: тараканы. На сердце от этого веселее становится.

В другом кружке, у самого торжища, мужик с ученым медведем тоже народ потешает:

— А ну-ка, Миш, покажь христианам, как поганые ходють.

Медведь поднимается на задние лапы и неуклюже косолапит по кругу, то и дело взбрыкивая правой лапой. Ревет сердито, облизывается. Народ смеется: может, и впрямь татары эдак ходят.

— А ну-ка, Миша, представь, аки татары Новгород узрели и обалдели…

Медведь остановился, заскулил, облизнулся. И тут хозяин опять спросил:

— А как они от Новгорода стриганули? А?

И незаметно для людей стеганул медведя прутиком по хвосту. Взвизгнул медведь и трусливо побежал по кругу, насколько поводка хватало.