Зрелище мчащегося, бряцающего железом потока было столь грозно, что, наверное, князь не единожды раскаялся, что пустил сына в заслон.

А меж тем рыцари приближались, и мерзлая земля гудела от тысяч тяжелых копыт.

Что творилось в сердцах молодых дружинников княжича, о чем молили они всевышнего, бог весть. Но ни один из них не поворотил своего коня, не двинулся вспять. Дружина ощетинилась копьями, заблестели вздетые на левые руки щиты.

Острие немецкого клина неумолимо надвигалось на самый центр заслона. Широкая хоругвь, пластаясь на ветру, неслась на тонкий трепетный прапор.

Видя, что первый удар примет сам княжич, Сава тронул пятками коня, чтобы хоть чуть заслонить его. С другой стороны то же самое сделал Ратмир, но Александр с такой свирепостью глянул на милостников, что они невольно осадили назад.

— Прапор! — крикнул княжич. — Его беречь надо!

Три поспешителя Ратмира выдались вперед, так как не был он оборонен копьем, держал лишь щит в левой руке, а в правой — древко прапора.

Александр увидел мчащегося на него рыцаря. Наверное, это был магистр Ордена. Из-под распахнутого голубого плаща блестели латы, голову закрывал железный шлем с глухим забралом, из-за которого не только лица, а и глаз не было видно. Шлем венчали распятые когти орла, искусно сделанные из железа. Колени, икры ног рыцаря были закрыты латами, и даже конь нес на морде и на груди своей железо.

«Куда ж целить ему?» — с горечью подумал Александр, подымая копье на уровень груди рыцаря и крепко прижимая его локтем к бедру. Левая рука привычно прикрыла грудь щитом.

Но рыцарь первый достал копьем до цели, и ударил он не по седоку, а вонзил копье в шею коню.

Неожиданно для княжича Воронко с ржанием взвился на дыбы и грянул наземь.

Рыцарский клин вонзился в русский заслон, опрокинул первым командира его. Воронко, обливаясь кровью, бился на земле, сильно придавив правую ногу княжичу. Конь высоко вскидывал свою красивую шею, судорожно скреб сильными копытами землю, и именно это спасало княжича от верной гибели.

Если бы не бьющийся перед смертью Воронко, которого обходили рыцарские кони, то Александр был бы затоптан в первый же миг.

— Ярослави-ич! Коня-я! Бери коня! — сквозь топот и ржанье услышал княжич тонкий крик.

Каким-то чудом сумел удержаться около него Сава. Увидев, как рухнул княжич вместе с конем, Сава кубарем скатился с седла, бросив копье и даже щит свой. Главным для него было удержать дыбящегося от страха коня и посадить на него княжича.

— Бери-и коня-я! — кричал Сава княжичу.

Увидев безуспешные попытки Александра вытащить ногу из-под Воронка, Сава протянул ему свободную руку. Когда княжич ухватился за нее, он понял, насколько силен летун. Стиснув ладонь княжича, Сава рванул его из-под коня. Боль в руке и ноге едва не лишила княжича чувств. Но он даже не успел наступить на ногу, как Сава подхватил его и кинул в седло.

Зная, куда несется все это гудящее сонмище, княжич повернул коня против движения, но Сава, подняв вверх руки, заступил ему путь и закричал:

— Нельзя супроть! Собьют! Скачи с ними. Нель…

Он не успел договорить. Скакавший мимо рыцарь со всего маху вонзил Саве копье промеж лопаток. Так с распростертыми руками и упал мертвый Сава перед своим конем. Конь вздыбился и, повинуясь воле нового седока, повернул по ходу общего потока.

Княжич скакал теперь в окружении рыцарей, каждый миг ожидая удара в спину. Но рыцари, из-за глухих забрал имевшие плохой обзор, видимо, и мысли не могли допустить, что кто-либо из русских уцелел впереди.

И когда Александр понял, что его принимают за своего, а скорее просто не обращают внимания, увлеченные атакой, он стал придерживать коня.

Ярослав, наблюдавший за боем с правого крыла, не мог видеть, что произошло с княжичем. Он все время следил за прапором, уверенный, что тот развевается там, где находится сейчас сын. Он считал, что заслон несколько замешкался при встрече с рыцарями и, наверное, оттого понес урон. Но откатывался заслон, растекаясь по сторонам точно так, как и велел князь.

Ярослав видел, как прапор, покружившись в водовороте, прибился наконец к правому крылу русских полков.

Когда весь рыцарский клин втянулся в мешок, князь дал команду к атаке. Опьяненные успехом рыцари рвались только вперед, чтобы завершить, как они считали, расчленение русского войска. И когда передние подскакали к реке Амовже и обнаружили, что перед ними нет ни одного русича, было уже поздно. «Мешок» закрылся, на крылья клина насели русские, и тут-то началась злая и жестокая сеча.

Напор русских был так неожидан и стремителен, что рыцари не могли развернуться и дать отпор. Да и не было у них места для маневра и атаки. Все войско сгрудилось на крохотном пространстве у реки. Русские напирали. У немцев началась давка. Часть рыцарей, увидев свободное пространство за рекой, ринулась туда. Но едва первая группа спустилась на реку, как лед провалился и рыцари стали тонуть вместе с конями. Тяжелые латы сослужили им теперь страшную службу.

Ни один человек не смог достичь другого берега.

Ужас охватил рыцарей, видевших все это с берега. И вместо того чтоб, собравшись с духом, попробовать пробиться назад, они стали спешиваться, бросать оружие, сбрасывать латы, шлемы и разбегаться вдоль берега реки.

Но русские дружины, ожесточившиеся в сече, никому не давали уходить. По рядам пронесся клич: «Крестить их!» — что означало только одно — всех рыцарей в реку.

Спасали дружинники лишь коней, и не только из жалости к ним, но и из своей корысти. Уж очень добрые были у рыцарей кони.

Когда рыцари были опрокинуты в реку, княжич одним из первых оказался у берега. Он остановил коня у самого обрыва и наблюдал «крещение», не чувствуя в сердце ни жалости, ни сострадания к погибающим рыцарям.

Слишком свежа была пред мысленным взором его картина гибели Савы. Он никак не мог избавиться от страшного видения: Сава с распростертыми руками умоляет повернуть коня — и копье, вдруг выскочившее из груди несчастного.

Княжич понимал, что жизнью своей обязан этому тщедушному на вид воину с сильными руками кожемяки, и было горько ему от мысли, что благодарить за это было уже некого.

— Александр Ярославич! — раздался сзади душераздирающий крик.

Княжич обернулся и увидел мчащегося к нему Ратмира с прапором в руке. Ратмир подскакал, кинул прапор своему спутнику, спрыгнул с коня, подбежал к княжичу и, схватив за стремя, прижался щекой к сапогу и зарыдал.

— Ярославич… Живой! Господи! Живой! — лепетал Ратмир. — А я боялся, а я… Прости, что я, Ярославич…

— Ну чего ты? — неожиданно растрогался и княжич. — Тебе я прапор велел беречь. Ты уберег. А где ж твои поспешители?

— Погибли, Ярославич. Погибли, меня и прапор бороня. Господи, — крестился Ратмир, — благодарю тебя, что оберег княжича.

Он плакал, не скрывая слез, и смотрел на княжича преданными, любящими глазами.

— Ярославич, Христом богом молю тебя, не ставь боле меня к прапору, ставь к стремени своему. Тебя боронить хочу, токмо тебя.

— Хорошо, Ратмир, хорошо. Будь по-твоему, — согласился сразу княжич, убедившийся на первой рати своей, что значит иметь рядом милостника. Преданного милостника. А что Ратмир именно такой, Александр никогда не сомневался.

Немногие спасшиеся рыцари бежали в Юрьев, заперлись там и стали готовиться к осаде. Но Ярослав по-иному решил: града этого не брать, а распустить все войско в зажитье, дабы как можно сильней разорить и пожечь земли Ордена. Он чувствовал, что немцы вот-вот мира запросят, и потому спешил нанести им больше урона. А чтобы послы немецкие подольше князя найти не смогли, Ярослав вместе с сыном и малою дружиной долго на одном месте не задерживался.

Немцы, увидев великие беды, свалившиеся на их земли, когда все в округе запылало пожарами, поняли — мир, нужен мир. Более того, его немедля надо искать, и на любых условиях. А чтобы была вера в их искренность и серьезные намерения, отрядили рыцари послами к князю самых знатных и богатых людей. Послы, не мешкая, поехали к князю. Ан не тут-то было! Куда послы ни явятся, одно слышат: был да днесь уехал. Почитай, целую неделю гонялись послы за князем. И уж сомневаться начали: полноте, да здесь ли он, может, давно уже в свой Новгород отправился?