Ворота те немудреные были: два стояка да вверху перекладина. Первым у ворот решил сам Ратмир удаль явить. Сел на коня, взял копье, отъехал подальше. Гикнув, мчится на ворота и уж копье назад за спину отводит, готовясь метнуть. Помчалось вперед копье, устремясь вверх выше ворот, а там-то его и подхватил мчавшийся вслед вихрем Ратмир. И вот оно опять в руке у него, готовое к бою.

Дивятся дружинники ловкости милостника княжеского, каждому хочется самому эдак проскакать. Начали по очереди отъезжать с копьями и пускать коней в те ворота.

Ратмир исподтишка косится на крыльцо сеней, где княжич сидит и за всем наблюдает. Ага, улыбается! А вот засмеялся! А тут привстал. Глядь, уж и бежит с крыльца.

— Ратмирка, коня! Дай-ка попробую.

Ратмир машет рукой, и уже по знаку его бегут конюшие. Все у них сговорено, Воронко с утра под седлом, копье легкое подобрано.

Александр отъехал как можно дальше, повернул, задержался несколько, прилаживая удобнее в руке копье, и тронул коня. Застоявшийся Воронко рванул ходким скоком и, почуяв свободный повод, помчался стрелой. Княжич не видел ничего, кроме приближающихся ворот. Кинув вперед хищное копье, он скакал, привстав в седле, и зорко следил за его полетом. Поднял руку, словно приветствуя боевого друга, и, когда летящее копье коснулось ладони, захлестнул древко пальцами накрепко.

Восторженно закричали дружинники, захлопал в ладони от радости Ратмир.

Конь с разгону пронес Александра до самой церкви. Натянув поводья, княжич заставил разгоряченного Воронка перейти на шаг и повернул назад. У ворот все смотрели на него, и княжич помахал левой рукой, давая понять, что сейчас повторит все снова.

Умница Воронко, едва княжич тронул его пятками, рванулся вперед.

Княжич поймал копье и на этот раз и снова помахал рукой, прося пути. Так раз двадцать пронесся он: копье за воротами ловил уже почти не глядя. А зрителям чудилось — копье само ищет его и ложится в ладонь.

— Ну, полно, — сказал наконец Александр, подъехав к воротам и спрыгивая с коня.

Подбежавшие конюшие приняли притомившегося Воронка. Александр опустился на землю вблизи ворот и велел отрокам продолжать это интересное и полезное занятие. Сам же стал внимательно следить за скачками и подавать советы.

За обедом кормилец спросил вдруг:

— Да, Ярославич, не хошь ли на летуна позреть ныне?

— На какого летуна?

— Да объявился Савка какой-то из кожемяк, думает подобно птице взлететь.

— Где? Когда?

— Сегодня ввечеру, сказывают, с Параскевы Пятницы сверзится. Хотел с Софии, да владыко не позволил. И параскевский поп было воспротивился, да купцы сговорили. Они Саве-то на крылья холста дали. Вот им и лестно видеть, как их холст взовьется.

— Неужто взовьется? — удивился княжич.

— Сказывают, взовьется. Сам-то Савка божится, что Волхов перелетит.

Такое диво разве мог княжич пропустить! После обеда он даже почивать не лег, вызвал Ратмира и приказал:

— Седлай коней, едем на Дворище.

Ратмир знал свое дело. Когда княжич вышел из покоев, его ждал отряд из тридцати всадников.

Проехали они к Ярославову дворищу по заново отстроенной после пожара Варяжской улице. Миновали торжище.

У Параскевы Пятницы толпа людей. Княжича пропустила охотно и с должным почтением. После смерти Федора многие поняли — место его Александр заступит. А ну как вокняжится? И дай бы бог. Уж больно батюшка-то крутенек и несговорчив. А княжич молод, при Новгороде вырос, чай, посговористее будет.

Сава-летун оказался неказистым, худощавым мужиком с остренькой бородкой, но руки, мявшие много лет кожу, были жилисты и сильны. На нижней ступени паперти Сава возился с крыльями. Холст был натянут на тонкие ивовые прутья, выгнутые по форме птичьего крыла. Внизу под крыльями были пришиты петли для вдевания рук.

— А хвост будет? — спросил Александр.

Сава, занятый прилаживанием крыльев, или не расслышал из-за шума, или уже устал отвечать любопытным. Он промолчал. Тогда Ратмир шагнул к летуну, ткнул его в плечо плеткой.

— Ай оглох? Княжич тебя спрашивает: хвост будешь иметь?

— А как же. Эвон он, — кивнул Сава на ступеньку. Там лежал хвост, сделанный тоже из холста и ивовых прутьев.

— А куда ж ты его крепить станешь? — спросил Александр.

— Это как взберусь на колокольню, привяжу к ногам сзади. В небе-то ноги ни к чему.

Княжич наклонился, поднял «хвост», осмотрел его, покачал головой с сомнением.

— И полетишь?

— Полечу, Ярославич, — уверенно отвечал Сава и уж негромко добавил: — Должон полететь. Чай, все, как у птицы, сотворил. Сила в руцех есть, чего ж еще надоть? Полечу.

Он затянул завязки широкого пояса, кивнул Ратмиру:

— Встреми сзади талины-те [69].

Ратмир зашел к нему за спину, присмотрелся к устройству, нашел на лямках, как раз напротив лопаток Савы, пришитые холстины, встремил туда длинные концы талин.

— Хорошо вошло. Хорошо.

И сразу же крылья за спиной Савы обрели настоящую форму, приподнялись.

— Господи, — испуганно закрестился какой-то муж, — истинно, аки у ангела. Хошь на икону.

А Сава меж тем вставил руки в лямки и три раза взмахнул крыльями. Шум прошел по толпе, заревел со страху какой-то младенец. Побледнел и перекрестился поп, издали наблюдавший.

Сава выгнул руки из лямок, оттолкнул локтями крылья за спину.

— Ну, кто со мной наверх пойдет?

Все молчали, никто с места не двигался.

— Мне ж крылья позади оберегать надо, да и хвост же нести, — пояснил Сава.

Но кому была охота связываться с делом неведомым, которое, сказывают, сам владыка поносил? Нет, уж лучше постоять, посмотреть, невелик грех.

Ратмир и княжич переглянулись. Александр лишь глазами знак дал.

— Я пойду с тобою, — сказал решительно Ратмир, поднимая с земли «хвост».

Томительно долго текло время, пока карабкался летун на колокольню. Но вот наконец он появился в проеме колокольни. Внизу сразу все притихли, задрали головы кверху. Сава ступил на самый край и, обернувшись назад, сказал Ратмиру:

— Вяжи хвост.

Ратмир засуетился, взялся привязывать хвост. Это оказалось не очень просто, пришлось тоже вылезать на край проема, что было страшно.

— С твоим хвостом я вперед улечу, — ворчал Ратмир.

— Прости, — лепетал виновато Сава, продевая руки в лямки на крыльях. — Ты уж не серчай.

Наконец хвост был закреплен, можно было лететь.

Сава поднял крылья и… замер. Замерла и затаилась толпа внизу.

— Семе-он, — вдруг позвал сдавленным, перехваченным от волнения голосом Сава. — Семе-он!

— Что, Сава? — отозвался откуда-то из самой гущи толпы жалобный голос.

— Передай женке, чтобы она моих долгов на себя не взваливала. Слышь? С меня пусть и спрашивают, с живого ли, с мертвого. Слышь, Семе-он?

— Слышу, Савушка, слышу, — отвечал Семен. — Живота не пожалею, исполню.

И опять наступила жуткая тишина. Вдруг правое крыло летуна подалось вперед, никто не понял — зачем? А это Сава по привычке перекреститься хотел, прежде чем лететь, ан крыло-то удержало руку. Не оборачиваясь, Сава попросил Ратмира:

— Муже, ради бога, перекрести меня с любовью да верой. А? Перекрести.

Ратмир перекрестил летуна.

Сава подался вперед всем телом, какое-то мгновение удерживался на самой кромке и, молвив: «Господи, помилуй…», оттолкнулся.

Люди внизу ахнули и; чтобы не попасть под летуна, кинулись врассыпную.

Сава летел! Ему не удавалось взмахнуть крыльями, и он, подобно коршуну, парил, опускаясь все ниже, а ветер уносил его к Волхову. Но достичь реки Саве не суждено было, слишком быстро он снижался. С лета ударился Сава в новенькую клеть купеческого склада и упал навзничь, ломая крылья.

Толпа ринулась к тому месту. Люди были так поражены свершившимся, что дружинникам пришлось силой пробивать княжичу дорогу к летуну.

Княжич склонился над Савой, чтобы узнать, жив ли он. Кто-то протолкался с чумом воды и плеснул в лицо летуну. Сава заворочался, открыл залитые кровью глаза.