Иногда утверждают, что Талат-бей намеренно затеял истребление армян, о чем не знали остальные члены правительства. Пусть об этом спорят другие. Но вот что действительно странно: многих армян депортировали из районов, которые не являлись армейским тылом, — похоже, проявляли инициативу местные губернаторы.

Этим только и объясняется появление в Эскибахче отряда конвоиров, прибывшего, чтобы выдворить немногих обитавших там армян, включая единственного нашего знакомца Левона Крикоряна, известного под прозвищем «хитрюга», — аптекаря, мужа Гадар и отца трех дочерей.

С тех пор как стало известно, что армянские банды успешно затеяли гражданскую войну в тылу частей на русском фронте, семье Крикорян приходилось мириться с легкими оскорблениями. Порой Левон слышал, как ему вслед ворчали «ватан хаини»[64], а как-то раз ночью в ставни бросали камни. Аптекарь и его домовницы распереживались и встревожились, но пока еще не испугались.

Поначалу жандармов озадачило появление на площади верхового отряда вооруженных людей гнусной наружности, прервавших пожизненную игру в нарды. Размахивая приказом губернатора, который вообще-то никто не мог прочесть, конвоиры с непривычным выговором потребовали указать местоположение квартала предателей. Жандармы, впечатленные официальным видом печатей и росчерков, наконец сообразили, что под предателями подразумеваются армяне, и препроводили конвойных к симпатичным просторным домам по одной стороне улочки, поднимавшейся по склону холма.

Дальнейшее не выглядело особо зловещим. Солдаты слонялись по площади, а их сержант в сопровождении жандарма прошел по домам и известил обитателей, что в интересах Султана-халифа и собственной безопасности им предстоит переезд. На рассвете надлежит собраться на площади, взяв с собой лишь самое ценное, что можно продать для облегчения обустройства на новом месте. Необходимо также составить полный перечень оставленного имущества, дабы по прибытии получить компенсацию вещами равной стоимости.

Неожиданная новость оглушила людей, и реальность происходящего дошла не сразу.

— Мы не можем все бросить, — сказала жена аптекаря Гадар. — С какой стати нам уезжать? Какая еще безопасность? Нас здесь никто не тронет.

— Идти далеко? — спросила Ануш, а ее сестры пожелали узнать, куда они переезжают: в Телмессос или еще какое столь же милое местечко? Девушки были типичными армянками: белая кожа, прекрасные черные волосы и густые брови. Они обещали превратиться в красавиц, сохраняющих прелесть, пока снисходительное время одаривает их своей условной милостью.

Левон отправился разузнать, что происходит, и нашел на площади других отцов семейств, обеспокоенных теми же вопросами. Увидев солдат, аптекарь побледнел и в тревоге поспешил домой. Он увел жену в дальнюю комнату и сказал:

— Дело плохо, Гадар. За нами прислали курдов. Курдов, представляешь? Бог его знает, откуда они взялись! В наших краях их нет. Не к добру это, ой, не к добру!

— Курды! Господь и святители, спасите нас! Курды!

— Девочкам не говори, не надо их тревожить.

— Муж, нам нельзя идти с курдами. В яме со змеями и то лучше. Надо бежать, пока есть время!

— Куда бежать? У них бумага, где нам обещана защита. — Левон сам не верил своим словам, но хотел успокоить жену. — Подписано губернатором.

— Кто нас теперь защитит? Все предателями кличут. Никому мы больше не нужны!

— Успокойся, Гадар, успокойся.

— Как я могу успокоиться? А девочки? С ними-то что будет? Ответь!

Левон в глубине души понимал, что она права, и не находил убедительного ответа.

— Я отлучусь ненадолго, — сказал он. — А вы с девочками собирайтесь.

Взяв на кухне склянку оливкового масла и плошку, Левон поднялся на заросший кустарником холм, пройдя мимо ликийских гробниц, где анахоретствовал Пес. У саркофага святого аптекарь встал на колени и горячо помолился, прося защиты, а потом вылил масло в дырочку на крышке. Снова опустившись на колени, он подставил плошку под нижнюю дырку, откуда масло неспешно вытекало, омыв святые кости. Левон мазнул себе лоб и направился домой, намереваясь помазать жену и дочерей. Закупоренную склянку он спрятал в поясе.

По меркам многих, семья Левона считалась зажиточной, но на деле добра оказалось немного. Собрав все, хозяева сели на мужской половине, не зная, что теперь делать и о чем говорить. Некоторое время спустя Гадар тихо выскользнула из комнаты и вышла на улицу.

Безжизненными проулками она добралась до особняка аги, постучала в дверь и, разувшись, прошла на женскую половину. Раскинувшись с Памук на диване, Лейла-ханым полировала ногти, временами кидая в рот фисташки.

— Пожалуйста, спасите нас, Лейла-ханым, — сказала Гадар, опускаясь на колени.

Лейлу, не знавшую о дневных происшествиях, просьба удивила и слегка позабавила.

— Спасти? От чего? С каких это пор мне стали молиться?

— За нами прислали курдов. Пожалуйста, попросите Рустэм-бея заступиться за нас.

— Кто такие курды, Гадар-ханым? Вроде солдат?

— Тридцать лет назад наши семьи перебрались сюда из Вана, чтобы от них избавиться. Курды, наездники, живут племенами. Они дикари и ненавидят нас.

— Никогда о них не слышала, — сказала Лейла, полагая, что все не так уж страшно.

— Они нездешние, откуда вам знать? Пожалуйста, попросите Рустэм-бея спасти нас.

Лейла-ханым беспомощно развела руками:

— Его нет. Он уехал в Телмессос, но к завтрему должен вернуться.

— А когда, когда?

— Не знаю. Правда, не знаю.

Гадар ткнулась лицом в руки и запричитала:

— Господи, господи, господи! Доченьки мои, бедные девочки!

Лейла сползла на пол и, утешая, обняла армянку. Гадар это показалось очень странным. Как все в городе, она считала Лейлу-ханым всего-навсего шлюхой, пусть и живущей с агой, и не подобало дозволять ей обнимать себя. Но Лейлино тело было таким мягким, таким материнским, от нее так тепло пахло духами и розовой водой, что Гадар дала себе волю немного поплакать в ее объятьях. Потом встала, отерла глаза и сказала:

— Пропала моя последняя надежда. Храни вас господь, Лейла-ханым.

— И вас тоже. — Лейла сама уже готова была расплакаться.

Гадар безвольно уронила руки.

— Мы лишь хотели спокойно жить и честно зарабатывать на пропитание. Все было так хорошо.

Лейла сдернула с запястья золотой браслет и подала Гадар.

— Возьмите, сможете продать. Мне он ни к чему, у меня еще есть.

— Спасибо вам, Лейла-ханым. Я приму это во имя Господа, по необходимости. И очень прошу простить.

— Простить? За что?

— За все, что о вас говорили.

С этими словами Гадар вышла. От стыда и возмущения у Лейлы горели уши, хотя она понимала, что аптекарша не желала ее обидеть. Лейла взяла лютню и играла, пока не восстановилось душевное равновесие.

Так получилось, что Рустэм-бей появился именно в тот момент, когда колонна изгнанников сворачивала на развилке к югу. Стоял одуряюще жаркий полдень, путники не ели и не пили с рассвета. Троих обессилевших стариков уже забили до смерти прикладами, чтобы не тратить патроны, а вся сносная обувь перекочевала на ноги конвойных. У людей кровоточили ступни, обожженные убийственно раскаленными камнями. Женщины заунывно тянули нескончаемый стон-плач, мужчины смаргивали пот и возносили вечно пустому небу невнятные молитвы, желая, чтобы все поскорее закончилось. Многих уже хотя бы раз избили, а через полчаса после выхода из города всем велели сдать захваченные с собой ценности.

Издалека услышав жуткий стон, Рустэм-бей поразился зрелищу, когда лошадь вынесла его к колонне. Еще больше он изумился, увидев знакомые лица людей, еще вчера известных всему городу. Рустэм не верил себе, глядя, в какое жалкое скопище они превратились.

Он тотчас понял, что произошло. Он был наслышан о высылках и в принципе не сочувствовал жертвам. Как и всех, его возмущала вероломная измена людей, которые предали Султана, дезертировали и ударили армии в спину. Он ловил себя на том, что хмурится, завидев армянина, негодуя на все их племя впервые в жизни. Однако ему хватало ума понять, что никто из этих армян и не приближался к фронту, они никого не ударяли ни в спину, ни куда еще. Наоборот, Левон Крикорян неизменно хлопотал при редких хворях аги, и его снадобья обычно помогали.