Во многих домах были деревянные настилы — их врезали в стены, чтобы места получилось больше, и увенчивали веселенькой расцветки пологами, спасавшими от изнуряющего солнца. Дымовым трубам придавали весьма целесообразный вид домиков с покатыми крышами и окошками для дыма, прорезанными сбоку. Очаги же всегда размещали в верхнем этаже, поскольку зимой внизу обычно держали скотину, которая своим теплом помогала обогревать дом. Что касается интерьеров, то про них особо нечего сказать, кроме того, что все деревянные части красились в самые веселые оттенки василькового. А вот наружные стены облекали в нежно-розовые, голубые и желтые тона, и в каждом доме у окна или двери висела клетка с певчей птичкой, отчего город, сумбурно карабкавшийся по склону, не только представлял весьма милую картину домашнего уюта, но всегда полнился состязательным птичьим пением.
У нижней окраины города стояла скромная, но симпатичная церковь святого Мины, которого весьма почитали в здешних краях. На задах тоже имелся склеп, обнесенный кованой решеткой, а пол в храме оформили дешево и сердито, аккуратно выложив черно-белой галькой подобие большой звезды в завитках виноградной лозы. Что меня особенно поразило — в церкви преспокойно жил филин, который целыми днями сидел на стропилах и лишь иногда открывал глаза, чтобы презрительно взглянуть на того, кто дерзнул потревожить его в отдохновении. По понятным причинам, на полу под насестом расстилали тряпку.
Поскольку город располагался на склоне холма, что с другой стороны обрывался утесом над морем, там вечно дул ветер и, отражаясь от скалы, грохотал, словно гром. Это нескончаемое громыханье было так размеренно, что вскоре его уже не замечаешь. Каменистыми, крутыми и уступчатыми тропинками я взобрался на вершину холма, где обнаружил разрушенную византийскую сторожевую башню и белую часовенку. Здесь была расщелина, сквозь которую восхитительно прохладный ветер обдувал город, предохраняя его от хворей дурного воздуха в летний зной, когда Господь в своем безграничном своенравии предписал заниматься тяжелейшим трудом. В глубоком известковом карьере, продырявленном укромными норками, вечерами играли дети.
Пройдя по гребню холма, я увидел множество древних гробниц. В них жил бессловесный человек, этакий отшельник неизвестного происхождения, хотя некоторые считали его дервишем. Никто не мог вынести его чудовищной улыбки. Увидев ее, я испытал такое потрясение, что в ужасе отпрыгнул и упал, шмякнувшись головой о камень и ободрав руку. Рассказывали, что некогда ему растянули рот и заставили прикусить докрасна раскаленный прут, что нанесло несказанный урон его зубам, деснам и языку. Эта безвредная заблудшая душа, которую все называли Псом, часто являлась объектом благодеяний и своим присутствием подпитывало в городе дух милосердия.
Увидел я и «обитель святого», как ее здесь называли, — гробницу с дырочкой в крышке и еще одной в днище. Согласно обычаю, человек любой веры наливал через верхнюю дырочку оливковое масло, которое, омыв кости, вытекало в нижнее отверстие и затем использовалось как панацея от всех болезней. Никто ничего не знал об этом святом, кроме того, что он — святой, хотя мне показалось, что гробница появилась значительно раньше рождения Христа. Определенно, то был самый промасленный святой в мире, и я собрал скляночку этого масла — вдруг пригодится. Потом смазал себе пятнышко сухой кожи, и, знаете, помогло.
Каменистая пустошь изобиловала перечной мятой, чабрецом, чахлой мелиссой, гаультерией, фигами, ярко расцвеченными жуками и замечательными угольно-черными сверчками, раскрывавшими в прыжке красные крылышки. Как чудесно сидеть там в сумерки, когда за спиной опускается солнце, и смотреть на дымки от жаровен, на золотой листок минарета, рубиново сверкающий в закатных лучах.
Так о чем это я? Забыл, что собирался рассказать. Кажется, я несколько отвлекся. Ах да, про Леонида! Покорнейше прошу извинить. Поймите, я восторгался городом и его прелестями уже потому, что это одно из весьма немногих виденных мною мест, которое утешительно расслабляет, как общественный писсуар. Горько видеть ныне этот покинутый, разрушенный и ограбленный рай, который населяют лишь призраки, ящерицы и отпечатки древней памяти.
Да, я полюбил этот город настолько, что на свои деньги выстроил ему насосную станцию, но жилище Леонида отнюдь не показалось мне привлекательным. В доме, который выглядел бы исключительно приятным, живи там кто другой, царил ужасающий, крайний беспорядок: все заросло пылью, повсюду разбросанные бумаги и хлипкие башни книг. Одному богу известно, как Леонид существовал, — я не нашел в доме никакой еды и ничего, что удостоилось бы звания постели. Я сильно пожалел, что не поселился в гостинице со слугами и охранниками, но тотчас уйти было бы неприлично, поскольку Леонид находился в жутком состоянии: темные круги под глазами, всклокоченные волосы, белое от потрясения лицо и трясущиеся руки. Он еле ходил и был не в себе от страха и ярости, хотя расстроившие его события произошли два дня назад.
Когда я вошел в дом, Леонид бросился мне на шею и расцеловал в обе щеки — весьма несвойственное ему поведение, поскольку обычно он был сдержан, как немец, но еще нехарактернее оказались его рыдания, вздрагивающие плечи и шумные всхлипы. Я несколько растерялся.
Леонид рассказал о пережитых унижениях. Самое мелкое — едва он покупал певчую птичку, чтобы держать в клетке за окном, как ее тотчас подменяли воробьем, а самое крупное — похищение и надругательство на глазах у внушительного числа горожан.
История запутанная, но, похоже, все произошло потому, что порядочная часть жителей, хоть и меньшинство, являлась последователями Алии — верили в двенадцать имамов и в то, что Мухаммед передал Али особое знание. Не просите меня растолковать, я христианин, вернее, таковым считаюсь и ничего в том не смыслю. Я лишь знаю, что последователей Алии до черта, они отличаются от других мусульман, и, если угодно, сами скребите в затылке и гадайте, истинные они мусульмане или нет. Многих в той истории звали Али, если вам интересно.
Как оказалось, эти сторонники Алии устраивали тайные попойки, называвшиеся «мухаббет»[55]. Среди горожан царила полная неразбериха: все эти смешанные браки, перемена веры и тому подобное, и многие, вовсе не приверженцы Алии или, может, чуть-чуть приверженцы, в этих пьянках участвовали. Пуританина Леонида возмущало, что многие христиане являлись на эти вечеринки, будто неверные, мне же показалось вполне резонным желание самых разных людей, собравшись вместе, забыться в выпивке и веселье. Я и сам предавался подобным утехам, когда был молодым и глупым, каким Леонид, к сожалению, никогда не был.
На этих мухаббетах всегда имелся виночерпий — он командовал, когда начать пьянку и когда добавить. Если кто-то ему перечил или покидал стол без его разрешения, нарушителя штрафовали бутылкой ракы и петушком; это наказание у них почему-то называлось «Гавриил».
Вечеринка, о которой идет речь, катилась своим чередом, уже было прилично выпито под пьяные песни и горестные плачи о смерти Али, когда нетрезвая беседа повернулась к вопросу, кто в городе последний и противнейший человек. С сожалением должен сообщить, хотя меня это нисколько не удивляет, что Леонида выбрали единогласно.
Далее за ним послали двух крепких парней, которые, несмотря на крики и сопротивление, проволокли его в ночном одеянии по улицам на глазах у жителей, которые выглядывали из дверей, но не пытались вмешаться. Леонида притащили в дом, где проходила пьянка, швырнули на пол и от души поиздевались, осыпая оскорблениями. Потом ему велели выпить ракы, он отказался, и тогда его поставили на колени, за волосы оттянули голову и влили водку в рот. Затем виночерпий велел ему плясать, Леонид не подчинился, но гуляки принялись топтать ему ноги, и ему пришлось подпрыгивать, дабы не переломали пальцы. Его попеременно заставляли пить и плясать, он уже едва держался на ногах, по его словам, а сердце так бухало, что смерть казалась неминуемой. Потом ему приставили к голове пистолет и заставили вслух прочесть список кошмарных оскорблений в свой адрес, затем кто-то притащил ослиное седло, которое водрузили на Леонида, и он снова плясал, пил и блевал, уже ничего не воспринимая, и тогда его вместе с седлом просто вышвырнули на улицу, где он чуть прополз и потерял сознание и где на рассвете его в луже испражнений обнаружил имам, который позвал двух христиан отнести несчастного домой. Вскоре объявился некий Али-снегонос, в умат пьяный, и без малейшего намека на раскаяние потребовал вернуть седло.
