— Что?! — завопил отец, плюясь непрожеванными котлетами. — В «Дружеское общество»? Ты идиот или как? Хочешь, чтобы нас арестовали? Чтобы нас с матерью бросили в тюрьму? — Испепеляя сына взглядом, он обвел рукой комнату, богато украшенную резной мебелью, тяжелыми коврами, серебряными подсвечниками и самоваром. — Хочешь, чтобы мы всего лишились?

Леонид, побледневший от ярости отца, ответил просто:

— Это ради Греции.

Наверное, следует пояснить: «Дружеское общество» — это была такая тайная организация, и создали ее, чтобы воссоединить Грецию, ибо многие считали, что Фракия, черноморское побережье, западный берег Турции и, разумеется, Константинополь исторически принадлежат Греции, населены в основном греками и потому вновь должны стать греческими. Мол, необходимо восстановить Византийскую империю, Святую Софию[54] опять сделать собором, создать «Великую Грецию» и вернуть на трон короля Константина — вся эта лабуда, известная как «Великая Идея». По-моему, некоторые и сейчас ее так называют.

— Эти кретины с их Великой Идеей! — ревел отец. — Они ни черта не понимают! Разве Греция сможет выиграть войну с турками? Ты представляешь, сколько их? Ты сумасшедший! Хочешь, чтобы тобой правили из Афин? Ты бывал в Афинах? Вонючая деревенька, вот что это такое! Паршивое провинциальное сельцо, где несколько руин и ни одного стоящего театра, народ необразованный и некультурный, дома с облупившейся краской и даже никто по-гречески толком не говорит! Ты этого хочешь? Дурак ты!

Леонид попытался возразить:

— Новой Грецией будут править из Константинополя, папа, как было в Древней Греции.

— Нами и так правят из Константинополя!

— Турки.

— Слушай, какое нам дело? Мы живем в Смирне — самом приятном и восхитительном городе на свете. И процветаем! Нам начхать, что происходит в столице. Греки занимают здесь все важные и влиятельные посты. Фактически мы живем по своим законам. У нас рай, а ты со своими дружками хочешь его взбаламутить вашей идиотской Великой Идеей! Господи ты боже мой! Это ностальгия, только и всего! И ты хочешь, чтобы нас всех поставили к стенке из-за вашей ностальгии?

— Нами правят турки, — с достоинством ответил Леонид. — Это недопустимо, они уступают нам во всех отношениях. Турки плодятся, как кролики, и скоро нам не останется места.

— Мы все теперь оттоманы. Времена переменились. Ну взять хоть моих слуг. Кто они? Все турки. А у Георгия? Тоже все турки. Кто мостит дороги и вывозит нечистоты? Турки. Кто горбатится на полях, выращивая урожай, который мы продаем? Турки. И не говори мне, что нами правят турки, когда у тебя прямо перед носом доказательство обратного. Что бы мы без них делали? Почему у меня сын такой тупица? Вот что мне интересно! Ты хочешь нас уничтожить!

— Некогда Греция была великой! — распалялся Леонид. — Есть люди, которые стремятся вернуть ей величие. Греция была светочем мира! В то время человек не считался цивилизованным, если не знал греческого языка. Отчего, по-твоему, турки называют нас римлянами? Потому что прежде даже римляне говорили по-гречески! Величайшая в мире нация, и посмотри, до чего мы докатились, отец. Наше время должно вернуться. Требуется лишь наша решимость и, возможно, новый Александр.

— Александр? — фыркнул отец. — Распространять нашу культуру и цивилизацию по всему миру? Прости мою ересь, но он это делал, сея смерть и разрушение от Македонии до Индии. Много ли рыдающих вдов и изнасилованных девственниц поблагодарили его за эту культуру, как ты считаешь? Разве не знаешь, что неизбежно следует за победоносным завоеванием? Голод и болезни. Болезни и голод.

— Оно того стоило, — ответил Леонид. — Лучшие по природе должны подняться наверх любыми путями, их превосходство оправдывает средства.

— Я тебе кое-что скажу, сынок, — заявил отец, тыча в сторону Леонида вилкой. — Я бы с большим уважением относился к Александру, к тебе и твоим дружкам, если б у вас хватило ума понять, что мир вращается благодаря деньгам, предприимчивости и смекалке. Все эти военные кампании, революции, заговоры, болтовня о расовой принадлежности того и этого… Что они несут? Кровопролитие и горе. Если хочешь принести миру какую-то пользу, обзаведись денежкой в кармане. — Леонид с жалостью посмотрел на отца, а тот повторил: — Обзаведись денежкой в кармане.

— Деньги не восстановят Грецию, — сказал Леонид.

— Идиот! Это единственное, что ее восстановит! Бери пример с Георгия! Зарабатывает большие деньги и понемногу тратит на полезную благотворительность. Так ты проживешь с пользой и умрешь в почете. Все просто.

— Я говорю о достоинстве и национальной душе, а не о том, чтобы жиреть в самодовольстве.

— Жиреть в самодовольстве! Жиреть в самодовольстве! Башка у тебя набита собачьим дерьмом! Я столько денег угрохал на твое образование, а ты ничему не научился! Ты не мой сын. Небось, мать тебя от кого-то прижила.

Мать Леонида хмуро покосилась на мужа, но осталась невозмутимой. Она привыкла к цветистой риторике супруга, не показательной для его ума в целом. В разное время все сыновья и дочери обвинялись в том, что родились не от него, и мать сухо замечала: будь у нее столько любовников, как он порой предполагал, у нее вышла бы весьма насыщенная и утомительная жизнь.

Я привел этот разговор, один из многих, потому что в нем отражается общая тенденция того времени. Азиатское греческое меньшинство очутилось промеж горячих идеалистов с националистами, стремившихся во имя прекрасного образа Византии перевернуть мир вверх тормашками, и благоразумных собратьев вроде меня и Леонидова отца, которые хотели приятной удобной жизни, чтобы вести торговлю и получать все, что ни пожелаешь, ибо наши ум и богатство позволяли этого достичь. Я очень хорошо помню, что в те дни все считали себя вправе на империю, и, вероятно, Леонид с товарищами был просто знаком времени, как Муссолини. Мне самому теоретически нравилась идея новой Великой Греции, но я не видел смысла чем-либо ради нее рисковать и по-прежнему считал континентальных греков сборищем рехнувшихся чужаков или, в лучшем случае, надоедливыми родственниками, у которых в семье слишком много недоумков. Я был вовсе не настроен за них умирать, и вряд ли кто изумился сильнее меня, когда они заявились умирать за нас. Однако меня не особенно удивило фиаско в итоге, когда мы потеряли все и умирать пришлось таки нам за них.

Я вспомнил о той беседе, ибо она объясняет, почему Леонид оказался учителем в захолустном городишке, а не стал купцом, как мы. Он решительно воспротивился отцу и уехал в Эскибахче, чтобы попытаться научить греков снова быть греками. Леонид хотел выбить из них турок, хотел, чтобы они заговорили по-гречески, а не по-турецки, и узнали об античном прошлом. Он желал воспламенить их рассказами о Войне за независимость и сражениях на Крите. Хотел поведать о героических женщинах, бросавших своих детей в пропасть, дабы не отдавать туркам. Он хотел, чтобы люди понимали церковные службы, а не просто в тупом благоговении бессмысленно слушали раскатистые божественные литургии.

Любить Леонида было трудно, но скажу в его защиту одно: пусть романтик, он таки заставил христиан отдавать детей в его маленькую школу. Жил на сущие гроши, терпел неблагодарность и насмешки, а по ночам строчил пламенные трактаты, которые никто не удосуживался прочесть и они покоробленными кипами скапливались на полках. Я-то их читал, потому что, к моему ужасу, он всегда присылал мне копии, и содрогаюсь при мысли, сколько масла и бессонных ночей он потратил. Знаю по себе, каким разбитым и нездоровым встаешь утром, когда допоздна засидишься над счетами. Хотелось бы добавить еще вот что: все закончилось тем, чего мы, благоразумные люди, всегда боялись — и восторженные романтики, наподобие Леонида, и мирные горожане, как я, вместе тонули в гаванях, пока горели наши города.

В Эскибахче Леонид претерпел много унижений и, если честно, виноват в этом был, по большей части, сам. На нем прямо написано было, что он себя считает лучше всех, а это людей бесит — такого ни один купец не посмеет выказать, иначе растеряет половину своих клиентов. Вообразите, чем бы это кончилось, скажи я своим клиентам-евреям или армянам, что я о них думаю на самом деле! Или турецким чиновникам! Коммерческой катастрофой, вот чем. Уж оставьте мне доброе любезное лицемерие, которому все мы с пользой выучились у англичан, вот что я вам скажу.