Русель понимал, что это необходимо. Но ему не нравилось, что послушания добиваются с помощью линеек. Наверное, следует поговорить об этом с Андрес и разработать новую политику.

Они добрались до коридора-деревни Дилюка и вошли в знакомую дверь.

Тила была еще жива, но спина ее согнулась, волосы поседели, а лицо превратилось в маску, изрезанную морщинами.

— Спасибо тебе за то, что пришел, — прошептала она, взяв Руселя за руки. — Ты знаешь, как мало остаюсь нас, рожденных вне Корабля. И он постоянно спрашивает о тебе.

Русель сжал ее ладонь; он чувствовал себя неловко и не знал, что сказать. Он разучился общаться с людьми, выражать сочувствие; рядом с этой сломленной горем женщиной он чувствовал себя скованно и нелепо.

Прежде чем Русель смог увидеть бра га, ему пришлось миновать группу уважаемых людей племени. Коридор наполняли дородные мужчины и женщины с мрачными лицами, в тусклых одеждах, изготовленных на Корабле. Последовали длинные, сложные приветствия. У смертных возникла тщательно разработанная система ритуалов для каждого события: встречи, расставания, принятия пищи. Русель понимал их ценность — они занимали время и позволяли избежать социальных трений. Но держать в голове эти вечно меняющиеся церемонии было нелегко. Правила игры в вежливость постоянно усложнялись — ничего не стоило совершить промах и нанести кому-нибудь оскорбление.

Уважаемые люди явно были озабочены потерей Дилюка — и не без оснований.

Идея Андрес об «управлении через консенсус» оказалась более чем неудачной. На Корабле образовалось около дюжины племен; в некоторых из них бесконечное пережевывание одного и того же парализовало всякую деятельность. Повсюду власть более или менее явно начала сосредотачиваться в руках сильных личностей. Андрес это не сильно беспокоило, пока выполнялась работа и соблюдались основные правила. Кто бы ни стал во главе племени, он вынужден был заручиться одобрением Старейшин. Таким образом, Андрес и ее «правительство» по-прежнему сохраняли какое-то влияние.

Но в племени Дилюка сложилась более сложная ситуация. Будучи братом Старейшины, он обладал необыкновенной аурой и исподволь пользовался своей властью, чтобы подтолкнуть коллег к решениям, которые они в другом случае не принято бы. Он был лидером, но в лучшем смысле этого слова, подумал Русель, он управлял племенем исподволь, из-за спин других людей. А теперь Дилюк уходил, и его народ понимал, что без такого вождя им придется нелегко.

Когда уважаемые люди покинули жилище Дилюка, Старейшине представили его детей, внуков и правнуков. Все знакомства подчинялись строгим ритуалам общения смертного со Старейшиной, даже малыши исполняли их серьезно и сосредоточенно, что раздражало Руселя.

В конце концов он с неохотой вошел в квартиру брата.

Комнаты остались почти такими же, какими он их помнил, сменились лишь гобелены на стене. Дилюк лежал в кровати, укрытый старым одеялом. Руселя потряс вид брата, словно съежившегося от старости. И даже под одеялом он мог различить вздутие — опухоль в желудке, от которой умирал старик.

Старейшина решил было, что Дилюк спит. Но брат открыл один глаз.

— Здравствуй, Русель, — прокаркал он. — Негодяй.

— Прости…

— Ты не навещал нас пятьдесят лет.

— Не может быть…

— Пятьдесят лет! Пятьдесят лет!Как будто… — Он захлебнулся кашлем. — Как будто этот Корабль так велик…

Они поговорили, как раньше. Дилюк бессвязно рассказывал о своих внуках и правнуках — все они имели замечательную наследственность и подавали большие надежды.

Русель заговорил о несчастьях со Старейшинами. Дилюк скорчил гримасу:

— Значит, даже бессмертные умирают.

Он вытянул руку, и Русель взял ее в ладони — кости стали хрупкими, плоть почти сошла с них.

— Позаботься о них, — сказал Дилюк.

— О ком?

— Обо всех. Ты понимаешь, о чем я. И позаботься о себе.

Он поднял взгляд на брата, и Русель увидел в его глазах сострадание — источенный болезнью умирающий жалел бессмертного.

Он смог пробыть здесь лишь несколько минут.

Старейшины погибали по разным причинам, их объясняла доктор Селур, но Андрес лишь фыркала в ответ.

— Я уже видела подобное. Я называю это жаждой смерти, — сказала она. — Вы достигаете некоторого возраста, когда ваш организм должен умереть. И вы смиряетесь с этим. Может быть, это свойство человеческого сознания, утешение, предусмотренное для нас на случай встречи с неизбежным, — закудахтала Андрес. Она тоже старела, у нее не осталось ни одного зуба. — Терапия Квэкс не влияет на психику. А эта жажда гибели уносит больше потенциальных бессмертных, чем вы можете себе представить. Странно, не правда ли? Выходит, долголетие зависит не только от физического, но и от душевного здоровья.

Несколько лет Руселя терзала смутная тревога — он ждал, когда же его инстинктивное стремление уйти даст о себе знать. Но оно так и не проснулось, и он удивлялся: может быть, он обладает какой-то необыкновенной силой духа — или недостатком.

Русель пытался поговорить о смерти Дилюка, но Андрес отделалась от него словами:

— Дилюк был трусом, он уклонился от выполнения долга. В любом случае, хорошо, что первое поколение членов экипажа вымирает. Онивсегда в некоторой степени смотрели на нас как на равных. А следовательно, ставили под сомнение наши идеи, наше право на руководство; это естественно. Новое поколение абсолютно отличается от нас — это сделает их более покладистыми.

Теперешний экипаж не переживал нашей трагедии — зрелища гибели Порт-Сола. Душевные травмы заживают медленно, Русель; в этом ты не одинок… Сейчас появились здоровые люди, приспособленные к жизни на Корабле, — ведь они ничего другого не видели. Когда среди команды останутся лишь такие, мы сможем наконец устроить все должным образом. Вот увидишь.

Русель с облегчением вернулся к своим занятиям, отгородился от сложностей человеческой жизни. Время снова мирно текло мимо него, и тот трагический день затерялся в темных коридорах памяти.

Больше никто из родственников не приходил навестить его.

— Русель! Русель! — Голос звучал грубо — голос Андрес.

В те дни он спал крепко, и прошла целая вечность, прежде чем он очнулся. Он пробирался навстречу свету сквозь пласты снов и воспоминаний, пока наконец реальные и воображаемые картины не смешались в его мозгу. Однако он всегда сознавал, гдеон находится, даже в самом крепком сне. Он был на Корабле, в своем летающем гробу. Но он никогда не мог вспомнить, какдавно он здесь.

Русель попытался сесть. Койка реагировала на малейшее движение, и ее спинка осторожно приподнялась, поддерживая его. Он огляделся — его окружал тусклый золотой свет Монастыря. Здесь находилось три койки — это были громоздкие автоматические приспособления, наполовину кровати, наполовину аппараты жизнеобеспечения. Три, потому что в живых остались лишь трое Старейшин.

Рядом кто-то двигался. Разумеется, это был смертный — молодая женщина. Не поднимая на Старейшину глаз, она старательно сложила дрожащие ладони в жесте «извиняющегося приветствия». Русель отпустил ее коротким взмахом руки: этот вздор мог занять целый день.

Андрес наблюдала за ним — глаза ее живо сверкали на источенном временем лице. В коконе из одеял она напоминала огромную личинку.

— Ну что тебе? — огрызнулся Русель.

— У тебя изо рта слюна течет, — мягко сказала она. — Только не в присутствии смертных, Русель.

Он раздраженно вытер рукавом подбородок.

— Ах, и еще, — тем же тоном добавила она. — Селур умерла.

Новость, хотя и преподнесенная осторожно, оглушила Руселя.

Он неуклюже перевернулся — мешали одеяла и оборудование. Койку доктора окружили смертные, убиравшие ее похожее на мумию тело. Они действовали молча, осторожно, почтительно. Он различил сквозь полумрак, что они дрожат.

— Мне она никогда особенно не нравилась, — сказал Русель.