Едва увидев лицо гостя, Лида воскликнула:

— Север! Тебе нужно немедленно выпить лекарство! Вот! — Она налила ему стакан водки.

— Я… — попытался возразить он.

— Пей, пей! — перебила Лида. — Никаких! Я вижу, что ты не в себе! Выпей и рассказывай!

— Да я сегодня уже пил… — вяло отнекивался Север.

— Пей, говорят! — прикрикнула Лида. — Ломаться он еще будет! Уж поверь русской бабе — я знаю, когда мужику необходимо выпить! Иначе у нас никакого разговора не получится!

Север пожал плечами, покорно выпил. Витька глядел на Лиду восхищенным, гордым взглядом. Вот это девка! Любому парню окорот даст!

— Теперь садись! — приказала Лида Белову. — Рассказывай. И спокойнее, не трясись. Ну! — Она ободряюще погладила его по плечу.

— Понимаешь, Лидка! — возбужденно вещал Север через полчаса. — У меня едва получилось с этой Машкой! Едва-едва! Совсем бы не получилось, но я умею управлять своим организмом… Буквально изнасиловал себя! А ведь красивая баба, без дураков… Не знаю, что со мной…

— Любовь… — произнесла Лида задумчиво. — Зря ты экспериментировал, Север. Очень зря. Не твое это.

— И главное, — продолжал Белов, — так теперь противно… Одна Милка в голове, в сердце… Что мне делать-то теперь?

— Возвращайся домой, — сказала Лида уверенно. — Забудь все, что было. Пойми, Мила не виновата. Она больна. Если любишь — простишь. Любишь?

— Люблю… Но как такое простить? Да ладно, простить… Но где гарантия, что это не повторится?

— Гарантий нет. Это может повториться. Будь готов, морально готов. Или бросай ее прямо сейчас. Тогда она точно убьет себя. И все. Нет человека — нет проблемы.

— Не могу бросить… — выговорил Север через силу.

— А если она опять заблядует? — усмехнулась Лида.

— Тогда брошу! — рубанул Север. — Невозможно жить с блядью!

— Возможно, милый мой, возможно… если любишь, — вздохнула Лида. — И потом, пойми, Мила — не блядь, она — нимфоманка. То есть человек, не совсем здоровый психически. Ей опасны любые стрессы, сам говорил. Ее надо лечить, а не воспитывать, воспитана она и так достаточно хорошо. Кстати, будь она воспитана хуже, возможно, ей было бы легче. Не мучилась бы так от своей нимфомании, не презирала бы себя, не было бы этого ее пресловутого комплекса вины… Но что поделаешь — он есть. И твоя задача — победить его. Если любишь, конечно.

— Из тебя вышел бы отличный сексопатолог… или психолог… — сказал Север грустно.

«Из меня выйдет отличная жена для Витьки», — хотела ответить Лида, но прикусила язык. Не к месту. Как соль на раны сыпать.

— Слушай, что ты ей написал в записке своей? — вдруг спохватилась она. — Перескажи подробно!

Север пересказал.

— Ну, ты идиот! — возмутилась Лида, сверкая глазами. — Ты полный идиот! Да разве можно писать такое полусумасшедшей больной девчонке?! Ну хочешь бросить — уйди так, сообщи просто… Мягко как-нибудь… А это!.. Да ты знаешь, что будет, когда она проснется и прочитает?! Она же повесится! Вчера ей духу не хватило — сегодня хватит! Сейчас же беги, уничтожь записку!

— А как же…

— Все, что хочешь сказать, — скажешь на словах! Не рассыплешься! Эх ты, Север! Крутой! Погубишь ведь девку! Неужели ни капельки не жалко?! Милку твою! Нежную, любящую, несчастную, больную! Неужели не жалко?! Ведь потеряешь ее! Ты…

Дальше Север не слушал. Он вскочил и кинулся вон. Лида права. Прочитав записку, Мила повесится не раздумывая. Ждать, объясняться, пытаться примириться не станет. Она и так считает себя кругом виноватой, а узнав, что муж жив, что оскорблен, что намеренно изменил ей из-за ее выходки… Север отчетливо представил себе мысли Милы: я предала его, смертельно обидела, подумает она, унизила до последней степени и теперь потеряла. Сама потеряла. А значит, все кончено. В том числе и жизнь…

Север мчался по улице, не чуя под собой ног. Боже, лишиться Милки! Насовсем, навсегда лишиться!.. Не просто поиграть в задетое самолюбие, покрасоваться собственной высокой нравственностью, пофорсить уязвленной добродетелью, демонстративно сходив налево, а потерять Милку безвозвратно, по-настоящему! Единственную женщину, которая нужна, которая, собственно, составляет всю твою жизнь и без которой не видишь смысла ни в чем!.. И потерять ее?! Невозможно, немыслимо, нестерпимо!.. Ой, только бы успеть! Господи, не допусти ее гибели, Господи!

Мила проснулась со странным ощущением легкости в голове. Только почему-то легкость эта не радовала. Голова казалась пустым стеклянным шаром, готовым расколоться от любого неловкого движения. И вообще состояние опустошенности захватило Милу целиком. Ни мыслей, ни чувств, ни эмоций. Словно она уже умерла.

Девушка приподнялась в постели. Что-то произошло… Память отказывалась воспроизводить картины минувших суток. Но ведь что-то произошло. Что-то очень плохое. Что-то катастрофическое…

Вдруг словно обожгло: Север погиб! И тотчас отступило: нет, не погиб, он утром приходил… Или это был его призрак? А если приходил сам, живой, то где он сейчас?!

Мила вскочила, накинула халат, пробежалась по комнате. Водка… Стакан… Почему один?! Они же всегда пьют вместе! А что под стаканом? Записка? Записка…

Она схватила клочок бумаги, жадно, со страхом впилась в выведенные любимой рукой злые строчки. Дочитала до конца, перечитала еще раз. И упала на стул, точно ей колени подрубили.

Вспомнила… Все вспомнила. Визит Тенгиза, черную весть, принесенную им, садизм и злобную радость насильника… «Приют любви», кучку подонков, которых развлекала, заходясь истеричным омерзительным счастьем… И возвращение Севера — к пьяной, осквернившей себя жене, лепечущей что-то жалкое о своей неминуемой близкой смерти…

Милу передернуло. Стыд, безудержный стыд пронзил ее острой, физически ощутимой болью. Успокаивало одно: Север больше не придет. Ей не надо будет корчиться перед ним, пытаясь оправдать свой позор и не находя оправданий. Хотя если б он пришел… если б все же пришел, она готова принять любые унижения, лишь бы он остался… Она готова простить ему Машку… Да черт с ней, с Машкой! Пусть трахнет хоть сотню Машек, только потом пусть приходит обратно, домой… Она даже хотела, чтобы Север отчаянно загулял по бабам — это облегчит тяжесть ее собственной вины… Но нет, он не такой. Наверняка он и к Машке-то отправился, желая поставить точку в отношениях с ней, с Милой, кончить эти отношения раз и навсегда. Похоже на него… А слова в записке про любовь, про будущее — только слова. Он хочет успокоить ее, хочет сохранить ей жизнь. Но зачем ей теперь жизнь?

«А вот если б он вернулся, я бы больше никогда…» — подумала Мила и вдруг вскрикнула от ужаса. Неожиданно она поняла: даже если Север вернется, ее все равно будет неудержимо тянуть на панель. Что-то окончательно сдвинулось в мозгу, что-то сломалось в хрупком сознании девушки, темный инстинкт хлестнул через край, заполонив собою все… Мила почувствовала: бороться с этим инстинктом она теперь не сможет, его власть многократно усилилась после пережитого. Девушка ужаснулась. Болезнь словно издевалась над ней…

Больше ждать было нечего. Мила сняла пояс от халата, сделана петлю. Говорят, их мылят… Она сходила в ванную, густо намылила враз ставшую заскорузлой удавку. Вернулась, влезла на стол, освободила от люстры крюк. Словно нарочно Север недавно укрепил этот крюк. Выдержит. Мила привязала к нему веревку, захлестнула петлей горло. Теперь, если прыгнуть вперед, результат гарантирован.

«Прости, Север! — мысленно взмолилась девушка. — Я очень тебя любила, но мы встретились слишком поздно… Если не умру сейчас, то буду обречена постоянно предавать тебя… Или намять о тебе, если ты оставил меня навсегда… И то, и другое одинаково невыносимо. Прости и прощай!»

Она сделала шаг в пустоту.

Север мчался по улице, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг. Неожиданно чьи-то крепкие руки сгребли его за грудки и остановили, резко дернув. Север яростно развернулся. Перед ним стоял Рамаз, бывший телохранитель Кунадзе, подстреленный в кафе еще на той, первой «стрелке» со Столетником.