"Почему они, подобно рабам, подчиняются немногим центурионам и еще меньшему числу трибунов? Смогут ли они когда-нибудь еще просить об облегчении своей участи, если они теперь же не подступят с просьбами или с оружием к новому, еще колеблющемуся правителю? Достаточно они страдали из-за трусости в течение стольких лет, стали стариками, в большинстве изувеченные ранами и имея за своими плечами от тридцати до сорока походов! Даже для уволенных служба не кончается, так как они оставляются при знамени и должны под другим названием выносить те же самые тяготы. И если кому-либо из них удается пережить столь многие мучения, то его еще тащат в отдаленные страны, где он получает под названием пашен топкие болота или необработанные гористые участки. Служба сама по себе воистину тягостна и невыгодна. Тело и жизнь оцениваются в 10 ассов ежедневной платы. Из этой суммы они должны обеспечить себя одеждой, оружием и палатками и откупаться от жестокого и дурного обращения центурионов, а также и от военных работ. Но, клянусь небом, побои, раны, жестокие зимы, тягостные лета, ужасная война или тощий мир, - все это продолжается и продолжается.
Единственное средство, которое может помочь, это поступать на службу на известных условиях, а именно, чтобы каждый получал денарий жалованья; чтобы служба кончалась по истечении шестнадцати лет; чтобы они не удерживались дольше под знаменами в рядах войск, но чтобы им выплачивалось вознаграждение в самом лагере наличными деньгами. Разве преторианские когорты, которые получают два денария жалованья и в которых после шестнадцати лет службы солдаты отпускаются на родину, подвергаются большим опасностям? Я не хочу принизить значение сторожевой службы в городе, но я хочу сказать, что они должны, находясь среди диких народов, смотреть из своих палаток в лицо врагу".
Толпа, неоднократно возбуждаемая, выражала криками свое одобрение. Одни с горечью показывали на рубцы от ударов, другие - на свои седые волосы, а большинство - на изношенную одежду и на свое обнаженное тело. Наконец, они дошли до такой ярости, что задумали три легиона смешать в один. Отказавшись от этого вследствие соперничества, так как каждый стремился к тому, чтобы этот почет был отдан его легиону, они обращаются к другой мысли и ставят рядом три орла и знамена когорт. В то же самое время они наносят дерн и воздвигают возвышенное место, чтобы последнее было более заметно. В то время как они торопливо делали это, подошел Блэз, стал бранить и некоторых удерживать, громко крича при этом: "Лучше омочите в моей крови ваши руки. Менее позорно преступление убить легата, чем отпасть от императора. Либо, оставшись невредимым, я сохраню верность легионов, либо, убитый, я ускорю ваше раскаяние".
Тем не менее дерн накладывался и уже достиг высоты груди, когда, наконец, побежденные твердостью Блэза, они прекратили работу. Блэз с большим красноречием говорил им: "Не посредством возмущения и смятения следует доводить желания солдат до кесаря. Таких нововведений не требовали ни их предшественники от прежних императоров, ни они сами от божественного Августа. И очень несвоевременно отягчать этим заботы начинающего свое правление государя. Если все же в мирное время вы хотите добиться того, чего даже в гражданские войны не требовали победители, то почему же вы прибегаете к насилию, противясь обычному повиновению и правилам военной дисциплины? Они должны были бы выбрать депутатов и в моем присутствии им дать поручения". Они же стали кричать, чтобы сын Блэза взял на себя обязанности депутата и требовал бы для солдат права увольнения после шестнадцати лет службы. Остальные поручения они дадут тогда, когда первое увенчается успехом. Когда молодой человек уехал, наступило некоторое успокоение. Однако, воины стали хвастаться тем, что отправление сына легата оратором и ходатаем за общее дело достаточно доказывает, что ими насильственными мерами исторгнуто то, чего они не могли бы достигнуть покорностью.
Еще до начала восстания некоторые манипулы были отосланы в Навпорт для (постройки) мостов, дорог и других надобностей; как только они узнали о волнениях в лагере, тотчас же схватили свои знамена и поднялись с места. Разграбив соседние деревни и вместе с ними самый Навпорт, который походил на муниципию, они стали преследовать удерживавших их центурионов, осыпая их насмешками, бранью и, наконец, даже ударами. В особенности же они ненавидели лагерного префекта Ауфидиена Руфа, которого они сбросили с повозки, нагрузили багажом и погнали в первом ряду, насмешливо спрашивая, нравится ли ему нести такую громадную тяжесть и совершать такой длинный переход. Дело в том, что Руф долгое время был простым солдатом и затем центурионом; став, наконец, лагерным префектом и поседев в трудах и тяготах, он хотел восстановить древние и строгие правила службы и был тем суровее, что сам их вынес.
Благодаря их прибытию снова вспыхнуло восстание. Солдаты рассыпались и стали грабить окрестности. Блэз приказал для устрашения других высечь прутьями и заключить в тюрьму некоторых солдат, особенно перегруженных добычей, так как тогда еще повиновались легату центурионы и наиболее благонадежные из солдат. Но когда их схватывали, они сопротивлялись, обнимали колена окружавших, называли по имени то отдельных лиц, то центурию, к которой они принадлежали, когорту и легион, крича, что то же самое ожидает и всех. Одновременно они осыпали легата ругательствами, призывали в свидетели небо и богов и делали все возможное, чтобы возбудить ненависть, сожаление, страх и гнев. Солдаты сбежались со всех сторон. Они взломали тюрьму, сняли оковы и приняли в свою среду дезертиров и осужденных за уголовные преступления.
Вследствие этого возмущение стало еще сильнее, и у него стало больше предводителей. Некто Вибулен - простой солдат, поднятый перед трибуналом Блэза на плечи стоявших кругом людей, обратился к бунтовавшей и напряженно ожидавшей его речи толпе со следующими словами: "Хотя вы вернули этим невинным и достойным сожаления людям свет и дыхание, но кто вернет жизнь моему брату, кто возвратит мне снова моего брата? Его, посланного к вам от германской армии для общего блага, он умертвил этой ночью, подослав своих гладиаторов, которых он держит и вооружает на гибель солдатам. Отвечай, Блэз, куда ты бросил его труп? Даже враг не отказывает в погребении. Когда я поцелуями и слезами утолю свое горе, тогда прикажи убить и меня. Пусть только нас похоронят здесь убитыми не за какое-либо преступление, а лишь за то, что мы заботились о благе легионов".
Эти слова он подкрепил рыданиями, ударяя себя руками в грудь и в лицо. А затем, растолкав тех. которые его таким образом держали на своих плечах, он спрыгнул вниз и, бросаясь к ногам отдельных людей, вызвал среди них такое замешательство и такое негодование, что одна часть солдат стала вязать гладиаторов, находившихся на службе у Блэза, а другая - остальных его рабов, причем сбежались другие для того, чтобы искать труп. И если бы не стало скоро известно, что никакого трупа не было найдено, что рабы, спрошенные под пытками, отрицали убийство и что у того солдата никогда не было брата, то возмутившиеся солдаты были бы недалеки от того, чтобы убить легата. Но все же трибунов и лагерного префекта они вытолкнули вон; багаж бежавших был разграблен, причем был убит центурион Люциллий, которому они раньше по солдатской остроте дали кличку "Подай другую", так как, когда на спине солдата ломалась лоза, он громким голосом требовал другую и вновь другую. Остальные сумели спрятаться, только Клемент Юлий был оставлен, так как он, благодаря своему быстрому уму, казался годным для того, чтобы выполнить поручения солдат. Восьмой и пятнадцатый легионы были даже готовы обнажить оружие, выступив друг против друга, так как восьмой легион требовал предать смерти одного центуриона, по имени Сирпика, а пятнадцатый его защищал; однако, девятый легион вмешался в это дело просьбами и даже угрозами, направленными против тех, кто еще упорствовал.
