Эти и подобные им изречения логика Макиавелли вывела из понятия войны, которое он расчленил. Однако военная практика его времени отнюдь не представляла этой картины, да и у теоретика древности, Вегеция, он нашел совершенно иные принципы. Он никак не мог уклониться от этого воздействия, поэтому-то мы и встречаем у него, в противоположность вышеприведенным тезисам, и такое изречение: "Хороший полководец лишь тогда дает сражение, когда его к тому принуждает необходимость или когда представляется благоприятный случай". Находим мы у него и такое рассуждение, что не следует доводить неприятельское войско до отчаяния, а следует строить для него золотые мосты. Или еще и такое замечание, что римляне после одержанной победы вели преследование не при помощи легионов, а легкими войсками и кавалерией, ибо преследующий в беспорядке легко может снова выпустить из рук победу. "Лучше, - говорит он, - победить неприятеля голодом, чем железом, ибо победа гораздо больше зависит от счастья, чем от храбрости".

 Несмотря на огромные сражения, которые как раз произошли при жизни Макиавелли (Аньяделло, Равенна, Новара, Креаццо, Мариньяно, Бикокка, Павия) (Макиавелли умер в 1527 г.), вся эта эпоха живет под влиянием идеи стратегии измора.

 В одном военном дидактическом стихотворении, поднесенном императору Максимилиану в его молодости137, говорится о сражении, что не следует стыдиться отойти на крепкую позицию, когда неприятель сильнее:

Не рискуй легкомысленно ни собой, ни своими людьми из-за честолюбия или гнева; Не забывай: что не случилось сегодня, может случиться завтра.

 Гюичиардини138 восхваляет в Просперо Колонне, победителе при Бикокке, то, что от природы он был очень осторожен и вполне заслуживал быть прозванным Кунктатором (Медлительным); похвально в нем то, что он вел войну больше умом, чем мечом, и что он показал, как защищать государства, не подвергая себя случайностям решения оружием и счастью сражения, кроме как в случаях крайней необходимости.

 В том же духе пишет и Иовий:139

 "Когда урбинский герцог Франческо Мария сделался венецианским полководцем (1523 г.), он умерил свою прежнюю пылкую жажду боя, как того обязательно требовали обстоятельства того времени и привычки мудрого сената, и перешел к спасительной осторожности, взвешивающей размеренности; он считал, что его долг скорее сдерживать своими проволочками могучие, непобедимые легионы чужих народов, чем вызывать их на бой. Ибо отцы-сенаторы, наученные в этом смысле безумной отвагой и поражением Альвиано (1509 и 1513 гг.), предпочитали иметь полководца, который более походил бы на Квинта Фабия, чем на Марка Клавдия Марцелла. Такой человек скорее справится с бурным противником, утомит его искусством тщательно укрепленных лагерей, внезапными налетами, недостатком подвоза и денег; и на него в то же время можно положиться, что генеральное сражение в открытом поле он даст, как только это потребуется".

 Самый замечательный пример маневренной кампании того времени представляет, пожалуй, вторжение имперской армии в Южную Францию в 1524 г.

 Душой экспедиции был коннетабль Бурбон, который номинально командовал имперской армией. Он хотел двинуться прямо на Лион, наметив этот город столицей своего будущего королевства. Отважиться на сражение с Франциском I, который сосредоточивал свои войска под Авиньоном, было бы совершенно в его духе. Однако, когда они были в Эксе, действительно доверенное лицо императора, Пескара, игравший на деле решающую роль в войске, дал ему понять, что Карл хочет занять французскую гавань, подобную той, какой англичане обладают в Кале, чтобы она могла являться опорным пунктом для экспедиций против Франции. Для спешного укрепления Тулона, который уже был захвачен, недоставало денег. Бурбону пришлось покориться и приступить к осаде Марселя. Но когда после пяти недель удалось пробить большую брешь в стене и коннетабль добивался штурма, Пескара все еще находил это дело слишком рискованным. Гарнизон под командой римлянина Ренцо да Чери проявил решимость защищаться до последней крайности; позади бреши было воздвигнуто значительное временное укрепление. "Кто хочет поужинать в аду, - сказал Пескара, - пусть идет на штурм!" Тем временем король Франциск собрал большое войско на выручку осажденного города; однако он не атаковал армию, осаждавшую Марсель, а перешел через Альпы и вторгся в Италию. Тут и Бурбон повернул вспять, и обе армии проделали грандиозный параллельный переход через горы. За два дня до французов прибыли имперцы в Милан; однако они понесли такие потери, что уже не решились продолжать борьбу в открытом поле и распределились по крепостям.

 "Это огромное войско, которое несколько месяцев тому назад, казалось, должно было передать в руки императора господство над миром, вдруг исчезло с лица земли. Мессер Пасквино не без остроумия заметил в Риме, что в Альпах утеряно императорское войско, просьба нашедшему - вернуть за приличное вознаграждение" (Ранке).

 Теперь французам предстояла задача овладеть крепостями. В то время как французы осаждали Павию, прибыло новое имперское войско из Германии, и узел развязался на том, что Пескара и Фрундсберг приняли решение атаковать осаждающих на их укрепленной позиции. Но это решение отнюдь не входило с самого начала в их план, а являлось лишь крайним средством выпутаться из безнадежного положения. Кампания, завершившаяся полным уничтожением французской армии и пленением самого короля Франциска, все же принадлежит по своему замыслу и по идеям полководцев к области стратегии измора.

 В творениях Макиавелли мы находим принципы стратегии сокрушения и стратегии измора, изложенными параллельно и непримиренными. Логический и эмпирический мыслители, заключавшиеся в нем, оба говорят свое слово, но они не сумели еще между собою столковаться. Целые столетия проблема эта продолжала оставаться в том же текучем состоянии. Мы вернемся к ней лишь тогда, когда будем говорить о Фридрихе Великом.

 Наиболее подвержен критике Макиавелли, когда он выступает как очевидец военного дела своего времени. Казалось бы, что человек, столь остро наблюдательный, человек, который по личным склонностям и по занимаемому им положению должен был направлять свое внимание на военное дело, который неоднократно объездил Германию, Италию, Францию, да и практически занимался военным делом, казалось бы, что такой человек должен бы давать вполне достоверные сведения. Однако на деле это не так. Сообщаемые им цифровые данные весьма часто ошибочны, как то можно документально доказать. О швейцарцах он неправильно сообщает, будто они за тремя шеренгами копейщиков всегда ставили одну шеренгу алебардистов140. Хотя

Макиавелли и наблюдатель, но прежде всего он теоретик и доктринер. Все, что он слышит и видит, он тотчас же подгоняет под схемы своей теории, а если ему это не удается, то факты должны уступать перед теорией. Местами он проявляет поразительное отсутствие критики, когда он, например, не чуя беды, простосердечно повторяет слова какого-то француза, будто во Франции имеется 1 000 700 приходов и каждый, мол, приход должен поставить на службу королю одного вооруженного вольного стрелка. Но это лишь единичные ляпсусы; гораздо хуже обстоит дело с теми искажениями, которые происходят от его отвращения к наемничеству и от его странного, надуманного подразделения народов - на вооруженных и невооруженных.

 Из древности мы знаем великого писателя, который, на мой взгляд, представляет известную аналогию с Макиавелли. Я говорю о Полибии. В нем также соединены высокое интеллектуальное развитие, из ряда вон выходящая наблюдательность с сильной склонностью к теоретическому построению. Тот, кто при прочтении трудов Гобома убедится в том, как часто и грубо ошибается Макиавелли в сообщаемых им сведениях о современном ему военном деле, будет относиться к Полибию, пожалуй, еще с большей осторожностью, чем с той, которую уже начали с известного времени к нему проявлять.

1 Руководящей монографией является Ernst Richert. Die Schlacht bei Guinegate. Berlin, 1907.