Наиболее ценные части этой книги восходят главным образом к Катону и к "Постановлениям" Августа и Адриана, которые в ней цитируются. Но эта работа не имеет особенного философского значения и потому не оказала действительного влияния на военное искусство и на его развитие. Поэтому на эту книгу теперь смотрят и ее читают только под антикварно-историческим углом зрения. Но все же вполне понятно, почему в течение столь долгого времени ее столь высоко ценили и постоянно изучали. Практические военные деятели испытывают большую потребность в том, чтобы отдавать себе ясный отчет в своих действиях, а Вегеций хотя и не проникает в самую глубину, все же позволяет найти целый ряд положений, выраженных в отчетливой и понятной для всех форме, которые чрезвычайно полезны для размышлений и дискуссий на военные темы. Очень сомнительно, является ли правильным, что необходимо строить прекрасные мосты для противника и что более рекомендуется причинять неприятелю вред понемногу при помощи хитрости, чем полагаться на превратности открытого сражения. Во всяком случае этими положениями очень много оперировали. Что нельзя вести в бой солдат, которые недостаточно обучены; что нелегко разбить того, кто правильно умеет оценивать свои силы и силы своего противника, что всякая неожиданность повергает неприятеля в ужас; что тот, кто не заботится о снабжении своих войск, будет побежден, не подвергшись даже ударам меча, - все это такие истины, которые для своего признания не требуют классического авторитета. Но ведь и общие места должны же быть когда-нибудь формулированы, а будучи удачно облечены в форму теоретических рассуждений общего характера и перемешаны с блестками некоторой учености, общие места очень способствуют тому, чтобы сделать данную книгу популярной.

 Даже те доктринерски-фантастические и забавные построения, которые мы иногда находим у Вегеция, как, например, его семь боевых порядков, из которых один имеет форму вертела, не смогли причинить вред его книге. Это звучало по-ученому, и ученые даже с большим удовольствием ломали себе голову над этой удивительной семеркой, подвергая ее изучению; на практике же на этот "вертел" обращалось так же мало внимания, как на "пустой клин" или на "щипцы".

 Рассматривая вопрос относительно того, какие страны и какие племена поставляют наилучших рекрут, Вегеций разрешает его в пользу умеренной полосы и указывает, как он сам говорит (I, 2), причину этого явления, опираясь на авторитет самых крупных ученых. Он полагает, что народы, живущие под палящими лучами солнца, засушиваются чрезмерной жарой, и хотя их умственные способности более развиты, они в то же время обладают меньшим количеством крови и в силу этого менее устойчивы в бою холодным оружием: будучи малокровными, они меньше доверяют своим силам и сильнее боятся ран. Северные же народы, не будучи столь умственно развитыми, полнокровны и потому любят войну. Поэтому рекрут следует набирать в умеренной климатической полосе, где люди достаточно полнокровны для того, чтобы презирать раны и смерть, и в то же время обладают некоторым умственным развитием, что способствует поддержанию дисциплины в лагере и весьма полезно во время сражения.

 Несмотря на такого рода заблуждения, римская военная литература ясно показывает трезвый склад мышления этого народа, обращенный на разрешение практических задач. Греческая же военная литература - как в "Киропедии", в которой Ксенофонт изложил свое учение, облекши его в поэтическую форму, так и в системах позднейших писателей, - целиком отразила умозрительный характер мышления греческого народа. Но чем меньше мы будем хвалить выводы греческой философии, имеющие отношение к военному делу, тем меньше мы сможем удержаться от того, чтобы воздать хвалу тому способу, при помощи которого эллины сумели сочетать изучение техники с идеями общего характера. Александриец Герон, написавший книгу о производстве орудий в эпоху Птолемеев, начинает свой труд со следующих вступительных слов103:

 "Важнейшей и необходимейшей частью философского исследования является та ее часть, которая имеет своим предметом душевный покой, о чем трактовалось в большинстве исследований практических философов и о чем трактуется до настоящего времени, и я думаю, что теоретическое изучение этой темы никогда не кончится. Но механика стоит выше теоретического учения о душевном покое, так как она учит всех людей той науке, которая при помощи одной, и притом ограниченной, своей части дает возможность людям жить в состоянии душевного спокойствия. Я как раз имею в виду ту ее часть, которая трактует о сооружении орудий. Благодаря ей мы будем в состоянии никогда не испытывать страха, как в мирное время, не боясь нападения врага, так и при возникновении военных действий. Залогом этого является та мировая мудрость, которая скрывается в этих машинах. Поэтому нужно, чтобы эта часть (механики) всегда находилась в полном порядке, и на эту сторону дела нужно обращать самое серьезное внимание, ибо даже во времена самого глубокого мира можно только в том случае надеяться, что этот мир будет все более и более укрепляться, если должным образом будут относиться к делу сооружения орудий и обеспечивать свой душевный покой сознанием того, что это дело выполняется. А если замышляющие дурное заметят, что их противник обращает тщательное внимание на эту сторону дела, то они никогда не отважатся на нападение. Но если этим пренебречь, то всякое нападение, как бы незначительно оно само по себе ни было, будет иметь успех в том случае, если в городах против них не будет принято соответствующих мер".

 Современный артиллерист, а вместе с ним и военный министр, так же как и каждый поборник военных вооружений, должны взвесить все значение этих слов древнего философа.

 Обычно принято смотреть на войну римлян с маркоманами при Марке Аврелии, как на прелюдию к торжеству германцев над Римом. Племя маркоманов, постоянно жившее в Богемии, усиленное присоединившимися к нему германскими и негерманскими племенами, перешло через Дунай, опрокинуло римскую пограничную охрану, взяло штурмом города, дошло до Аквилеи и стало угрожать Италии. Император Марк Аврелий заложил коронные драгоценности, чтобы достать денег. Однажды он сам со своим войском попал в очень тяжелое положение и спасся лишь благодаря внезапной грозе, которая стала темой многочисленных легенд. Шестнадцать лет продолжалась эта борьба, пока римляне, наконец, не одолели теснивших их врагов.

 Но как ни взволновала эта война римский мир, все же она не была предвестником грядущих событий. Она была, безусловно, одной из пограничных войн, подобной тем, которые велись еще при Августе. Своим первоначальным успехом германцы были обязаны тому обстоятельству, что римляне, вовлеченные в войну с парфянами, бросили все свои силы на восток. Если и нельзя установить того факта, что именно для этой цели были сняты войска с Дуная, то все же возникшие затруднения явились причиной того, что не было возможности отправить туда достаточные подкрепления.

 Чума, свирепствовавшая в течение нескольких лет, усилила нужду и затруднения римлян. Когда же германские племена, учтя благоприятный момент, одновременно во многих местах перешли через границу, то римляне сочли это следствием заключения большого союза между варварами, а позднейшие историки - предвестником переселения народов104. Однако, на самом деле эта война скорее относится к эпохе предшествующих, чем последующих событий. Если римское войско однажды и подверглось большой опасности со стороны германцев, то ведь это пришлось испытать еще Друзу и Германику. Продолжительность войны с маркоманами объясняется не "тем, что римлянам было слишком трудно прогнать вторгшиеся племена обратно за Дунай, но тем, что германцы захватили громадную добычу, главным образом пленными, которую римляне хотели у них отнять. Эта война явилась прелюдией к будущему лишь в том отношении, что в это время враждебная правительству партия выдвинула другого императора, что парализовало силы Марка Аврелия на Дунае. Несмотря на это, ему, наконец, удалось одержать окончательную победу над дерзко наступавшим неприятелем, - и если мы можем верить нашим источникам, то еще немного оставалось сделать для того, чтобы продвинуть римскую государственную границу за пределы Богемии. Но в это время (180 г.) умер Марк Аврелий, а его юный сын и наследник Коммод не был тем человеком, который мог бы довести до конца это дело. Поэтому границей здесь остался Дунай.