— Они удивительны! — воскликнул он наконец. — Какая в них таится мука! Смотреть на них почти невыносимо, особенно на эту. — Он взял в руки картину, написанную Энн в память о своем погибшем ребенке: странные, искаженные, нечеловеческие формы, кружащиеся на сине-зеленом фоне. На переднем плане зияло, как рана, большое карминное пятно.

— Кто этот художник, Фей? Где ты его отыскала? Может быть, он нуждается в помощи?

— А вы не допускаете мысли, что это женщина, Алекс? Да, я думаю, она нуждается в помощи. Дело в том, что ей недостает уверенности. Она велела сжечь эти картины. Я их спасла и отдала вставить в рамы, — гордо заявила Фей.

— Это было бы ужасно! Так это женщина? Ее полотна отличаются силой и смелостью, редко свойственными женщинам. С другой стороны, мне очень нравится манера письма, близкая к примитивизму. Как ее имя?

— Ее имя Энн Георгопулос! — торжественно объявила Фей, широко улыбаясь и указывая на красную от смущения мать.

— Анна? Моя Анна? Дорогая, я и представления не имел, что ты способна так писать…

— Я и сама этого не подозревала, Алекс. Это вышло как-то само собой. — Его восхищение страшно обрадовало Энн. — Но имей в виду, я не думаю, что мне удастся это повторить.

— Непременно удастся! Ты просто обязана к этому стремиться. Такой талант не зарывают в землю. Нужно немедленно организовать выставку!

— Нет, Алекс, нет! Я писала их для себя и не хотела, чтобы еще кто-нибудь их видел. В них слишком много личного, мучительного… — Энн пыталась объяснить: ее напугал энтузиазм Алекса.

— Всякое творчество связано с личными переживаниями, часто мучительными. Только при этом условии рождаются прекрасные произведения. Нет, дорогая, я настаиваю, ты должна продолжать работать. Я так горжусь тобой! — Он прижал ее к себе.

Энн посмотрела на три нетерпеливых лица, на свои картины.

— Хорошо, — неуверенно сказала она наконец. — Но я хочу связаться с агентом, чтобы он организовал выставку, а не ты, Алекс. В противном случае получится так, что их раскупят твои деловые партнеры, чтобы угодить тебе!

— Ну что ж, это разумно? Я уверен, что любой агент ухватится за твои картины.

— И никто, кроме нас, не должен видеть ту… в память о ребенке…

— Понимаю!

— Вот еще что: я не собираюсь выставляться под твоим именем, чтобы люди не говорили, что я его использую. Я подпишу картины, но по-другому… — И Энн задумалась в поисках подходящего имени.

— Надеюсь, не Грейндж?

— Нет, Алекс. Что ты думаешь насчет Энн Александер?

Так и решили. Энн предложила обратиться в галерею, находящуюся в ближайшем от «Кортниз» городке, но Алекс и слышать об этом не хотел. Это галерея для дилетантов, высокомерно заявил он. Энн пришла в ужас, когда он назвал знаменитый выставочный зал на Корк-стрит.

— Мои картины их не заинтересуют! — запротестовала она.

— Напротив, я убежден, что мистер Вестас будет в высшей степени заинтересован.

— Но ты не должен появляться там, Алекс. При тебе он никогда откровенно не выскажется, ты ведь один из его постоянных покупателей!

— Но…

— Это вопрос решенный. Или сделаем по-моему, или вовсе откажемся от этой идеи, — твердо сказала Энн.

Алексу пришлось уступить.

— А как показывают картины агенту? — спросила Энн. — Нельзя же их тащить с собой!

— Я думаю, надо сделать слайды, — высказался Найджел.

Итак, десять полотен были сфотографированы, а через две недели взволнованная Энн отправилась в сопровождении Фей и Найджела на встречу с владельцем картинной галереи на Корк-стрит. Надувшегося Алекса оставили в баре ресторана «Ритц».

Энн неловко присела на кончик кресла в большом зале цокольного этажа, обставленного роскошно, хотя и строго по-деловому. Она ерзала, сидеть было неудобно, мягкая кожа обивки, казалось, жгла ее через тонкий шелк юбки. Беседуя с мистером Вестасом, на удивление молодым и совсем не представительным владельцем галереи, она нервно вертела кольцо на пальце.

Помощник мистера Вестаса взял слайды, включил проекционный аппарат и погасил свет. На экране возникли картины Энн. Сильно увеличенные, они, казалось, заполняли всю комнату.

Слышно было только ровное жужжание аппарата и периодическое пощелкивание, когда меняли слайды. Мистер Вестас внимательно разглядывал картины, молча поднимая руку в знак того, что просит показать следующую. На некоторых он почти не задерживался, иные же изучал несколько минут, которые казались Энн часами.

Показ закончился. Включили свет. Энн нагнулась, чтобы поднять с пола сумку, — ей хотелось как можно скорее скрыться.

— Поразительно! — услыхали они голос мистера Вестаса.

— Так вам понравилось? — спросила Фей напрямик.

Энн нахмурившись посмотрела на дочь, осуждая ее за напористость.

— Вы говорите, что не получили настоящего художественного образования, миссис Александер? — обратился к Энн владелец галереи, игнорируя вопрос Фей, что Энн расценила как плохое предзнаменование.

— Только самые азы, — нервно засмеялась она. От волнения ее смех больше походил на хихиканье. Она сама не понимала, почему засмеялась, — ничего смешного в вопросе Вестаса не было. — А в последние два года я иногда в свободное время брала уроки: сначала акварели, потом живописи, — более серьезно добавила она.

— И вы никогда раньше не занимались живописью?

— По-настоящему никогда. Писала иногда этюды акварелью, рисовала натюрморты, цветы и тому подобное.

Энн снова захихикала, презирая себя за то, что совсем не владеет собой. Если так будет продолжаться, мистер Вестас не примет ее всерьез, а теперь уже ей очень этого хотелось.

— Поразительно! — повторил он.

Нетерпение Энн усилилось.

— Скажите, а смогли бы вы написать, скажем, еще пять-шесть картин? Не годится оставлять на стенах слишком много пустого пространства. Ничего не может быть хуже выставки с небольшим количеством полотен, — пояснил он, добродушно улыбаясь.

— Вы хотите сказать, что собираетесь их выставить? — возбужденно вмешалась Фей.

— Без всякого сомнения, при условии, что миссис Александер сумеет представить нам еще несколько работ. Остается только назначить дату выставки… — Он позвонил секретарю. — Ваша техника удивительна, миссис Александер! В ней столько силы и убедительности, но при этом сохраняется и наивность. Я посоветовал бы вам в дальнейшем не брать больше уроков. Ведь вы уже научились пользоваться живописными средствами. Было бы очень обидно, если бы вы утратили этот восхитительно свежий, непосредственный стиль.

Охваченная радостным смущением, Энн молчала. Потом вдруг подозрительно спросила:

— Вы знаете что-нибудь обо мне, мистер Вестас?

— Ничего, кроме того, что вы только сами рассказали, миссис Александер. — Он удивленно улыбнулся.

— А вы знакомы с мистером Георгопулосом?

— Конечно! Это очаровательный человек, один из наших самых уважаемых клиентов. Я обязательно приглашу его на предварительный просмотр, думаю, что он оценит ваши работы. Вы тоже его знаете?

— Да… — неопределенно ответила Энн. Ей все еще не верилось, что интерес, проявленный к ее творчеству мистером Вестасом, не связан с Алексом.

— Теперь о наших условиях… — Он подробно объяснил, какие комиссионные они берут за продажу картин в Великобритании и в Соединенных Штатах, затем почти извиняющимся тоном спросил, предоставит ли она ему эксклюзивное право на продажу своих работ во всем мире. Энн радостно соглашалась на все. Происходящее казалось ей нереальным: неужели это в самом деле она, считающая себя заурядной мазилкой, обсуждает условия продажи своих картин за рубежом?

После того как они обсудили все детали, Энн, Фей и Найджел поторопились вернуться в «Ритц». Алекса они застали за чтением «Файнэншл таймс». На столике перед ним стояла в ведерке со льдом бутылка «Вдовы Клико» и четыре бокала.

— Алекс, ты знал! — воскликнула Энн при виде шампанского. — Ты все это подстроил, правда?