Огромный храм сбросил с себя призрачный покров ночи. Серебристые колонны стали розовыми, потом лиловыми и наконец засверкали ярко-желтым золотом. Казалось, камень впитывает в себя утренний дар неба.

Энн обернулась к Алексу. По ее лицу струились слезы.

— Алекс, любимый, я никогда не видела ничего более прекрасного!

Он крепче прижал ее к себе.

— В жизни бывают моменты, когда красота и сознание собственного счастья становятся почти невыносимыми, — сказал он, целуя ее волосы. Энн почувствовала, что и его щеки увлажнились.

Прикосновение его рук, обнимающих ее за плечи, и неожиданное открытие, что и этот большой сильный мужчина способен плакать, вдохнули в Энн удивительное спокойствие и чувство защищенности.

Они молча вернулись к поджидавшей их машине. Проснувшийся город встретил их какофонией обычного шума. Очарование было нарушено. Дома они завтракали на террасе. Парфенон снова стал белым, будто с ним и не происходило никаких чудесных превращений и все это Энн просто приснилось.

— Там мы как бы скрепили нашу любовь! — сказала она.

— Да, это волшебное место.

— Но как тебе удалось получить разрешение на вход в столь ранний час?

— А ты разве до сих пор не поняла, какая я важная птица? — пошутил Алекс. — Все возможно! Мне хотелось, чтобы ты увидела эту красоту наедине со мной, а не в толпе. В Парфеноне встречаются души!

Наконец наступила страстная пятница. Энн очень хотелось видеть, как здесь празднуется Пасха. Шумный город странно затих. Казалось, траурный покров опустился на жителей, точно каждая семья потеряла кого-то из близких. Телефоны не трезвонили, кузины не стучали каблучками по квартире, и, самое удивительное, Алекс не выражал желания заниматься любовью.

После полудня в гостиной появилась Ариадна, по-прежнему вся в черном. Энн со страхом ожидала, что они с Алексом снова примутся оскорблять друг друга, но ничего подобного не произошло. Алекс быстро прошел через комнату, протягивая к сестре руки, и она, рыдая, бросилась в его объятия.

— Я не могла на Пасху оставаться вдали от тебя! — воскликнула она, к удивлению Энн, на превосходном английском языке.

— Да, да, сестричка. Не переживай! Теперь все будет хорошо!

Он ласково погладил ее по спине, как плачущего ребенка.

— Анна, я должна извиниться за свое поведение! Сейчас такие волнующие дни…

Ариадна повернула к Энн свое заплаканное лицо, даже не пытаясь улыбнуться. Ее извинение прозвучало неискренне, как-то автоматически, и Энн предположила, что оно вызвано стремлением вернуть себе расположение брата.

— Ну конечно, я понимаю, — мягко произнесла она, хотя, по правде сказать, не поняла ничего, а меньше всего — почему Ариадна притворялась, будто не знает английского.

На обед они ели рыбу, запеченную без жира, и не пили вина. Царившая в доме подавленность, охватившая весь город, начала проникать и в сознание Энн. Ей вдруг стало невыразимо грустно. Раньше ей представлялось, что Пасха в Греции очень радостное время, когда никакая тоска невозможна.

Сидя в забитой мебелью гостиной Ариадны, она слушала, как брат с сестрой без конца говорят о прошлом, вспоминают родителей, покойного мужа Ариадны, их ушедших из жизни друзей. Ариадна извела целую пачку салфеток, всхлипывая, рыдая и проклиная свою жестокую судьбу. Энн чувствовала себя лишней…

Но уже в субботу обычная городская какофония снова доносилась до их квартиры. В первый раз, с тех пор как она познакомилась с Алексом, Энн испытала облегчение, когда снова раздались звонки телефонов. Маленькие горничные в меховых туфлях дружно заскользили по комнатам. Но самая разительная метаморфоза произошла с Ариадной. Она носилась по квартире, забегала на кухню, возвращалась в гостиную, шумно отдавала приказания, но теперь уже с улыбкой, все время что-то напевая. Готовился большой пир. Вчерашней печали как не бывало.

В эту ночь они долго гуляли и дошли до византийской церкви, стоявшей на невысоком холме. Церковь не была освещена. Услышав звучавшее там пение, Энн почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Когда наступила полночь, священник зажег свою свечу и предложил пастве сделать то же. Стоявшие сзади зажигали свои свечи от тех, кто был впереди, и скоро вся церковь засияла огнями.

— Христос анести! — восклицали люди.

— Что они говорят? — прошептала Энн.

— Что Христос воскрес, — ответил Алекс, зажигая ее свечу от своей.

Из церкви вышел крестный ход и стал, извиваясь, спускаться с холма. Казалось, это длинная вереница пляшущих светлячков посылает благую весть в притаившийся внизу город и в мир.

В их квартире собралась вся семья. Даже самые маленькие дети возбужденно закричали, когда в зал внесли корзинки с крашеными яйцами. Энн снисходительно смотрела, как Алекс бегает по комнате с красным яйцом в руке и ударяет им по крашенкам остальных.

— В этом году победа за мной! — торжествующе кричал он. — Я счастливчик! — И он гордо поднял не разбившееся яйцо.

Вся семья шумно приветствовала его удачу.

Потом приступили к еде и питью — и это длилось бесконечно.

Веселье не ослабевало ни на минуту. Дети засыпали там, где им случилось свалиться от усталости. Около трех часов ночи Энн незаметно ускользнула в спальню, предоставив Алексу наслаждаться встречей с семьей.

Весь уик-энд превратился в один непрерывный праздник без начала и конца. Завтрак незаметно переходил в обед, обед — в ужин. Приходили все новые гости. Время от времени кто-то засыпал, а проснувшись, продолжал веселиться.

Энн была искренне рада, когда Пасха закончилась.

— Скажи Елене, чтобы она укладывала твои вещи, — объявил Алекс через несколько дней после Пасхи. — Мы будем венчаться.

— Как? Опять? — недоверчиво рассмеялась Энн.

— На этот раз как полагается. Видишь ли, по греческим законам мы еще не женаты.

— А где это произойдет?

— На моем прекрасном острове Ксеросе. Собирайся, да побыстрее, — приказал он и оставил оторопевшую Энн заниматься подготовкой к отъезду.

Костюм, который она надевала во время регистрации в Лондоне, был слишком тяжел для местного климата. «Интересно, — спросила она себя, — что надевают на свою свадьбу овдовевшие гречанки, если снова выходят замуж?» По совету Елены она захватила с собой из Лондона два вечерних туалета, чтобы на месте решить, какой выбрать. Жаль все-таки, подумала Энн, что Алекс опять не предупредил ее заранее. Приятно было бы купить наряд специально для этого дня. Пора, однако, привыкнуть к страсти Алекса делать сюрпризы.

Елена сложила ее вещи гораздо быстрее, чем удалось бы ей самой.

Машина отвезла их в Пирей, где покачивалась на воде большая, сверкающая белизной моторная яхта.

— Твоя? — спросила Энн. Она больше ничему не удивлялась.

— Нет. Мне одолжил ее один приятель. Меньше всего на свете я, как бывший моряк, хотел бы иметь свою лодку.

Принять это судно за лодку можно было с большой натяжкой, да и то только снаружи. Поднявшись же на борт и очутившись в роскошно обставленном и снабженном кондиционером помещении, трудно было поверить, что находишься не на суше.

Стюард в белой униформе проводил их в просторную кают-компанию. Зеркальные окна были задрапированы парчовыми занавесями с ламбрекенами. Ноги утопали в громадном пушистом ковре. Множество столов и столиков были уставлены дорогими безделушками: золотыми шкатулками для нюхательного табака, портсигарами и пасхальными яйцами, вероятно, фирмы Фаберже. На стенах красовались фотографии в золотых рамках, изображающие улыбающегося владельца яхты в обществе разных знаменитостей — от английской королевы до Рода Стюарта.

Через двустворчатую дверь красного дерева они прошли во внутренний дворик, где бесчисленные орхидеи окружали сверкающий на солнце фонтан. Струя, бившая изо рта золотого дельфина, переливалась в пруд с водяными лилиями. В воде плавали откормленные карпы. Блеск их золотистой чешуи не мог соперничать с творениями человеческих рук.