На кухне Энн обнаружила банку мясного бульона, который, несомненно, больше придется Лидии по вкусу, чем один из овощных супов Мэг, как правило, таких густых, что ложка в них стоит торчком. После того как Мэг зажгла огонь в каминах, Энн заверила ее, что дел больше никаких нет, и та удалилась.

Лидия явилась точно в назначенное время. На ней был безупречно сшитый твидовый костюм, свободно сидевший на ее стройной фигуре. Белокурые волосы, чей цвет постоянно поддерживался благодаря искусству парикмахера, были красиво подстрижены и наполовину закрывали щеки, подчеркивая изящество черт ее лица. Лидия заключила Энн в свои объятия, пахнущие дорогими духами.

— Ты хорошо выглядишь, — промурлыкала она. — Освобождаешься от лишнего веса, не так ли? Знаешь, тебе следует пойти к моему парикмахеру.

Она окинула Энн опытным взглядом женщины, достаточно уверенной в собственной привлекательности, чтобы испытывать почти профессиональный интерес к внешности своих приятельниц.

— Кажется, я в самом деле худею. А я-то думала, что начну полнеть.

— На диете, состоящей из сандвичей и джина?

— Откуда ты знаешь? — засмеялась Энн.

— Каждая разумная женщина так питается, если в ее жизни происходит катастрофа. Сразу переходит на джин. Кстати, раз уж мы заговорили о джине… — Она лукаво подняла брови.

— А ты почему пьешь? — засмеялась Энн.

— Я всегда говорю, что моя жизнь состоит из одних неудач и провалов. Сердобольные люди верят и автоматически делают вывод: «Нужно несчастной бабе поднести стаканчик». — Лидия громко рассмеялась, а Энн начала смешивать коктейли. — Ну, как прошел вечер у душки Салли?

У Энн вытянулось лицо.

— Что, неужели так плохо?

— Хуже некуда. — Энн начала рассказывать подруге о своих вчерашних переживаниях. Та молча слушала. — Сегодня утром я размышляла обо всем и пришла к выводу, что, в сущности, ничего не изменилось, кроме меня самой! Я вышла из тумана, который меня окутывал все последнее время, и ожидала, должно быть, что жизнь останется прежней, но ведь это невозможно, верно? Я теперь совсем другая. Главное чувство, которое я сейчас испытываю, — удивление.

— А я вот нисколько не удивлена. Буду с тобой откровенна, Энн. Питер всегда мне казался на редкость эгоцентричным.

— Больше всего я потрясена тем, что, хотя он мне теперь не слишком симпатичен, я, кажется, продолжаю его любить. Это чувство, должно быть, непреходяще. Понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, к счастью! У меня ведь никогда не было детей. Но не думаю, что это так уж страшно. Многие родители, насколько мне известно, терпеть не могут своих отпрысков.

Лидия с многозначительным видом подняла свой пустой стакан и повертела им в воздухе. Энн поторопилась наполнить его.

— Но и Фей, по-моему, как-то отдалилась от меня.

— Тебе приходится иметь дело с разными проявлениями зависти — она так и носится в воздухе. Салли, это чудовище, задыхается от зависти к тебе из-за твоего независимого положения; Фей, вероятно, обижена тем, что, когда они были детьми, ты явно предпочитала ей Питера, а сам Питер, всегда ненавидевший Бена, остался без денег и без отца, на котором так удобно было вымещать свою злость. Ей-богу, все сложно и запутанно, как в русских психологических романах. — И Лидия снова разразилась своим трубным смехом.

— Ты говоришь, зависть? — удивленно переспросила Энн.

— О да, это в семьях обычное явление! Она преследует людей и за могильной чертой. Пожалуй, смерть — идеальный повод для вспышки дурных чувств, выползающих, как клопы из деревянной обшивки. И на Рождество такое часто случается, верно? Я не знаю семьи, где самые отчаянные ссоры не происходили бы на Рождество!

— У нас этого не бывало.

— Значит, все накопившееся у вас за прошлые годы вырывается сейчас наружу с особой силой!

— Выходит, как бы ни сложились обстоятельства, родители всегда в проигрыше?

— Это уж как пить дать! Если они любят своих детей слишком сильно, то подавляют их, разрушают их жизнь, и те стремятся убежать из дому. Если же они любят их недостаточно, то причиняют им боль и уродуют их психику! Говорю тебе, то, что я вижу вокруг, всегда заставляет меня радоваться, что у меня нет детей. Допускаю, что маленькие дети восхитительны, но стоит им вырасти, и они становятся сущим наказанием.

— Лидия! — Энн засмеялась. — Для меня такая радость общаться с тобой! Знаешь, раньше я никогда не испытывала потребности делиться с кем-нибудь своими переживаниями — у меня был Бен. Но теперь… Просто не знаю, что бы я делала без тебя! — У нее на глаза навернулись слезы.

— Эй, только не плакать! Ты и меня растрогаешь, а я давно не красила ресницы в парикмахерской, и сегодня пришлось прибегнуть к туши, — беспечно объявила Лидия. — Во всяком случае, благослови тебя Бог, Энн, ты единственный человек на свете, которому пришло в голову раскрыть передо мной свою душу. Большинство знакомых бежит от меня как от чумы. Я в самом деле польщена! — добавила она против обыкновения серьезно.

— Пойдем обедать?

Они устроились на кухне — в столовой им показалось слишком официально — и болтали без умолку на самые разные темы. Время прошло незаметно, и Энн удивилась, когда Лидия объявила, что ей пора уходить.

— Послушай тетушку Лидию, — сказала та напоследок. — Дай твоим маленьким чудовищам время прийти в себя. Если хочешь сохранить этот дом — сохрани его. Для разнообразия подумай о номере первом — о себе! Это единственная возможность выжить. Таков закон игры!

Послышалось шуршание шин на асфальте, и Лидия уехала.

Ни сама Энн, ни ее знакомые никогда не считали ее сильной личностью. Друзья находили ее доброй, уступчивой, наделенной легким характером, но отнюдь не сильной. Жизнь Энн сложилась вполне благополучно, у нее не было необходимости черпать из тех запасов силы и выносливости, которые требуются большинству людей для выживания. После первых лет брака, когда их относительная нужда казалась почти игрой, денег у них было достаточно; дети никогда серьезно не болели; муж не бил ее, не был ни пьяницей, но мотом, ни картежником. Вся жизнь Энн сводилась к заботам о том, что бы повкуснее приготовить на обед, кого из друзей пригласить в гости, какие цветы посадить в саду и какую сделать прическу.

Но хотя никто об этом не подозревал, а менее всего она сама, душевных сил у Энн оказалось предостаточно, и она начала понемногу их расходовать, сперва после смерти Бена, а позже из-за поведения сына, но действовала осторожно, как кочевник, сберегающий скудные запасы воды.

В дни, последовавшие за семейным скандалом, Энн хотелось встретиться с Фей и уточнить кое-что непонятное для нее. Она позвонила дочери, но оказалось, что та уехала за границу.

Как-то позвонил Питер и пригласил ее в гости, чтобы, как он сказал, обо всем переговорить.

— Пока не стоит, Питер, — ответила Энн, — может быть, через месяц, сейчас я очень занята.

Она понимала, что для нее невыносимо окунуться в ледяную атмосферу, создаваемую Салли. Конечно, дома она чувствовала себя гораздо увереннее, но на вражеской территории ее недавно обретенная твердость могла ей изменить. Трудно было предвидеть, как на нее подействует новый визит в негостеприимное жилище сына, а рисковать она не хотела.

— Чем же ты занимаешься? — В его голосе послышалось недоверие.

— Работаю в саду, он у нас ужасно запущен. Не могу себе представить, что сказал бы отец, если бы увидел его.

— А я думаю, что гораздо важнее встретиться со мной и во всем разобраться, чем возиться в этом проклятом саду.

— Это зависит от того, о чем ты хочешь поговорить со мной. Если собираешься снова требовать, чтобы я продала дом, то лучше мне заниматься садом.

— Нет, нет! Ты права, мы действительно отдалились друг от друга. Мне хочется просто повидаться с тобой.

— Вот и хорошо. В таком случае можешь заскочить в любое время. Может, возьмешь с собой Адама? Мне это было бы очень приятно.