Салли долго не поднимала глаз.

— Я знаю только, что Бен уже давно был глубоко несчастлив с вами. Он говорил, что у вас ни о чем нет собственного мнения. При его чувственности жизнь с вами была для него очень тяжела… По его словам, между вами уже много лет не было близких отношений, — добавила она, как бы защищаясь. — Да, он говорил мне, что все вам рассказывает и что вы довольны, когда у него с кем-нибудь роман, потому что тогда он оставляет вас в покое. Должна признаться, что я презирала вас за это.

— Милостивый Боже, не верю собственным ушам! Я… — Энн пронзительно рассмеялась. — Я нормальная женщина и любила его как могла — может быть, особого опыта у меня не было, но… фригидной я не была. Это ложь! Бен сам ко мне охладел, а не наоборот!

Питер фыркнул и допил виски.

— Ты простил Салли ее вину, а мне, хотя я ничего плохого не сделала, не хочешь простить?

— Салли была невинной овечкой, а отец — распутным негодяем! У нее не было ни малейшего шанса устоять перед ним!

— Значит, ты продолжаешь верить всем гнусностям, которые отец наговорил тебе обо мне?

Питер пожал плечами с видом человека, уставшего от пустой болтовни. Энн посмотрела на сына долгим взглядом. В комнате повисло тягостное молчание.

— В действительности это ты болен, Питер, — медленно, отчетливо произнесла она наконец. — Я уже и раньше обходилась без тебя — если ты этого хочешь, то с легкостью обойдусь и впредь. Но мне стыдно за тебя, по-настоящему стыдно, потому что ты поверил этим подлым россказням! — Она гневно повысила голос: — Я надеялась, что из этой грязи мы выйдем примирившимися, что зло обернется добром, но вижу, ты слишком меня ненавидишь!

— Да, мама, я ненавижу тебя! Ненавижу за то, что ты оказалась не той, за кого я тебя принимал. В довершение всего ты связалась с еще одним омерзительным подонком! Видно, ты предпочитаешь именно таких!

— Алекс не подонок, а хороший человек! Как ты смеешь так отзываться о нем, когда даже не знаешь его?

— О да, поистине хороший человек! А как тебе нравится спать с убийцей, мама? Это придает вашим объятиям дополнительную пикантность?

— Что еще за чушь ты городишь, Питер?! Перестань говорить глупости!

— Ты наверняка станешь уверять, что и об этом ничего не знаешь?

— О чем ты, ради всего святого?

— О том, что он убил свою первую жену!

Как и неделю назад, Энн показалось, что перед ней длинный глубокий туннель, а голос сына, казалось, отражался от его стен, буравя ей голову словами, которых она не могла и не хотела слышать. Она медленно взяла с дивана свою сумку.

— Вижу, — проговорила она, — что мой приход оказался напрасным. Если ты собираешься продолжать мне мстить неизвестно за что… — Она привстала.

И вдруг по ее телу прокатилась волна мучительной боли, и она покачнулась. За первой волной последовала вторая, еще более сильная. Энн показалось, что ее ударили в живот, еще и еще! Она обхватила его руками и всем телом подалась к сыну, умоляюще простирая к нему руки.

— Ребенок! — вскрикнула она и была наконец избавлена от своих мучителей, погрузившись в черную непроглядную бездну.

Когда Энн пришла в себя, она уже знала, что означали эти боли. Ребенка у нее не будет.

Она лежала с закрытыми глазами, будто это могло отдалить момент ее возвращения к действительности.

Энн знала, что в комнате она не одна. Еще не видя, она ощущала присутствие Алекса и боялась его гнева и разочарования. Она понимала, что целиком виновата в случившемся. Из-под ее сомкнутых век выкатилась слеза и медленно поползла по щеке. Она почувствовала его губы на своих губах.

— Не плачь, любимая, не терзай себя. Я люблю тебя!

Она медленно открыла глаза, и ее измученный взгляд остановился на склонившемся над ней муже.

— Алекс, дорогой, прости меня! — прошептала она.

— Мне нечего тебе прощать, любовь моя. Так решили боги. Значит, не суждено было! — мягко сказал он.

Энн почувствовала легкий укол в руку. С облегчением, почти с радостью она позволила снотворному унести себя из действительности, к которой не была готова. Уже погружаясь в сон, она сознавала, что не потеряла любовь Алекса.

Ночью она опять проснулась и долго плакала в темноте о своем погибшем ребенке, о разбившейся мечте. Она попыталась справиться с охватившей ее душу тоской и постепенно успокоилась на мысли, что в жизни для нее нет ничего более важного, чем ее любовь к Алексу и их отношения.

В течение двух дней Алекс не упоминал о происшедшем, но на третий спросил:

— Почему ты поехала сюда?

— Мне необходимо было все узнать о Бене. Я надеялась — теперь я понимаю, как глупо это было, — что недоразумение рассеется и мы с Питером снова будем друзьями.

— Я мог бы сказать тебе заранее, что у твоего сына слишком черствое сердце и он не способен прощать.

— Я все еще люблю его, Алекс, и ничего не могу с собой поделать!

— Никто и не ждет, что ты перестанешь любить его. Но я — другое дело, я желаю его смерти! В ту страшную ночь я был способен убить его собственными руками! — Он поднял свои большие руки, сжав пальцами воображаемую шею.

Боль пронзила низ живота Энн. Она вздрогнула.

— Тебе больно?

— Нет, — солгала она. — Меня испугали твои слова об убийстве.

— Прости, дорогая, я не хотел испугать тебя! — Он взял ее руки в свои и нежно поцеловал.

Энн смотрела на его длинные тонкие пальцы и спрашивала себя, неужели они могут отнять у кого-нибудь жизнь. Она должна знать, даже если это знание разрушит их любовь. Неведение не менее опасно.

— Ты убил свою жену?

Он резко поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. Его серые глаза были полны сочувствия, но — она это знала — они могли в мгновение ока застыть, как две льдинки.

— Какой странный вопрос, любовь моя!

— Я должна знать, Алекс!

— А кто внушил тебе эту мысль? — спокойно спросил он. Слишком спокойно, подумала Энн.

— Питер, — коротко ответила она.

— Понимаю.

Он встал, подошел к окну и очень долго, как ей показалось, смотрел вниз, на крыши Эдинбурга. Энн почувствовала дурноту. Чем дольше он стоял задумавшись, тем больше она убеждалась, что услышит ответ, который ее разум не сможет принять.

— Не знаю, убил я ее или нет, — заговорил он наконец, снова садясь на ее постель. — Обещай, что, после того как я все тебе расскажу, ты не возненавидишь меня!

— Как я могу обещать, не зная, что ты собираешься рассказать?

Алекс пожал плечами.

— Невыполнимое требование, верно? Но я надеялся, что ничто не может поколебать твою любовь ко мне, какие бы злодеяния я ни совершил, точно так же, как твою любовь к сыну. Значит, я должен рассказать все как было, рискуя потерять твою любовь… Как видишь, у меня достаточно причин ненавидеть твоего сына!

Энн напряженно ждала начала его рассказа.

— Вначале я любил Наду. Любил всем сердцем, больше, чем самого себя. Ревновал ее. Но… она никогда по-настоящему не любила меня. Была мне неверна.

Энн тихо ахнула.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — ты вспомнила, как я предостерегал тебя… Но я не убивал ее, хотя многие до сих пор говорят, что это так. Сам же я этого действительно не знаю… Не скрою, я хотел, чтобы она умерла, но то, что случилось, весь этот ужас до сих пор окутан каким-то черным туманом. Я солгал бы тебе, если бы стал категорически утверждать, что не убивал ее. — Он остановился, подыскивая наиболее точные слова.

— Алекс, прошу тебя, перестань говорить загадками! Я хочу знать правду!

— Я думал, что Нада счастлива со мной. Я давал ей все, что только может пожелать женщина. Но мои иллюзии длились недолго. Года через два стало очевидно, что она изменяет мне. Я не мог этому поверить. Сестра предостерегала меня, друзья тоже. Но моя гордость не позволяла мне прислушаться к их словам. Со временем у меня не осталось сомнений. Ее равнодушие постепенно убило мою любовь к ней. Должно быть, мы не расставались только из-за моей глупой гордости. Я не мог примириться с тем, что все узнают о моем несчастливом браке. От него осталась одна видимость, и я был невыразимо несчастен.