Энн лежала в полутемной комнате, мозг ее напряженно работал. Ее тошнило, глубокое отвращение ко всему охватило ее, но тошнота была следствием ее морального состояния, а не физического. Она была готова простить Бену его неверность, постараться не думать о ней. Но с этим она никогда примириться не сможет. Ведь она любит Адама как собственную плоть и кровь, а сейчас выяснилось, что он не мог унаследовать ни единого ее гена. Найдет ли она в себе силы разлюбить его? Или будет любить по-прежнему? Ожесточение и гнев ее сына нашли наконец объяснение. Но ее-то за что он ненавидит? Почему в своем горе отталкивает ее, тогда как, напротив, соединяющие их узы должны были бы окрепнуть? Перед ней мелькнул проблеск надежды: может быть, если они встретятся и поговорят, его любовь к ней вернется?

Алекс тихо вошел в комнату.

— Прости, любимая, я разбудил тебя? Я думал, ты спишь.

— Нет, я не спала, я размышляла. Так это правда, Алекс? Я должна узнать обо всем. Будь со мной полностью откровенен! — Она настойчиво сжала его руку.

— Мне очень жаль, дорогая, но между Беном и Салли действительно была связь.

— Как ты узнал об этом?

— Твой покойный муж не отличался особой осторожностью. Их несколько раз видели вместе в разных местах — Лондоне, Бристоле, Борнмуте. Его, видимо, тянуло в Борнмут. — Алексу хотелось, должно быть, рассмешить Энн, но она даже не улыбнулась.

— Но когда, Алекс? Когда они стали любовниками?

— Кажется, это началось, когда Питер в первый раз привел ее к вам, чтобы познакомить.

— О Боже! Знаешь, Алекс, она иногда смотрела на меня с каким-то вызовом. Значит, это правда?

— Я хотел, чтобы ты никогда не узнала об этом, дорогая, понимал, как ты будешь переживать! — сказал Алекс. Его голос выражал беспокойство.

— Продолжай, — поторопила его Энн. — Потом она вышла замуж за Питера… Тогда все хорошо, Алекс. То есть нет, конечно, — какое уж там хорошо! Все это, наоборот, ужасно… Я только хотела сказать, что это произошло до ее брака с Питером и Адам не может быть сыном Бена. Просто Лидия повторила злые сплетни.

— Да, дорогая, — улыбнулся Алекс. — Это не больше чем сплетни!

Энн с облегчением откинулась на подушки. Важен был только Адам, все остальное не имело значения.

— Ах нет, я ведь забыла, что Салли была беременна, когда они поженились! Мне это было тогда безразлично, и только теперь… — Она посмотрела на Алекса полными страдания глазами.

— Может, это как раз тот случай, когда никто ничего не знает точно, — попытался он ее утешить.

— Значит, доказательств нет? — спросила Энн. Забрезжившая надежда придала ее голосу почти радостное звучание.

— Нет, поскольку Бен умер. Над происхождением бедного маленького Адама стоит большой вопросительный знак.

— Вероятно, и Бен спрашивал себя, чей это ребенок.

— Несомненно!

— Боже мой, и он еще обвинял меня в том, что дети плохо к нам относятся! О Алекс, как он мог быть таким жестоким? Выходит, все те годы, что мы провели вместе, не имели никакого смысла? Я жила с тенью. Ах, Алекс, ведь все могло сложиться совсем по-другому! — Она зарыдала при мысли о двадцати пяти годах, от которых остались одни обломки.

— Дорогая, не надо! — Он обнял ее, стараясь успокоить. — Нельзя так расстраиваться, ты должна думать о ребенке. У тебя еще столько впереди. Я здесь, я помогу тебе!

— Что бы со мной было без тебя, любимый? — Энн подняла руку и погладила его по волосам. — Ты давно уже знал?

— После того первого Рождества. Реакция Питера на мое появление в твоей жизни переходила все границы. Для этого должна была существовать какая-то особая причина. Казалось, он хотел тебя за что-то наказать.

— Но почему меня? Что я сделала? Мне кажется, это могло только сблизить нас!

— Я спрашивал Фей, но она не знает, а если знает, то не хочет сказать. По ее словам, Питер отказывается обсуждать это с кем бы то ни было. Так что даже я не могу ничего выяснить. — Он посмотрел на нее с грустной улыбкой.

— Боже мой, и Фей знает!

— Да, любимая. Ты, кажется, была единственным человеком, который ничего не подозревал.

— Господи Боже мой, какой же я была дурой! Слепой дурой! Бедная Лидия, она не устояла перед моей настойчивостью!

— Выходит, что так.

— Не осуждай Лидию, она ни в чем не виновата.

— Как только я узнал, что тебе и ребенку ничего не грозит, я простил ее. Она места себе не находит от раскаяния.

— Значит, перевод Питера в Эдинбург устроил все же ты?

— Ты услыхала, когда я сказал об этом? Да, мне удалось добиться его перевода. Я думал, чем дальше он от тебя, тем лучше. Меня еще больше устроило бы, если бы он уехал в Штаты.

— Но как ты улаживаешь подобные дела?

— Ничего особенного. Несколько слов кому следует, обещание денег. Деньги — чудодейственное средство. Я проследил за тем, чтобы он не получил гранта, на который претендовал. Так что, собственно говоря, он уехал по доброй воле, мне пришлось только слегка подтолкнуть его! — Алекс невесело улыбнулся.

— Я должна повидаться с ним, Алекс!

— После рождения ребенка, дорогая. Только потом. Ты не имеешь права подвергать себя новым волнениям.

Физическое состояние Энн оставалось вполне удовлетворительным, но на душе у нее было невыносимо тяжело. День за днем, лежа в затемненной комнате, она перебирала свои воспоминания. Мысли ее блуждали в прошлом. Она изо всех сил стремилась понять, каким был Бен настоящий, искала причину его поступков в отношениях между ними, отчаянно старалась вспомнить, когда Питер проявил первые признаки отчуждения.

Ее сын! Снова он завладел всеми ее помыслами. Снова она беспокоилась о нем и строила планы примирения.

Энн не хотелось никого видеть, даже Алекса. Ей было мучительно стыдно смотреть людям в глаза. Стыд переполнял ее, проникал в каждую клеточку ее тела. Стыд за поведение Бена, стыд за сына, за невестку, за тот груз вины, который всю жизнь будет тяготеть над Адамом. Но больше всего она стыдилась собственной глупости: не будь она такой невозмутимой и самодовольной, всего этого могло не случиться. Какой женой была она для Бена? Ну конечно, покорной, исполнительной, одним словом, образцовой и при этом невыносимо скучной. А какой была она в постели? Пресной, неинтересной, не способной возбудить страсть. Ничего удивительного, что Бен искал удовлетворения на стороне. Ее горе и готовность обвинять во всем только себя были так сильны, что в ее измученном мозгу ни разу не возникло сомнения в сексуальной полноценности самого Бена. Казалось, она терзала себя, потому что любовь к Питеру и Адаму заставляла ее взвалить всю полноту вины на свои плечи. В ее душе царил мрак, она больше ни на что не надеялась.

— Послушай, Анна, мне очень жаль, что все так получилось, но ты должна взять себя в руки — не только ради нас с тобой, но, главное, ради ребенка.

Стоя в ногах ее постели больше чем неделю спустя, Алекс смотрел, как горничная убирает очередной поднос с нетронутой едой.

— Не могу!

— Можешь, конечно! Ведь жизнь не кончилась. Мы по-прежнему вместе!

— Ты так думаешь? А как, по-твоему, смогу я теперь доверять кому бы то ни было?

— С трудом, как и все люди. Ты наконец вступила в реальный мир, Анна. Это жестокий, непростой мир. Я понимаю твою боль, дорогая, но оттого, что ты будешь лежать здесь как героиня викторианских романов, вряд ли тебе станет легче! — почти резко произнес Алекс.

— По-твоему, это доставляет мне удовольствие?

— Знаю, знаю… Прости меня, любовь моя.

— Нет, ты ничего не знаешь и не можешь знать! — сердито возразила Энн, садясь на постели. — Много ли тебе известно людей, с которыми случилось то, что со мной? Отвечай! Можно подумать, что такие происшествия бывают каждый день! — кричала она, сердясь на него за сочувствие. Сердясь на жизнь, нанесшую ей такой удар, а больше всего на себя за то, что в собственной семье она не сумела распознать зло.