Горничная застенчиво улыбнулась.

— Но почему мы должны спать отдельно, Елена?

— Видимо, госпожа Ариадна не считает вас супругами, а тут еще приближается Пасха…

Энн не была уверена, что понимает, какое отношение ко всему этому имеет Пасха.

— Разве она не знает, что мы сочетались браком сегодня утром?

— Да, но не в православной церкви, не по греческому обряду. В ее глазах вы все еще не женаты, — объяснила Елена извиняющимся тоном.

— Это просто невероятно!

— Должно быть, она очень религиозна, мадам.

— Должно быть. Ну ладно. Будем распаковывать вещи?

— Не знаю, миссис Георгопулос, как скажете.

— Хорошо. Достаньте только мое синее полотняное платье на сегодняшний вечер и еще косметику. С остальным, пожалуй, лучше подождать.

Елена занялась делом, а Энн пошла знакомиться с их апартаментами. Кроме элегантной спальни в белых и желтых тонах, здесь были две роскошные ванные комнаты и две гардеробные. Короткий коридор вел в большую гостиную с раздвижными дверьми, открывающимися на другую террасу, соединенную с той, которая примыкала к их спальне.

Но внимание Энн привлекли главным образом развешанные на стенах картины Моне, Писарро и Тулуз-Лотрека. Отдельно висели полотна художников, о которых она никогда не слыхала.

Энн не так уж много знала об искусстве и технике живописи. Некоторые сведения, правда, она почерпнула из книг и во время посещения художественных галерей; в то же время это была единственная область, в которой скромная, незаметная жена Бена обладала безошибочным чутьем. Незнакомые картины заинтересовали Энн, ее восхитила отличавшая их смелость изображения цвета. Одна из них произвела на нее особенно сильное впечатление контрастом между основной черно-белой гаммой и одиноким вызывающе ярким пятном: это была струйка алой крови, стекающая с ножа, который сжимал в руке Минотавр. Чудовище на этой картине резко отличалось от его традиционных изображений — вид крови, казалось, смущал его. Подойдя поближе и внимательно рассмотрев полотно, Энн почувствовала, что ее тело покрывается мурашками. «Как может обыкновенная краска, нанесенная на холст, вызвать такие эмоции?!» — не впервые изумилась Энн.

Она подумала, что, будь это ее комната, она убрала бы отсюда импрессионистов. Современные картины были слишком неистовыми, чтобы висеть рядом с ними. Ей почудилось, что они, точно вампиры, высасывают из тонкой живописи импрессионистов цвет и фактуру, чтобы напитать ими собственные картины.

Горничные снова засуетились в комнате. Глядя, как они катаются по мраморным полам в своих меховых туфлях, Энн поняла, почему полы так блестят. Она молча улыбнулась девушкам — немногие греческие слова, которым ее научила Елена, вылетели у нее из головы.

Тем временем в разных местах комнаты были расставлены вазы с живыми цветами и хрустальные чаши со свежими фруктами.

Алекс все не возвращался. Энн решила принять душ и переодеться. Войдя в ванную, она не смогла удержаться от смеха: в ванну нужно было спускаться по ступенькам. Она была так велика, что в теплой воде можно было плавать, а когда мыло выскользнуло из рук, ей пришлось по-настоящему нырнуть за ним.

Энн натянула на себя длинное темно-синее платье, от которого ее глаза еще больше поголубели, а волосы казались более светлыми. Шею она обвила несколькими рядами золотых цепочек, уши украсила плоскими золотыми клипсами. Энн не знала, как здесь принято одеваться вечером, не знала, какое значение сестра Алекса придает этикету, и надеялась, что выбранный ею наряд будет подходящим.

Энн ждала Алекса в прохладной гостиной. Она уже изучила каждый уголок этой комнаты. Теперь ничего не оставалось, как набраться терпения и стараться не беспокоиться, не думать о ссоре Алекса с сестрой.

Она предвидела, что ей придется приспосабливаться к жизни в этой незнакомой стране, была готова к тому, что семья мужа будет для нее такой же чужой, как она сама для этой семьи. Тем не менее она не ожидала, что проблемы появятся так быстро и с такой остротой. Хуже всего было то, что она так и не поняла, почему возникла ссора.

Из-за кондиционера в комнате было прохладно, и Энн почувствовала озноб. Она подошла к раздвижной стеклянной двери, с трудом открыла ее — по-видимому, ею давно не пользовались, — и внутрь проник теплый вечерний воздух. Как и в аэропорту, тепло сразу окутало ее. Она постояла на террасе, посмотрела, как мимо дома проносится шумный поток машин, наполняя воздух запахом выхлопных газов и размякшего от жары асфальта. Этот запах навсегда будет связан в ее памяти с Афинами.

Прошло еще не меньше часа, пока Алекс вернулся.

— Мне так стыдно, дорогая, — сказал он, — что сестра оскорбила тебя в нашем доме! Просто не нахожу слов!

— Но ведь ничего страшного не случилось, милый, в самом деле ничего, и потом, это не твоя вина.

Энн почувствовала облегчение, заметив, что настроение Алекса улучшилось.

— Ты не понимаешь, любовь моя. В нашей стране гостеприимство — это почти религия. Сестра была с тобой нестерпимо груба. Я никогда не смогу полностью ее простить. Но у нас было серьезное объяснение.

— Не беспокойся, Алекс. Елена все мне рассказала. Ты должен уважать религиозные принципы сестры.

— Религиозные принципы? — фыркнул Алекс. — Да она просто ревнует!

— Ревнует? Ко мне? — недоверчиво переспросила Энн.

— Боюсь, что это именно так.

— Значит, мы теперь с тобой квиты: ты и Питер, я и Ариадна, — заключила Энн, покачав головой.

Она прошла за ним в ванную и, сев в кресло, смотрела, как он раздевается.

— Мне кажется, ты вышла за меня замуж только из-за моего тела, — усмехнулся Алекс, поймав на себе ее восхищенный взгляд.

— Конечно! Разве ты можешь предложить мне что-нибудь еще? — парировала Энн.

Когда они вернулись в гостиную, Алекс сказал, что у них есть время выпить перед обедом. Упоминание о еде обрадовало Энн — она ведь ничего не ела после того, как они перекусили в самолете. Пока он наполнял бокалы, она опять разглядывала картины.

— Удивительная живопись! — воскликнула она с восторгом.

— Кого ты имеешь в виду? Моне? Писарро?

— Нет, хотя они оба великие художники. Но восхищают меня вот эти. — И она указала на стену, где висели полотна незнакомых ей мастеров.

— Это мое хобби, — пояснил Алекс.

— Так ты рисуешь? — удивилась Энн.

— Нет, я коллекционирую. Мне нравится отыскивать малоизвестных, а иногда и совсем неизвестных художников и помогать им встать на ноги. Мне хочется, чтобы их картины приобрели некоторую ценность еще при их жизни, а не посмертно, как это часто бывает. Я стараюсь создать им имя.

Энн показалось, что ему приятен проявленный ею интерес.

— Они тебе в самом деле нравятся? — спросил он. — Хочешь, возьмем их в Лондон? Подойдут они к нашему новому дому?

— А что скажет твоя сестра, если картины начнут исчезать со стен?

— Здесь все принадлежит мне, и я могу увезти любую вещь. — Алекс обвел рукой картины, мебель, всю комнату.

— Посмотрим, — дипломатично сказала Энн. — Больше всех мне понравился Минотавр. Какое грустное чудовище, так и хочется его утешить!

— Его автор — молодой киприот Ренос Лойзоу. Он необыкновенно талантлив и делает большие успехи. Когда-нибудь его имя прогремит на весь мир!

— Ты покупаешь эти картины для того, чтобы вложить деньги? — осторожно спросила Энн.

— Нет, конечно! — возмутился Алекс. — Я их покупаю только потому, что они мне нравятся. Но, дорогая, уже поздно. Ты хочешь есть?

— Просто умираю с голоду! Ведь уже почти десять!

— Ах, но ведь это Греция. Ужинать слишком рано здесь считается дурным тоном. Пойдем к сестре. — Заметив, что на лице Энн отразилось разочарование, смешанное с беспокойством, он торопливо добавил: — А после ужина я покажу тебе Афины при лунном свете. — И он сжал ее руку, стараясь успокоить.

Спускаясь по широкой лестнице, Энн подумала, что лучше бы Ариадна продолжала дуться. Хоть они жили вместе с Алексом уже много месяцев, тем не менее вечер их свадьбы она предпочла бы провести с ним наедине. Ей приходилось слышать о сплоченности греческих семей, но это уже переходило все границы!