— Агапи! — застенчиво сказала она.

Алекс улыбнулся, весь его гнев испарился, на лице снова появилось мягкое выражение.

— Это как раз то, что мне необходимо: спокойная женщина, которая поможет и мне оставаться спокойным и сохранять чувство перспективы. Но ты ничего не ешь, радость моя!

— Я никогда не завтракаю.

— Нужно есть, ты ведь не обедала и, если память мне не изменяет, провела напряженную ночь. Вот, возьми. — И он, несмотря на протесты Энн, начал кормить ее, поддевая вилкой еду со своей тарелки. Потом отодвинул тарелку. — Иди сюда, — распорядился он и притянул ее к себе на колени. Она пыталась сопротивляться, но он был сильнее.

— От тебя пахнет мылом, — удивленно сказал он, целуя ее в шею.

— Я забыла вчера захватить духи, — объяснила она, — все делалось в такой спешке.

— А те, что в ванной, тебе не понравились?

— Да нет, там прекрасные духи, — выдавила из себя Энн.

— Почему же ты не надушилась?

— Я не знаю, чьи они, — чопорно ответила она.

Алекс рассмеялся.

— Теперь понимаю, почему ты явилась в спальню, завернувшись в полотенце, и не надела тот красивый пеньюар. Ты ревнуешь! — торжественно воскликнул он.

— Ни капельки! Это было бы просто смешно! Какое у меня право ревновать? Просто я никогда не стала бы пользоваться чужими духами и одеждой и не хотела бы, чтобы другая женщина, к тому же совсем незнакомая, пользовалась моими!

Он продолжал смеяться.

— Так кому, по-твоему, принадлежат эти вещи?

— Откуда мне знать? — огрызнулась Энн.

— Давай, давай, Анна, попробуй угадать! Как ты думаешь, кому они принадлежат?

— Я полагаю, твоей жене, и не собираюсь ими пользоваться.

— Ты настоящая англичанка, все, по-твоему, должно быть корректно и благопристойно, не так ли? Ты согласна делить со мной постель, но все остальное для тебя табу. Странно, на мой взгляд!

— Это совсем другое дело! — вспыхнула Энн.

— А я считаю, что это гораздо хуже. Фи, миссис Грейндж!

Энн рассердилась. Смотреть правде в глаза было достаточно неприятно и без его поддразниваний. Для него все это было игрой, и в этой игре он, видимо, имел большой опыт, с горечью подумала она, и глубокая морщина прорезала ее лоб.

— Прости, дорогая, мне не следовало дразнить тебя. Не хмурься так сердито. — Он хотел поцеловать ее, но она отвернулась. — Агапи, любимая! Все это твое и не принадлежат никому другому. Я купил это для тебя. У меня нет жены, моя ненаглядная!

— Нет? — недоверчиво спросила она.

— Нет! Клянусь жизнью, дорогая, миссис Георгопулос не существует! Ты мне не веришь?

— Верю, — ответила она, но не совсем твердо.

— Я должен был сказать тебе об этом раньше, Анна, прости меня! Моя жена умерла более десяти лет назад, — серьезно добавил он.

— Мне очень жаль, — солгала Энн, прекрасно понимая, что не испытывает ничего, кроме облегчения.

— Именно поэтому, когда мы были в картинной галерее, я понял, что смерть коснулась и тебя. Что-то в твоем облике говорило об этом.

— Мне кажется, это что-то быстро исчезает. Может быть, слишком быстро!

— Ни в коем случае! Наоборот, очень хорошо, что это так. Поверь мне, ждать десять лет, пока это случится, слишком долгий срок! — Он улыбнулся. — Но день проходит, пойдем погуляем. — Он дал ей соскользнуть со своих колен.

— Я только вымою посуду. — Она повернулась к раковине.

— Не нужно, это сделают слуги.

— Какие слуги?

— Здесь есть слуги. Я велел им не показываться.

— Совсем как у Петэн! — Она засмеялась. — Какой ты все же скрытный, Алекс!

— Дело не в скрытности. Просто у меня очень развит собственнический инстинкт. Пошли!

— А я-то решила, что ты меня прячешь, — смеясь сказала Энн.

Взяв ее за руку, он увлек ее за собой. Когда они проходили по холлу, она спросила:

— Кому принадлежит этот красивый дом?

— Компании, в которой я работаю. Обычно он служит для деловых приемов.

— И тебе разрешают им пользоваться? Должно быть, тебя очень ценят?

Она вопросительно взглянула на него, но он пропустил ее слова мимо ушей и принялся рыться в стенном шкафу, подыскивая для них плащи.

Прижавшись друг к другу, они гуляли по мокрому саду, потом пересекли буковую рощицу, где с обнаженных по-зимнему ветвей деревьев стекали струйки дождя, и вышли к небольшой бухте. На море неистовый декабрьский ветер вздымал волны, покрытые клочьями пены. Они разбивались с громким рокотом, за которым следовало шуршание уносимой водой гальки. Ударяясь о берег, волны поднимали фонтан брызг. С плащей Алекса и Энн сбегала вода. Они с трудом пробежали по скользким камешкам и уселись между двумя большими скалами, защищавшими их от брызг и заглушавшими шум прибоя.

— Я люблю море, — сказала Энн, откинув голову, чтобы стряхнуть воду с волос.

— А я его терпеть не могу! — с ожесточением произнес Алекс. — Ненавижу! — И он сердито бросил камешек в воду.

— Почему? — удивленно спросила Энн.

— Мне пришлось против собственного желания много лет служить на флоте. Моряк должен любить море, но я ничего другого не умел делать, а мне нужно было содержать мать и сестру.

— Твой отец умер?

— Мой отец! — насмешливо засмеялся он. — Мой почтенный родитель растранжирил сперва все свои деньги, потом деньги моей матери и решился почить в бозе только после того, как тратить было уже нечего. Он был заядлым картежником и ухитрился проиграть даже фамильное поместье нашей семьи. Я поступил в торговый флот, а надо тебе сказать, что торговые суда могут быть сущим адом, если капитан и первый помощник — подлые негодяи. Когда работаешь в таких условиях, начинает казаться, что жить совсем не стоит. Проводишь в море неделю за неделей, потом попадаешь в порт, но разве простые матросы способны кого-нибудь заинтересовать? Кончается тем, что попадаешь в публичный дом к мерзким проституткам.

— За что же ненавидеть этих несчастных женщин, Алекс? Я уверена, что большинство из них продает себя не от хорошей жизни! — горячо сказала Энн, возмущенная нетерпимостью Алекса.

— Анна, ты никогда не встречалась с подобными созданиями и говоришь так по неведению, уверяю тебя! — У Алекса был очень рассерженный вид. Энн не понимала, что вызывает в нем такую ярость. — Как бы то ни было, — продолжал он нормальным тоном, — я получил повышение — меня перевели в пассажирский флот. Условия там были лучше, но появилось новое осложнение: если моряк не окончательный урод, все одинокие женщины-пассажирки, а иногда и замужние вешаются на шею. Они рассматривают экипаж судна как жеребцов, включенных в перечень оплаченных услуг. Я прослужил на море до тридцати лет — до тех пор пока мама не умерла, а сестра не вышла замуж.

— Но если ты так ненавидел эту работу, разве нельзя было оставить ее раньше? Твоя мать, наверное, не хотела, чтобы ты был несчастлив.

— Мама ничего об этом не знала. Содержать ее было моим долгом, и, пока она была жива, я не мог рисковать потерей верного дохода.

— А сестра не могла тебе помогать?

— Нет, дорогая, у нас, греков, другие порядки, нежели у англичан. До замужества сестры я отвечал за нее. Нужно было дать ей приданое. Только после того как она вышла замуж, я смог распорядиться собственной жизнью.

— Как это несправедливо!

— Ну почему же? Человек без обязанностей одинок, его положение незавидно. Я был горд, что смог выдать сестру замуж как положено.

— А чем ты занимался потом? — спросила Энн, усомнившись в справедливости греческой системы моральных ценностей.

— Я открыл в Афинах небольшой магазин и стал продавать духи богатым дамам. Они и не подозревали, что первые мои товары были контрабандными. — Откинув голову назад, он громко расхохотался, находя шутку забавной.

— Контрабандными?!

— Да. Разве я не говорил тебе, какой я страшный преступник? — спросил Алекс и скорчил злодейскую рожу. — Для моряка это очень просто. — Его плохое настроение, казалось, полностью улетучилось. — Свою будущую жену я встретил в магазине. Она пришла как клиентка, а когда уходила, была уже моей подружкой. — Он посмотрел на море и некоторое время молчал.