Когда в Пурвайской области организовалось мелиоративное товарищество, Антон Пацеплис долго прикидывал, как ему быть: то ли вступить в товарищество, то ли сделать вид, что это его не касается. На всякий случай он посоветовался с Лавизой. Та решила сразу:

— Никаких товариществ нам не нужно. Ты, Антон, еще не рехнулся, не будешь же платить членские взносы за участие в пустом деле? Пусть платят, кому нравится, а мы без всякого товарищества осушим свою землю.

— Одним будет трудно, Лавиза… — попробовал возразить Антон. — Это дело не пустяковое.

— Ничего нам делать не надо, — пояснила Лавиза. — Пусть роют канавы и осушают болото те, у кого прыти много, а мы поглядим со стороны. Когда болото осушат, и в Сурумах земля подсохнет. Ведь не может быть, чтобы вокруг было сухо, а наша земля посредине осталась мокрой, это же не пруд.

— Ну и мудрая ты у меня, прямо Соломон! — восхищенно воскликнул Пацеплис. — Кому нравится, пусть роет и осушает, а пользу в первую голову получим мы.

В волисполкоме он заявил, что не желает вступать в мелиоративное товарищество и пусть его больше не беспокоят: угодья Сурумов как-нибудь обойдутся без канав и каналов.

Не помогли и уговоры соседей.

— Вы меня не стыдите, — резко оборвал их Пацеплис. — На своей земле я могу делать все, что мне вздумается.

— Ты хочешь, чтоб вместо тебя всю работу сделали другие, — упрекали соседи. — Чужими руками собираешься жар загребать. Нечестно, Сурум!

— Тогда не делайте ничего! — выкрикнул обозленный Пацеплис. — Разве я вас прошу, разве я вам велю что-нибудь делать? Сами посходили с ума и сердитесь, что я не схожу с ума вместе с вами.

Соседи так и ушли ни с чем.

Когда началась заготовка зерновых, Лавиза дала Антону новый совет:

— Последним дураком будешь, если сдашь государству хоть один килограмм, когда твоя родная дочь сидит, в волисполкоме и заворачивает всеми делами. У Анны не хватит нахальства взяться за отца из-за нескольких мешков зерна. Пусть сдают другие, у кого нет родных в исполкоме.

— Я тоже думаю, Анна оставит нас в покое, — рассуждал Пацеплис. — Иначе зачем я дочь растил.

Получив извещение о количестве и сроках сдачи зерна, Антон спокойно засунул повестку в календарь. Его ничуть не обеспокоило и напоминание уполномоченного десятидворки Клуги об истечении первого срока. Пацеплис не спешил с обмолотом нового урожая, а остаток прошлогоднего зерна ссыпал в мешки и спрятал в яму. Когда Клуга снова напомнил ему о задолженности, Антон рассердился:

— Чего ты привязался ко мне? Не видишь разве, что мне неоткуда взять зерно? Когда обмолочу, тогда и сдам.

— Почему же ты не молотишь? — спросил Клуга.

— А кто будет копать картофель да подымать зябь? Сразу все дела не переделаешь.

Через несколько дней Пацеплиса вызвали в волисполком.

Председатель Регут на вопрос Пацеплиса, зачем его вызвали, сказал:

— Зайдите к парторгу. Товарищ Пацеплис хочет поговорить с вами по какому-то важному делу.

«Парторг… товарищ Пацеплис… — Хозяин Сурумов пожал плечами. — Говорит так, будто не знает, что Анна моя дочь. Но если ей что-нибудь нужно, могла бы сама прийти к отцу и поговорить».

Угрюмый, с вызывающим видом, зашел он к Анне. У нее сидели директор МТС Драва и один из учителей местной школы. Они попрощались с Анной и вышли.

— Как живете в Сурумах? — спросила Анна. — Уже весь хлеб убрали и обмолотили?

— Что ж мне, разорваться? — проворчал Пацеплис. — У меня ни молотилки, ни зерносушилки нет. Урожай в этом году тоже такой, что глядеть не на что. Хорошо бы хоть на семена собрать.

Анна усмехнулась.

— Об этом рассказывай кому-нибудь другому, а не мне. Лучше скажи, почему ты не сдаешь зерно? Многие пурвайцы уже сдали государству все что полагается, другие на днях выполнят годовой план, и только мой уважаемый отец держится так, будто это его не касается.

— Слушай, Анна, разве государство обеднеет, если не получит мои триста-четыреста килограммов? Уж ты могла бы избавить родного отца от сдачи зерна. Ну, а коли уж обложила, то хоть норму бы дала пониженную, как бедняку или новохозяину. Не хватает еще, чтоб меня обложили по кулацкой норме. Разве так поступают дети?

— Перед государством мы все равны, — ответила Анна. — К твоему сведению, когда составляли план зернопоставок, некоторые товарищи хотели зачислить тебя в самую низшую группу. К счастью, я узнала об этом и исправила оплошность.

— Вот так счастье! — Пацеплис плюнул. — Удружила ты мне! Чужие люди готовы пожалеть, а родная дочь тебе на шею петлю. Спасибо, доченька, большое спасибо от старика отца…

— Напрасно ты сердишься, отец… — спокойно заметила Анна. — Я не могу допустить, чтобы мои родные не выполняли честно своих обязательств перед государством. Или ты хочешь, чтобы люди указывали на тебя пальцем: вот он, саботажник! Я этого не желаю, и, пока у меня будет хоть малейшая возможность, я не допущу, чтобы ты отставал от других.

— Ну, а если я не сделаю по-твоему? — Пацеплис выпрямился. — Что вы со мной, старым человеком, сделаете? Посадите в тюрьму? Ушлете в Сибирь?

— Я надеюсь, ты до этого не допустишь. Опомнись, отец, не иди по стопам кулаков. Не срами себя и своих детей. Послушайся моего совета и поверь, что я от души желаю тебе добра.

— Откуда вам, молокососам, знать, что мне к добру… — огрызнулся Пацеплис и, не попрощавшись, вышел из комнаты…

— Это все пустые угрозы, — сказала Лавиза, когда Антон рассказал ей о своем разговоре с Анной. — Хотят только запугать, а трогать не будут.

И, решив, что их на мякине не проведешь, они продолжали саботировать. Ни на второй, ни на третий день Пацеплис не повез зерно на заготовительный пункт.

Тогда произошло нечто невероятное: в Сурумы явились уполномоченный десятидворки Клуга, представители заготовительных и финансовых органов и составили акт. Лавиза как тень плелась за Пацеплисом и потихоньку язвила:

— Радуйся, Антон, кого ты вырастил… Вот так счастливый отец!

— Перестань болтать! — рявкнул на нее Пацеплис. — У меня и так черти на душе скребут, а тут еще ты точно тупым ножом…

Жан в это время был в поле. Вернувшись в обед, он увидел уходивших со двора людей.

— Зачем приходили? — поинтересовался он.

— Разорить нас до последней нитки, вот для чего приходили, — ответила мачеха. — Все по милости твоей любимой сестры.

— За что? — Жан сурово посмотрел на отца.

— За то, что не сдали зерно… — ответил отец, глядя в землю. — Им все равно, есть ли у человека зерно, нет ли. Доставай хоть из-под земли и вези на заготовительный пункт, иначе пустят тебя по миру, как последнего нищего.

Лицо Жана помрачнело.

— Знаешь что, отец, с этим пора кончать. Нам и сдать-то надо сущие пустяки. Зачем прикидываться такими бедняками? Если ты сегодня же не отвезешь на заготовительный пункт всю годовую норму, я утром пойду в волисполком и расскажу Регуту и Анне, где ты прячешь рожь и овес.

Взбешенный Пацеплис не находил слов, чтобы ответить сыну. Лицо у него исказилось, глаза готовы были выскочить из орбит, кулаки угрожающе сжимались…

Лавиза прищуренными глазами смотрела на пасынка и, почесывая голову, шептала:

— Весь в сестру. Два сапога — пара.

Как ни горько было Пацеплису и Лавизе, а пришлось вытащить из ямы спрятанные мешки с зерном, сложить их на воз и везти на пункт. Жан помогал грузить, проверил, достаточно ли чистое зерно, — только тогда он согласился поехать на заготовительный пункт. У отца внезапно заболел живот, и он не мог пуститься в этот неприятный путь.

Вся волость узнала об этом. Многие смеялись над тем, как просчитался Антон Пацеплис. Кулаки ругали Анну, зато у жителей волости ее авторитет после этого случая возрос.