— Ишь, какой адвокат! — зашипела Лавиза. — Говорит, как по нотам. А ты сама что думаешь? Будешь в Сурумах дармоедкой жить или станешь зарабатывать свой кусок хлеба?

— Дармоедкой я никогда не была и не буду, — ответила Анна. — Я не хотела спешить с этим разговором. Думала по крайней мере один день пожить под командой Лавизы, чтобы узнать ее теперешний норов, но Жан расстроил мои намерения. Да и нечего приглядываться, все и так ясно. Вы, отец с мачехой, забыли одно: жизнь не стоит на месте. Вам обоим кажется, что я сегодня такая же, как была четыре года тому назад, но это грубая ошибка. Я уже не прежняя Анна и никогда такой не буду. Если хотите, чтобы дети не ушли из дому, в Сурумах должны установиться другие порядки и другие отношения. Я, например, никому не позволю сесть мне на шею, и Жан этого не потерпит. Старое больше не вернется, поймите это раз навсегда. Я ни одного дня не пробуду здесь на положении бессловесной рабочей скотины. Твое грубое, вызывающее поведение, Лавиза, оскорбительно, и я прошу никогда больше не разговаривать со мной в таком тоне. А ты, отец, хоть бы на старости лет устыдился и перестал лодырничать. С тех пор как я тебя помню, ты никогда себя не утруждал. Но должен когда-нибудь в доме установиться порядок. Когда-нибудь и хозяину надо начать работать. Мне не трудно убрать навоз из хлева, вычистить трубу и замазать печь в бане, но я не хочу отнимать у тебя, уважаемый отец, положенной тебе работы.

— Антон! — закричала Лавиза. — И ты это допустишь?

— Ты, девчонка, языку воли не давай, — Пацеплис погрозил пальцем. — Не доводи до греха, а то встану да возьмусь за тебя, тогда увидишь, кто распоряжается в этом доме.

— Потише, отец… — сказала Анна. — Если начнешь грозить, может случиться, что и я не промолчу.

— Что ты, котенок, мне сделаешь! — ухмыльнулся Пацеплис.

— Может, ты ответишь на вопрос: почему вы оба с Лавизой в начале войны так старались удержать меня дома? Сколько пообещали вам за это Бруно, Тауринь и другие подлецы?

Пацеплис смущенно уставился в пол. Побледневшая Лавиза кусала губы.

— Да что вспоминать такие старые дела… — пробормотала она. — Антон, чего сидишь — пора ехать на молочный завод.

— Да, пора ехать… — сказал Пацеплис и вышел.

— Ты молодец, Анна… — подмигнул сестре Жан. — Так им и надо.

Он ушел на луг. Анна убрала со стола, перемыла посуду, принесла в кухню дров и воды, затем сказала Лавизе:

— Я ухожу на луг помочь Жану.

Лавиза подождала, пока Анна скрылась за углом избы, и, оставшись одна, погрозила кулаками вслед падчерице, обругав ее вполголоса самыми скверными словами. Ругаться так, чтобы слышали другие, она уже не осмеливалась.

Весь день Анна проработала с братом на лугу. В обед и вечером подоила коров, после ужина убралась в кухне и на дворе. Управившись со всем, девушка пошла прогуляться возле Змеиного болота.

С этого дня Анна действовала в Сурумах вполне самостоятельно: делала то, что считала нужным, работала много и усердно, но ни у кого не спрашивала разрешения, если хотела отдохнуть или на часок-другой уйти из дому. И никто больше не решался запретить или навязать ей что-нибудь.

Поздно вечером Анна, глядя из окна своей комнатки на темнеющее, курившееся после захода солнца болото, вспоминала свою давнишнюю мечту. «Теперь, старое болото, скоро кончится твоя власть. Мы, советские люди, заставим тебя отступить…»

Но пока что Анна не представляла себе, как это будет.

— Антон, скажу тебе откровенно: никуда ты не годный отец, — заговорила Лавиза однажды вечером, лежа рядом с Пацеплисом на старой кровати. — Никуда не годный. Перед детьми ты как теленок. Что хотят, то и делают, что им нравится, то и говорят в глаза родному отцу, а он только сопит да ворчит себе под нос.

— А что я поделаю? — оправдывался Антон. — Драться со взрослыми людьми? Выгнать обоих из дому? Кто ж тогда будет обрабатывать землю в Сурумах, кто будет пахать, косить? Может, ты, Лавиза?

— Зачем драться и гнать из дому? — удивилась Лавиза. — Надо сделать так, чтобы они исполняли малейшую волю отца и матери.

— Чего тебе, наконец, надо? — спросил Пацеплис. — Тебя сам черт не поймет.

— Чего надо? — Лавиза пожала плечами. — Того же, чего и тебе. Анна окончательно испортилась среди этих солдат на фронте: так бойка на язык стала, что и не думай ее переспорить. Если ей дать волю, она испортит и Жана — придет час, когда у тебя не будет больше ни сына, ни дочери. Этот мальчишка теперь так и норовит сдерзить тебе или мне. Если теперь же не обуздать Анну, не ты, не я, а она станет хозяйничать в Сурумах.

— О какой узде ты болтаешь, Лавиза?

— О брачной. Анну надо выдать замуж, найти ей мужа. Жених тут же под носом. Хоть бы Марцис Кикрейзис, — дай только знать, он и ночью прискачет.

— Марцис — парень неплохой, — согласился Пацеплис. — На вид, правда, неказист, но зато какая усадьба, какие поля, да и постройки прекрасные! Дай бог каждой девушке такого мужа.

— Такая походная невеста лучшего и желать не может, — добавила Лавиза. — Радоваться должна, что он возьмет такую.

— Ты, Лавиза, насчет походной невесты немного полегче, — сказал Пацеплис. — Еще нарвешься на неприятности.

— Я ведь только тебе говорю!

— А я не хочу, чтоб про мою дочь всякую всячину болтали. Ты хорошо знаешь, какая Анна строгая, какая она серьезная. Не надо чернить человека ни за что ни про что. Ведь можно обойтись и без этого.

— Понятно — боишься, что Марцис узнает про это и откажется от Анны. Такую невесту он тоже не захочет.

— Лавиза, сказано тебе: перестань! Говори о деле, нечего чепуху молоть. Если Марцис хочет жениться и Анна согласна, я готов хоть завтра сыграть свадьбу. Пусть только Марцис сам придет в Сурумы и ведет себя, как полагается жениху… Пусть сделает предложение Анне, уговорит. Не мне ведь говорить за него.

— Ясно, — согласилась Лавиза. — Пусть Марцис приходит и сам потрудится для себя. А пока он будет любезничать с Анной, я попасу коров, иначе ты будешь беспокоиться, что я расскажу Марцису про похождения твоей дочери.

— Какие похождения? — спросил Пацеплис. — Что ты знаешь? Что ты видела или слышала?

— Видеть и слышать не приходилось, да ведь можно догадываться.

— Ах, вот как? Ты будешь ее позорить только из-за своих подлых догадок? По-про-буй!

Огромная рука Антона Пацеплиса с широко растопыренными пальцами упала на лицо Лавизы. Пальцы впились в мягкие щеки и до тех пор вдавливали голову в подушку, пока женщина не стала задыхаться.

— Пусти, Антон… — застонала Лавиза. — Задыхаюсь.

— Не будешь болтать?

— Не буду…

— Ну, смотри у меня, змея подколодная…

На следующий день Антон Пацеплис, возвращаясь с молочного завода, остановился возле усадьбы Кикрейзисов и поговорил с Марцисом.

В тот же вечер принарядившийся молодой Кикрейзис пришел в Сурумы. На нем был черный суконный костюм, шею украшал стоячий воротничок с отогнутыми уголками и пестрый галстук, на голове была темно-зеленая шляпа. Весь вечер он увивался вокруг Анны, пытался блеснуть глупейшими остротами и все приглашал пойти погулять.

— В такой вечер нельзя сидеть дома, — говорил он.

— Спасибо за приглашение, — ответила Анна. — Только я сегодня очень устала… Покойной ночи… — и она оставила парня одного посреди двора.

Марцису ничего больше не оставалось, как отправиться домой. На следующий вечер он пришел снова, до того напомадив свои светлые волосы, что от него за версту несло бриолином. Но Анна уделила ему лишь несколько минут.

Ни разу Анна не провожала наследника усадьбы Кикрейзисов, хотя он частенько заговаривал об этом.

— Ну как там у вас — все как полагается? — спросил как-то вечером Пацеплис у Марциса. — Обо всем поговорили?

— Куда там… — махнул рукой Марцис — Я каждый вечер собираюсь сказать, да она уходит спать вместе с курами. Только соберусь поговорить, она уже ушла в свою комнату.