…Прошлой ночью, когда Жан, охваченный тревожными мыслями, ворочался на кровати, в квартире Римши происходил серьезный разговор. Узнав, что отец завтра же должен переехать со всеми пожитками на новое место, Гайда села у окна и долго смотрела на темневшее в глубине двора общежитие. Когда мать напомнила, что пора бы и ей уложить вещи, Гайда спокойно сказала:

— Я никуда не поеду.

— Как не поедешь? — мать всплеснула руками, а отец от удивления пожал плечами. — Куда же ты денешься?

— Останусь здесь. Может, переберусь поближе к Народному дому, в комнату Анны Пацеплис. Она сейчас свободна.

— Что за вздор?! — возмутилась мать. — С каких это пор тебе надоело жить с родителями?

— Вовсе не надоело, — возразила Гайда тем же спокойным тоном. — Но меня никто еще не освободил от работы, и я не могу бросить на произвол судьбы все, что мне доверено. Пока не найдут нового заведующего Народным домом, мне придется остаться, ведь это естественно.

— Гайда права… — сказал отец. — Работа остается работой.

— Но ты ведь ненадолго останешься здесь? — спросила мать. — Неужели в волости не найдется другого заведующего? Через неделю ты уже сможешь приехать, а вещи, которые тебе пока не нужны, мы завтра захватим с собой.

— Я думаю, что останусь здесь дольше, чем на неделю, — ответила Гайда. — Какая же я буду коммунистка, если брошу недоделанную работу. Как-никак, за все культурные начинания в волости отвечаю я. Мы возлагаем большие надежды на предстоящий Праздник песни… Кроме того, физкультурная работа, она было так хорошо наладилась… Я уж не говорю о комсомольской организации — ведь за нее я отвечаю не меньше, чем за Народный дом… Нет, об отъезде нечего и думать. Я должна остаться и продолжать работу.

— Но как же ты будешь жить одна? — не успокаивалась мать. — Что люди скажут?

— Скажут, что поступаю правильно! Рано или поздно мне все равно придется жить самостоятельно. Не маленькая, мне уже двадцать два года. Подумай, мама, на что это будет 'похоже: молодая коммунистка ведет интересную работу, приносит обществу пользу, вдруг все бросает и становится безработной барышней, иждивенкой родителей! Со стыда можно сгореть!

Она принялась помогать родителям упаковывать вещи. Когда мать попыталась снова вернуться к прерванному разговору, Гайда объявила, что она все решила окончательно и бесповоротно и об этом не стоит столько говорить. Скоро мать вышла в кухню. Агроном посмотрел на дочь, свою любимицу, лукаво улыбнулся и спросил:

— Ну, давай начистоту: правда ли, что тебя задерживает только Народный дом и комсомольская организация? Не замешано ли здесь и сердечко?

Внезапный румянец на щеках Гайды подтвердил подозрения отца.

— Поступай, как найдешь нужным, — сказал отец. — Я не сомневаюсь, что ты проживешь и одна, но нас с матерью все же не забывай.

— Папа, как ты можешь так говорить! — воскликнула Гайда и, взяв голову отца в свои руки, тормошила его до тех пор, пока он не признался, что последние слова сказал только в шутку. Тогда Гайда расцеловала его в обе щеки и отпустила.

Так это было прошлой ночью. А сейчас велосипед Гайды ловко лавировал между замерзшими рытвинами большака. Вдруг посреди леса рядом с велосипедисткой затрещал звонок другого велосипеда.

— Что все это значит? — Жан не нашел более умного вопроса.

— Что? — удивилась Гайда.

— Ну, вот то, что ты… что твои родители уехали, а ты осталась…

Гайда пожала плечами и сошла с велосипеда.

— Разве я не имею права остаться здесь? Или ты недоволен, что я не уехала с родителями? Жаль, не знала раньше, что я нежелательный человек в Пурвайской волости.

— Что за вздор, — горячо запротестовал Жан. — Хорошо, что ты осталась. Я как раз приветствую твое решение.

— Почему? — улыбнулась Гайда.

— Просто так. Мне нравится, что ты здесь, вот и все. Мы сможем вместе тренироваться к велокроссу… и тому подобное. — Гайда состроила серьезное, почти сердитое лицо и пристально посмотрела в глаза Жану.

— Ты думаешь, что я только потому осталась, чтоб кататься с тобой по лесу? Спасибо. Вы, уважаемый товарищ, довольно высокого мнения о себе.

— Почему ты всегда понимаешь меня превратно и ловишь на слове! — огорчился Жан. — Ясно, что у тебя были свои серьезные причины. В конце концов мне все равно, почему ты осталась, важно только, что так получилось. Ты не хотела оставить работу, пока она не доведена до конца, вот и все.

— Конечно. Разве ты на моем месте поступил бы иначе?

— Ни в коем случае!

Гайда внимательно посмотрела на Жана, как бы проверяя, так ли он думает, и снова села на велосипед. На опушке леса, неподалеку от волостного исполкома, она еще раз остановилась и сказала:

— Я хочу снять ту комнату, где прошлым летом жила твоя сестра. Но ты со мной не езди. Так будет… лучше.

— Ладно, Гайда… у меня и времени-то нет. На следующей неделе я буду работать в первой смене, тогда мы как-нибудь вечерком опять проедемся по маршруту кросса, а?

— Если ты будешь столь великодушным и разрешишь мне участвовать в поездке… — насмешливо ответила Гайда, нахмурив брови, но потом не выдержала и весело рассмеялась.

Жан смотрел ей вслед, пока она не подъехала к дому, где когда-то жила Анна, затем сел на велосипед и понесся обратно к машинно-тракторной станции.

«Замечательная девушка… ну, такая… ну, прямо такая… даже не выскажешь словами…» — думал он, изо всех сил нажимая на педали, будто они были самыми заклятыми его врагами… Жан с улыбкой глядел на заиндевелые деревья, мимо которых проносился, многозначительно кивнул головой старой ели и сказал:

— Так-то!

И казалось, старое дерево от неожиданности вздрогнуло, задрожали его густые ветви, и на землю упало облако белых блестящих цветочков инея.

В конце декабря с экскаватором Дудума произошло несчастье: поздно ночью, когда на машине работал один из молодых мотористов, экскаватор, отступая на несколько метров от конца вырытой канавы, сполз правой гусеницей с настила, накренился и опрокинулся. Как будто только этого и ожидая, предательское болото раскрыло пасть и грозило поглотить своего покорителя. Когда Айвар, узнав об этом, прибежал на трассу, экскаватор уже наполовину погрузился в трясину.

Никто не хотел признавать себя виновным в случившемся. Айвар донельзя обозлился, но, понимая, что этим делу не поможешь, поспешил организовать спасательные работы: поднял на ноги людей свободных смен, колхозников мелиоративной бригады и попросил в помощь людей из МТС. Наскоро изготовили несколько новых настилов, и на следующий день к месту аварии удалось подвести мощный трактор с лебедкой.

На твердой земле поднять экскаватор не составляло бы никакого труда, но как это сделать на предательском болоте, которое только того и ждет, чтобы заманить в свою глубину еще одну жертву — трактор? С огромным терпением и настойчивостью воля людей вырвала у болота его жертву. Как только удавалось немного приподнять опрокинувшийся экскаватор, люди подсовывали под него доски, камни, крепежный лес. К следующей ночи борьба за машину подвинулась настолько, что и под вторую гусеницу подвели новый настил.

Айвар ни на минуту не покидал места аварии, не спал двое суток. Голодный, грязный, весь в поту, он работал за троих. Когда экскаватор наконец был установлен на трассе, Финогенов стал уговаривать Айвара пойти домой и немного отдохнуть, но тот отказался.

— Пока машина не начнет работать, я останусь здесь. Иначе, того и гляди, опять провалится.

Дул леденящий ветер, на морозе стыли лица. У Айвара по спине бегали мурашки. Не обращая на это внимания, он пробыл на болоте до зари, пока удалось, наконец, вынуть первые ковши земли. Убедившись, что все наладилось, Айвар ушел в МТС. Всю дорогу его знобило. Дома он немедленно разделся и лег в постель.

Вечером пришлось пригласить врача. Зултер сказал, что у него воспаление легких.

— Придется недельки две пролежать в постели, если все будет благополучно. А в случае осложнения эта штука может обойтись гораздо дороже.