— Никуда не ходи! — крикнул Антон Пацеплис. — Оставайся дома, тебе говорят!

— Я сама знаю, что мне делать! — бросила в ответ Анна и поспешила к двери.

За дверью стоял один из местных комсомольцев.

— Немцы переправились через Даугаву, — прошептал он. — Надо сейчас уходить, чтобы не попасть в лапы фашистам. Ты готова?

— Да, готова… — ответила Анна и вышла во двор. Вслед за ней выскочили Пацеплис с Лавизой и загородили дорогу к воротам.

— Не давай этой красной уйти! — шипела мачеха. — Тебе придется отвечать за нее! Пусть останется и получит по заслугам!

— Анна, ты никуда не пойдешь! — крикнул и отец. — Ты несовершеннолетняя, ты должна делать, что велят родители.

Мачеха пыталась схватить падчерицу за рукав пальто, но в этот момент между ней и Анной блеснул металлический предмет, заставивший Лавизу отступить назад.

— Не хватайся, Сурумиене… — сказал комсомолец. — Это револьвер. Он стреляет, когда нужно.

— Прямо разбойник… — испугавшись, проворчала Лавиза, но осталась на месте. — В ночное время врывается в чужой дом с оружием в руках.

Анна ушла, не оглядываясь.

Огромными зарницами полыхали вспышки выстрелов артиллерии. Воздух содрогался от взрывов. Вспугнутые птицы, тревожно перекликаясь, летали над краем болота. Кроваво-красное небо пламенело над землей. Весь мир был полон тревоги, только деревья в лесу стояли неподвижно, с замершими ветвями, здесь не чувствовалось даже легкого ветерка, шелестевшего в кустарнике на равнине.

— Мы успеем? — спросила Анна.

— Надо успеть, — отозвался парень. — Товарищи не уйдут, пока все не соберутся в лесу. Пойдем скорей, Анна…

— Давай поторопимся.

Через час тронулись в путь более ста человек: мужчины, женщины, молодежь, дети. Некоторые ехали на своих подводах, у них были с собой кое-какие пожитки, другие на велосипедах, но большинство шагало пешком, в легкой летней одежде, с маленькими узелками или мешками за спиной. Некоторые шли с совершенно пустыми руками, без вещей. Многие из них не успели даже забежать домой, сообщить родным об уходе и взять хоть что-нибудь на дорогу, другие не могли попасть к своим семьям, потому что в южную часть волости уже ворвались гитлеровские мотоциклисты, — надо было успеть переправиться через реку, пока неприятель не дошел до моста. Это им удалось, но только сейчас всем стало ясно, что они отошли в самый последний момент: спустя несколько минут саперы взорвали мост.

Какой-то комсомолец затянул стародавнюю песню:

но никто к нему не присоединился. Пропев первую строфу, он умолк и, будто устыдившись своего легкомыслия, нахмурился и с опущенной головой зашагал в хвосте колонны. Дорога пылила под ногами, но в темноте этого не было видно, люди только чувствовали, что их лица понемногу покрываются толстым слоем пыли и что-то начинает хрустеть на зубах.

Здесь, среди товарищей, Анна чувствовала себя бодро и спокойно — впервые в жизни действительно свободной и самостоятельной.

Узнав об уходе активистов, Рейнис Тауринь и Бруно Пацеплис кусали от злобы пальцы: несмотря на разведку и секреты, расставленные по возможным путям отхода, решающий момент кулаки прозевали. Утолить свою злобу можно было только кровавыми расправами над родственниками ушедших коммунистов, комсомольцев и советских работников, а также над оставшимися новохозяевами из батраков и безземельных крестьян.

Бруно злился на Айвара Тауриня: из-за его каприза осталась без наблюдения дорога к реке, и именно по ней ночью ушли активисты.

— Это граничит с предательством, господин Тауринь! — заявил лесничий. — За такие дела ставят к стенке и расстреливают, но вы для него, конечно, найдете всякие оправдания.

— Успокойтесь, Бруно… — сказал Тауринь. — Можете быть уверены, что Айвар искупит свою вину в ближайшие же дни. Наша борьба не кончена, и он еще заставит говорить о себе, это я гарантирую своим честным словом айзсарга.

— Посмотрим… — пробурчал Бруно.

Убедившись, что немецкие войска с обеих сторон обошли Змеиное болото и таким образом совершенно отрезали Пурвайскую волость от свободной территории, «герои» Аурского бора вышли из лесу и во всем своем блеске «победителей» показались перед жителями волости. Чуть не лопаясь от важности и задирая головы, бандиты явились в волостное правление, и один из них остался там временным вершителем судеб волости.

Тауринь вернулся к себе в усадьбу и первым делом проверил, не остался ли в батрацкой избе кто-нибудь из тех, кто весной, став на хозяйскую землю, гордо заявил: «Теперь это моя земля, и я буду хозяйничать на ней, как мне понравится…» Они почти все ушли, не смог по болезни эвакуироваться только пожилой батрак с женой. Тауринь вызвал его во двор, размахивая плеткой и грязно ругаясь.

— Никаких болезней, ленивые скоты! Достаточно належались за времена большевиков! Марш за косами, живо на луга! Я с вас шкуру спущу, если до вечера не будут скошены все окрайки большого луга так, чтобы можно было пустить сенокосилку. Теперь вам некуда бежать жаловаться, забудьте про те дни, они никогда не вернутся. А о том, как вы готовы были выцарапать хозяину глаза, поговорим потом.

Выгнав на луг больных, Тауринь вернулся в дом и предоставил Эрне возможность полюбоваться и подивиться на него — «героя» Аурского бора.

— Где Айвар? — спросил он, когда Эрна немного успокоилась.

— Он с самого утра на лугу, — ответила Эрна. — Теперь уж, наверно, много накосил.

— Это хорошо, — сказал Тауринь. — Настоящий хозяин каждую работу начинает вовремя. Я схожу туда, посмотрю, как идут дела; Айвар теперь сможет вернуться домой — на его место станут двое косцов.

Тауринь хотел было сразу отправиться на луг, но внезапно вспомнил то, о чем неделю назад в Аурском бору сообщил ему Друкис. Он сказал, что родной отец его приемного сына — Ян Лидум — еще жив и работает первым секретарем уездного комитета партии в Н-ском уезде.

— Вам надо этого человека остерегаться, господин Тауринь, — сказал Друкис. — Он ищет пропавшего сына и не теряет надежды найти его. 'Можете себе представить, какие у него будут к вам претензии.

«Вот оно что… — подумал Тауринь, узнав про это. — Я похитил сына у какого-то красного… Но теперь это мой сын… Ты опоздал, Лидум: что мое, то навеки останется моим. Ты упустил время… сегодня слишком поздно ждать, что он вернется к тебе, даже если б знал, что ты существуешь».

Всегда самоуверенный, Рейнис Тауринь верил в свое влияние на приемного сына. «Я его вырастил, и он мой до мозга костей. Если бы сейчас Ян Лидум вздумал встать между нами и попытался отнять у меня Айвара, он ничего бы не добился — в особенности сейчас, когда его мир рушится, а мой возносится на прежнюю высоту. Теперь и от Айвара не стоит это скрывать. Для него наступило время определить свою линию и утвердиться в нашем обществе. Ему надо взяться за оружие, и он это сделает… и это будет окончательным ответом Лидуму…»

Самонадеянность Тауриня была так велика, что он решил тут же обо всем сообщить Айвару. Он вошел в комнату и, немного порывшись в ящиках письменного стола, достал несколько пожелтевших от времени документов, сунул их в карман и направился на луга к Айвару.

…Все утро Айвар был точно на распутье и не знал, что предпринять. От проходившего мимо Жана Пацеплиса только недавно он узнал, что Анна прошлой ночью ушла из Сурумов. Теперь ему здесь все стало безразличным, и он чувствовал себя бесконечно одиноким. Он больше не понимал, зачем ему оставаться здесь.

В отдалении, справа и слева, раздавался гул орудийных выстрелов, в воздухе рокотали моторы самолетов: там шел бой, умирали люди… и среди всех опасностей брела Анна… Айвару было невыразимо жаль ее. Ему казалось: будь он возле Анны, ей ничего не грозило бы, он защитил бы ее от всех опасностей и угроз.