— В лужу мы сядем, если не поднажмем, — сообщил он своим товарищам. — Четвертая бригада почти половину участка вырубила, а у нас дай бог треть.

— У них, наверно, кустарник не такой густой, — заикнулся кто-то.

— Кустарник такой же, — возразил Жан. — Только люди по-другому работают. Ребята, нечего смотреть, поплюем на ладони да покажем, какие мы работники.

Спустя час шестая бригада догнала четвертую. Убедившись в этом, Жан с товарищами решили позавтракать и покурить. Но пока они ели и курили, четвертая бригада снова ушла вперед, и «шестым» почти целый час пришлось догонять ее. До пяти часов обе бригады еще раза два перегоняли друг друга, но последний куст на своем участке первым срубил Жан. Громкое «ура» возвестило о победе шестой бригады. Захватив с собой топоры и лопаты, они пошли вдоль реки к мельнице, чтобы поработать на новом месте, пока остальные бригады закончат свои участки. Проходя мимо четвертой бригады, они увидели, что ей осталось вырубить кустов двадцать.

«Вот так номер… — подумал Жан. — Еще немного, и Гайда оставила бы нас на втором месте».

— Поздравляю! — крикнула Гайда и, выйдя навстречу, крепко пожала Жану руку.

Парень покраснел и не знал, что ей ответить. Он чувствовал себя так, будто его наградили орденом.

До вечера толочане очистили от кустарника почти полтора километра берега реки. На долю бригады мелиораторов осталось очень мало. Айвар сказал Анне:

— Дальше ждать нечего, надо разобрать мельничную плотину и пустить раудупские воды в море, чтобы скорее начали работать экскаваторы. Если у тебя выдастся время, приходи завтра утром на мельницу, посмотришь, что здесь будет.

— Обязательно приду, — ответила Анна. — Разве такой случай пропустишь?

В вечерних сумерках звучали песни расходившейся в разных направлениях молодежи. Жан ушел вместе с Гайдой. Он вслушивался в ее голос, восхищался и гордился ее успехом больше, чем собственным.

«Хоть бы чаще устраивали воскресники, — думал он, — вот это была бы жизнь! Только чтобы Гайда обязательно участвовала, иначе будет не то».

Айвар и Анна ушли после всех. Анна расспрашивала о жизни в Риге, о Яне Лидуме.

— Как хорошо, что вы в конце концов нашли друг друга, — заговорила она, когда Айвар кончил свой рассказ. — И встретились на поле боя, где человек раскрывается до конца. Откровенно говоря, я тоже начала тебя узнавать только там. До того ведь мы были совершенно чужие друг другу.

— Я для тебя — возможно… — тихо сказал Айвар, хотя вблизи не было ни души. — А тебя я знал… еще со дня твоей конфирмации.

— Вот как… — Анна посмотрела на него и смутилась. — Для меня это новость. Ведь мы тогда не сказали друг другу и двух слов.

— Я много думал о тебе, Анна…

Анна снова взглянула на Айвара, опустила глаза и замолчала.

«Почему Айвар говорит так? Что он хочет этим сказать? Много думал обо мне…» Анна вспомнила их встречи, начало дружбы, скромную задушевность Айвара в отношениях с ней. В дивизии и позже, после войны, у него не было ни одной подруги (во всяком случае Анна об этом ничего не знала). Не значит ли это, что он и сейчас продолжает думать о ней?

Анне очень хотелось еще раз взглянуть на Айвара — может, на его лице она прочтет/ подтверждение смутившей ее догадки. Но теперь у нее не было силы сделать это, она уже не могла держаться с ним так непринужденно, как раньше. Странная тревога, сладкая, щемящая боль охватила сердце Анны.

«Что он хотел этим сказать? — все спрашивала и спрашивала себя Анна, когда осталась одна. — Неужели он… нет, это невероятно, неужели я для него что-нибудь значу? А он для меня?»

Никогда она об этом не думала, поэтому сейчас, задав себе впервые этот вопрос, не сумела сразу найти ответ. Но отчего она сегодня так неспокойна, будто ей чего-то не хватает? Может, всему виной весна? Ведь во всей природе пробуждались новые силы…

Старую раудупскую мельницу уже лет десять тому назад следовало капитально отремонтировать или закрыть. Тауринь не хотел делать ни того, ни другого: он чинил только самое необходимое, продолжая эксплуатацию мельницы, где все давно износилось и трещало. Люди говорили, что мельничный постав держится молитвами и скупостью Тауриня. Когда мельницу национализировали, она проработала некоторое время, пока на паровой мельнице не обзавелись новым приводным ремнем вместо похищенного гитлеровцами и не починили локомобиль. После этого только редкий крестьянин, не желавший мерить дальний путь на паровую мельницу, заворачивал сюда со своим возом. Уездному промкомбинату эта мельница приносила одни убытки.

Теперь судьба ее была решена.

В понедельник утром у раудупской мельницы собралось довольно много народу: мелиоративная бригада колхоза и любопытные из соседних усадеб. Они не отрывали глаз от зеркальной поверхности полноводного мельничного пруда и поросших водорослями бревен плотины, зная, что видят эту картину в последний раз. В разных местах заслона через узкие щелки между бревнами просачивалась вода и тонкими струйками стекала в речку. Уровень воды в пруду был так высок, что она переливалась через верхнее бревно заслона.

Расплавленным серебром мерцали в лучах весеннего солнца брызги, в водяной пыли вспыхивали маленькие радуги. Укрывшись за плотиной, стояло серое каменное строение мельницы с замшелой черепичной крышей.

«Вот оно — преступление рода Тауриней», — думал Айвар, глядя на плотину и широко разлившиеся воды пруда. Как символ нелепой и преступной власти частной собственности глядели на него темные воды пруда, а тихий утренний ветерок доносил какой-то приторный запах — гнилостное дыхание большого болота. Проклятье поколений… благополучие одной семьи и разорение сотен других… Теперь этому будет положен конец. Он, Айвар Лидум, которому советские люди доверили почетное задание, уничтожит это зло. Бесконечная радость и гордость наполнили его, от нетерпения дрожал каждый мускул, глаза блестели.

Анна, может быть, единственная из присутствующих, заметила и поняла душевное состояние Айвара.

— Это большой день в твоей жизни, Айвар… — тихо сказала она, став рядом с ним. — Я рада, что именно тебе поручили это дело.

— Да, большой день… — еле слышно отозвался Айвар. — И хорошо, что ты рядом со мной, ведь это не только мое, но и твое заветное желание.

— Это воля народа, Айвар, мы только ее исполнители.

Айвар повернулся к людям, стоявшим на мельничной плотине с топорами, баграми и крючьями.

— Пора приниматься за дело, товарищи!

И люди, разделившись на небольшие группы, встали по обе стороны заслона и взялись за верхнее бревно. Подняли его из гнезда, но не успели затащить на плотину — бревно подхватил поток, хлынувший через Заслон.

— Ничего, оно больше здесь не понадобится, — сказал Айвар.

Бревно уперлось в берег и перегородило русло. Двое колхозников спустились и вытащили его.

— Высохнет, пригодится на дрова, — посмеялись они. А вода пруда, внезапно вырвавшись на свободу, рокоча и пенясь, скатывалась в речку. Стоявшие на плотине люди смотрели, как она бурлила и как там, внизу, быстро наполнялось узкое русло речки. Каждый камень, каждая застрявшая на дне коряга образовывали пороги, на которых пенился резвый поток. Вода мельничного пруда постепенно отступала, обнажая берега.

Наглядевшись, как освобожденная вода, подобно широкой стеклянной стене, сползает в речку, часть колхозников из бригады Алксниса ушла вырубать оставшиеся кусты. На плотине остались Айвар, Анна и колхозники, которым надо было вынуть остальные бревна заслона. Они ждали, когда уровень воды в пруду спадет и позволит сделать это. Разобрать весь заслон сразу было бы опасно: огромное количество освобожденной воды могло разрушить фундамент мельницы и снести в нижнем течении мосты, поэтому пруд спускали постепенно.

Через час вынули второе бревно заслона. К этому времени на берегах пруда собрались почти все дети из соседних усадеб, с нетерпением ожидая, когда обнажится дно пруда и можно будет собрать не успевшую уйти рыбу. Но им пришлось ждать несколько часов. В этот день маленькие рыбаки наловили много щук и налимов.