— По какому праву вы суете нос в мои дела? — спросил он. — Где это сказано, что директор училища должен отчитываться перед воспитанниками? Если бы ваши родители не были весьма уважаемыми людьми и верными приверженцами нашего вождя, мне оставалось бы только исключить и вас из училища вместе с Эмкалном! Тауринь, да есть ли у вас стыд? Выступить в роли адвоката и защищать такого человека!

— Эмкалн лучший ученик нашего класса, господин директор, — твердо ответил Айвар. — За ним не замечалось ничего плохого. Как это самый лучший вдруг стал самым плохим — это не понятно ни мне, ни моим товарищам.

Директор покраснел от волнения и гнева. Но с сыном Тауриня волей-неволей приходилось сдерживаться и говорить корректно.

— Мы не можем давать образование детям врагов, — сказал он. — Отец Эмкална недавно арестован. Его сыну нет места в нашем учебном заведении, которое так высоко оценил в одной из последних речей сам вождь. Можете передать это своим товарищам. И вообще бросьте эти глупости, никогда больше не выступайте в качестве адвоката, если вас не задевают. Как вам не стыдно: отец — командир айзсаргов, образцовый хозяин и общественный деятель, а сын защищает отпрыска какого-то коммуниста! Идите, Тауринь, и никогда больше с такими делами ко мне не приходите.

Айвар ушел. В интернате его встретили молчанием и вопросительными взглядами.

— Ну, чего добился? — наконец не вытерпел тот же Берзинь. — Оставили Эмкална в училище?

— Его исключили из-за отца… — мрачно ответил Айвар. — Отца недавно арестовали, а сыну приходится страдать.

— Красный? — глаза хозяйских сынков вспыхнули, как у молодых волков, когда они чуют добычу.

— Так говорит директор, — ответил Айвар, — и все равно это несправедливо.

— Значит, ты не согласен с директором? — спросил один из «молодых волков». — И ты ему сказал об этом?

Возник горячий спор, в котором Айвар остался в одиночестве. Все воспитанники признали, что директор поступил правильно, исключив Эмкална, — этого требовала добрая слава учебного заведения. Удивительно, как такой человек вообще сумел пробраться в приедольское святилище, откуда Ульманис ждал полноценное пополнение для своей кулацкой гвардии.

Увидев, что товарищей невозможно переубедить, Айвар обособился, стал замкнутым. Целую неделю он не разговаривал с одноклассниками.

Первая попытка Айвара восстать против несправедливости и активно повлиять на ход событий потерпела полный провал. По-видимому, жизнь нельзя было изменить гуманностью только одного человека: чтобы добиться улучшения, нужно было что-то большее. А что именно — Айвар не знал.

В начале мая он получил письмо из дому. Эрна Тауринь писала, что после Юрьева дня состав обитателей батрацкого дома почти целиком обновился. Отец нанял несколько поляков и латгальцев, так как с местными батраками нет никакого сладу: они только и знают, что требуют немыслимую плату, а за спиной хозяина говорят про него разные гадости. Из местных в Ургах будет работать только один сезонный рабочий, Инга Регут, — может, Айвар помнит его?

Конечно, Айвар хорошо помнил верного друга детства. Это известие очень его обрадовало. С нетерпением ждал он окончания учебного года. Хотелось скорее попасть в Урги — там его ждал человек, которому он дал слово вечно быть его другом и с которым целых три года не виделся.

На станции Пурваи Айвара встретил сам Тауринь. Расцеловавшись, они сели в дрожки. Рысак, прошлой осенью получивший на рижском ипподроме большой сезонный приз, быстро домчал их в Урги. По дороге Айвар узнал все главные новости: Тауринь был недавно назначен старшиной Пурвайской волости, местные айзсарги получили нового батальонного командира; сын хозяина соседней усадьбы после обязательной военной службы остался на сверхсрочной; в Ургах в одной из новых теплиц сняли первый урожай ранних овощей.

— Все бы хорошо, только не везет мне с батраками. В Юрьев день нанял сезонным работником сына бывшего батрака Регута. Работник он неплохой, но что в том проку, если у человека голова набита всякой мерзостью.

— Что ж он натворил? — спросил Айвар, с трудом сдерживая волнение.

— Что натворил? — проворчал Тауринь. — Оказался коммунистом. Две недели назад его арестовали и отвезли в Ригу. Вместо него пришлось нанять другого работника, какого-то ученика средней школы из уездного города… Летом работает, зимой учится. Поди узнай, каким он еще будет. Сейчас ни на кого нельзя положиться.

«Инга в тюрьме… — думал потрясенный Айвар. — Со всеми, кто мне близок, случается какая-нибудь беда. Лангстынь умер в богадельне… Юриса Эмкална исключили из училища… Инга Регут, как зверь, задыхается теперь в клетке… За что? Почему судьба так безжалостно обрушивается именно на самых честных и способных людей?»

Тауринь продолжал:

— У меня к тебе просьба, Айвар. Я понимаю, тебе захочется во время каникул сойтись с молодыми людьми твоего же уровня. В этом отношении наш новый рабочий, Артур Лидум, кажется подходящим, но лучше тебе с ним не связывайся. Сам понимаешь — ты сын хозяина, а он просто батрак… мать у него прачка. У вас разные интересы. Если ты заведешь дружбу с этим бедняком, он обязательно постарается извлечь из этого выгоду, — это уж такой народ. За свою отзывчивость ты получишь только насмешки, поэтому послушайся моего совета — держись от него подальше. Ведь и среди пурвайцев ты найдешь интеллигентного хозяйского сына, с которым стоит подружиться. Подумай об этом.

— Ладно, подумаю… — сказал Айвар. Эта заботливость приемного отца для Айвара не была новостью: и раньше Тауринь вот так же учил его избегать детей батраков и бедных соседей. Но разве это возможно? Самые различные люди волей-неволей ежедневно встречались друг с другом. Что же в этом плохого? Ведь они жили не на островах, не за крепостными стенами. Совет Тауриня достиг одного — возбудил любопытство Айвара. Не начни приемный отец разговора про Артура Лидума, может, Айвар не обратил бы на него внимания; теперь юноше захотелось узнать, что это за человек.

На дворе усадьбы хозяин передал рысака стройному, плечистому юноше.

— Выпряги и отведи в загон, только хорошенько оботри его, — сказал хозяин.

— Ладно, хозяин… — ответил юноша, внимательно посмотрев на Айвара. Его смелый, уверенный вид, без тени покорности и угодливости, заставил предположить, что это и есть тот самый сезонный рабочий, о котором говорил Тауринь.

— Добрый день… — сказал Айвар.

— Здравствуйте… — ответил Артур Лидум и стал распрягать лошадь. Тауринь с Айваром пошли в дом, где их с нетерпением ждала Эрна — болезнь уже третью неделю не давала ей подниматься с постели.

После обеда Айвару пришлось долго просидеть у постели приемной матери, рассказывать ей про училище и выслушивать жалобы на постоянные боли под ложечкой. Как только ей станет немного полегче, она уедет лечиться в Кемери, а по пути посоветуется в Риге с профессором — большой знаменитостью по внутренним болезням. Эрне Тауринь еще не было и пятидесяти лет, а она превратилась в седую, увядшую старуху. Одновременно с телом увядала и душа, и теперь трудно было найти в ней какое-нибудь светлое, жизнерадостное чувство или стремление. Она была похожа на надломленное дерево, скрипящее при каждом порыве ветра.

— Как ты вырос и похорошел, — сказала она приемному сыну, и это звучало почти укором. — Скоро отбоя не будет от девиц, только ты не позволяй каждой вертихвостке обводить себя вокруг пальца. Выбор у тебя большой. Но ты не торопись, сынок. Молодость дается только раз в жизни. А придет время, мы с отцом тебя женим.

Наконец она отпустила Айвара.

Вечер был чудесный, сидеть дома не хотелось. Айвар разыскал велосипед и поехал покататься. Он доехал до Аурского бора, растянулся на мху под старой сосной и долго-долго смотрел, как светлые острова облаков проплывали над вершинами деревьев. «Почему жизнь так сложна? — думал он. — Одни люди хотят одного, другие — совсем другого. Почему они не могут все желать одного, быть добрыми, любить, помогать друг другу? Ведь были на свете великие и мудрые люди, возвещавшие человечеству истину, но почему их призыв остался без ответа, почему люди продолжают жить такой уродливой жизнью, в которой царят ненависть, взаимное уничтожение и бесконечная борьба?»