«Подавись ты своей водкой, — мысленно сказал он Марцису. — У нас найдется что выпить».

Жить совсем всухую он все же не мог — слишком сильна была старая привычка.

…Однажды ночью в окрестных домах заметили у Кикрейзисов огонь. Петер Гандрис и несколько колхозников, добежав до усадьбы, увидели, что горит большой коровник. Второй очаг огня был в конце жилого дома, но там огонь только занимался. Сильно пахло керосином. Колхозники стали стучаться в дверь, окна, но им никто не отвечал. Тогда прибежавшие взялись за дело и в полчаса погасили пожар. Жилой дом почти не пострадал, а у коровника сгорела часть крыши.

Усадьба по всем признакам была оставлена еще прошлой ночью, так как на дороге не видно было свежих следов скотины, а в коровнике не оказалось ни одной коровы. Уложив на подводы самое ценное добро, Кикрейзис, как вор, удрал ночью из усадьбы, оставив на месте только то, что нельзя был взять с собой. Единственным живым существом, оставленным в Кикрейзисах, был старый серый кот. В жилом доме валялись разрубленные стулья, кровати, шкафы. Зерно в клети было перемешано с битым стеклом, навозом, ржавыми гвоздями и облито керосином. Убегая из своей усадьбы, взбешенный кулак старался навредить, но ему это не удалось: пожар в усадьбе был замечен вовремя.

Сгоревшую часть крыши восстановили и в бывшей усадьбе Кикрейзисов организовали второе отделение молочнотоварной фермы колхоза. Землю Кикрейзисов присоединили к колхозному массиву.

Антон Пацеплис вздохнул с облегчением: Кикрейзисы убежали, и теперь никто не придет его высмеивать и подзуживать.

Позже, когда в усадьбе снова поселились люди, одна из доярок нашла в саду приколотую к яблоне старую, написанную когда-то записку.

«Если нет у меня, пусть не будет ни у кого!» — с трудом можно было прочесть расплывшуюся надпись. Хотя записка была без подписи, все понимали, кто ее написал.

В начале апреля в Пурвайскую волость приехали Айвар Лидум и работники проектного бюро. Они должны были перенести на местность технический проект — отметить столбиками и колышками трассы отводных каналов.

Работу закончили в несколько недель. Теперь обрабатываемый массив с многочисленными столбиками, колышками и отметками казался специалисту гигантским планом, глазу же неопытного человека — какой-то непонятной путаницей. Главный отводный канал от Змеиного болота до речки Раудупе начинался около усадьбы Сурумы и пролегал по бывшим лугам и пастбищам Пацеплиса. Кустарник рос и на самой трассе и по обеим сторонам ее. Как только проект перенесли на местность, к работе приступила мелиоративная бригада «Ленинского пути». Колхозники, вооруженные лопатами и топорами, во главе с бригадиром Алкснисом направились к старой раудупской мельнице и принялись вырубать кустарник по берегам речки, выше мельничного пруда, расчищая место для экскаватора. После того как бригада в двенадцать человек проработала там несколько дней, стало очевидным, что ей одной не справиться с заданием, так как берега речки почти на всем своем протяжении — от мельничного пруда до устья канала — заросли кустарником.

Работами на берегах болота интересовалась вен волость и в особенности комсомольцы. Когда Гайда Римша узнала от Жана Пацеплиса об этой трудности, она переговорила с Анной и в тот же вечер созвала комсомольское собрание.

— Нам надо помочь осушить болото, — сказала Гайда. — Одни мы, конечно, ничего существенного не сделаем, так как нас мало и у каждого есть свое дело. Я предлагаю устроить в следующее воскресенье большую толоку — воскресник и пригласить на нее молодежь со всей волости. Все, может быть, не придут, но все же откликнутся многие. Если такая сила выйдет на работу, к вечеру немного останется от кустарника на берегах Раудупе.

— А как же с репетициями кружков, Гайда? — спросил кто-то. — Они назначены на воскресенье.

— Разок можно и пропустить или устроить как-нибудь среди недели, — ответила девушка.

Комсомольцы оповестили всю молодежь, ходили от усадьбы к усадьбе и разговаривали с каждым в отдельности. Редко кто отказывался, большинство с радостью соглашалось.

В воскресенье рано утром у машинно-тракторной станции собралась молодежь и школьники. У каждого была с собой лопата или топор. Всего пришло около двухсот человек. Здесь была и Анна Пацеплис и почти все коммунисты, не занятые в этот день другими неотложными делами.

— Целая армия! — воскликнул Айвар, когда Анна показала на собравшихся толочан. — С такой армией можно штурмовать крепости.

— Тогда становись во главе и начинай командовать! — смеялась Анна.

— Если доверят, буду командовать, — отшутился Айвар. — Я считаю, что людей надо разделить примерно на десять бригад, по двадцать человек, каждой бригаде отвести определенный участок и…

— И начать соревнование — какая бригада раньше очистит свой участок от кустарника! — воскликнула Гайда.

Так и сделали. Толочан разбили на десять бригад с таким расчетом, чтобы уравнять силы, и веселая армия с песнями направилась к Раудупе. Айвар отвел бригадам определенные участки — метров по сто.

Жан Пацеплис скинул пиджак и, не теряя ни минуты, с топором в руках показывал пример своей бригаде. Песни на время умолкли. Слышался только стук топоров да треск ломающихся кустов. Парни срубали кусты, а девушки относили их подальше от берега. Более толстые стволы, которые могли пригодиться для крепления берегов отводного канала, складывали отдельно. По временам кто-нибудь из бригады уходил к соседям разведать, как у них спорится работа. Если результаты разведки были благоприятны, в передовых бригадах затягивали песни; если угрожала опасность отстать от товарищей, лица толочан становились серьезнее, чаще и тревожнее стучали топоры. Тех, кто хотел на работе пофлиртовать, товарищи брали на зубок, и им волей-неволей приходилось приниматься за работу по-серьезному.

Жану очень хотелось попасть в одну бригаду с Гайдой, но она назначила его бригадиром шестой бригады, а сама руководила четвертой и сейчас работала на двести метров ближе к мельнице. Анна Пацеплис со второй бригадой вырубала кусты еще ближе к мельнице.

«Как там справляется Гайда? — думал Жан, когда примерно лвадцатиметровая полоса его участка была очищена от кустарника. — Ведь она не привыкла к такой работе. Надо посмотреть ее лопату, нет ли на черенке трещин, а то за полчаса натрет мозоли».

Поработав еще немного, Жан наконец не утерпел и пошел по берегу посмотреть работу четвертой бригады. Когда он увидел в кустах Гайду с топором в руках, у него рот раскрылся от удивления. Лицо ее разрумянилось, прядь волос выбилась из-под клетчатого платочка и спадала на глаза. В теплых лыжных брюках и тонкой полосатой кофточке девушка действовала, как заправский лесоруб.

— Что скажешь хорошего? — спросила она, повалив средней толщины ольху. Жану пришлось отскочить, иначе деревце свалилось бы на него.

— Разве в вашей бригаде парней не хватает? Почему девушки работают топором? — ответил вопросом Жан.

— Разрешите спросить, какое до этого дело шестой бригаде? — отрезала Гайда.

— Скажи, где ты так научилась рубить? — переменил тон Жан.

— Дома, колола дрова, где же еще, — засмеялась Гайда. — Физкультурник ведь не боится физической работы, не так ли?

— Смотри, какая… — пробормотал Жан. То, что он увидел на участке четвертой бригады, встревожило его: здесь было вырублено заметно больше, чем на шестом. Еще вопрос, кто сегодня победит в соревновании. По правде говоря, ему надо было спешить обратно и поднажать, пока Гайда с товарищами не слишком опередила его бригаду. Но как он мог уйти, когда такая сильная и ловкая девушка стояла перед ним, лукаво улыбаясь.

— А как дела в твоей бригаде? — спросила Гайда, выбирая новую жертву для своего острого топора.

— Вырублено примерно столько же, — соврал Жан.

— Ах, так? — Гайда вытерла лоб рукой и начала рубить. Жан с удовольствием наблюдал, как врезался топор в ствол ольхи почти у самого корня, как после второго удара отскочил белый душистый кусок древесины, а после третьего удара с другой стороны ольха покачнулась и начала валиться. Но слишком долго любоваться ловкостью Гайды было опасно, и поэтому Жан исчез так же незаметно, как появился.