– Имя ее никогда не произносили. И ни разу не упоминали про нее в присутствии Клаузена. Ни разу! И вообще говорили о ней только шепотом. Женщина, которая бросила великого человека и бежала из фатерланда с американским врагом… Вы! Вы тот ребенок, которого она отняла у Клаузена!
– Взяла с собой, спасла от него – так это звучит в ее интерпретации.
– Она еще жива?
– Живее не бывает.
– Невероятно… – покачал головой Кесслер. – Столько лет минуло, а я, оказывается, так ясно помню его. Он был выдающейся личностью.
– Они все были выдающиеся.
– Кто?
– Вся троица. Клаузен, фон Тибольт и Кесслер. Скажите, вам известно, как умер ваш отец?
– Он покончил с собой. Тогда в этом не было ничего необычного. После крушения рейха многие кончали самоубийством. Для большинства это был наиболее безболезненный выход.
– А для кого-то – единственный.
– Нюрнберг?
– Нет, Женева. Они спасали Женеву.
– Я вас не понимаю.
– Скоро поймете. – Холкрофт открыл кейс, вынул из него скрепленные листы бумаги и передал их Кесслеру. – В Женеве есть один банк, в котором хранятся огромные деньги, предназначенные для неких специфических целей. Они могут быть сняты со счета только по единогласному решению трех человек.
И Ноэль в очередной раз поведал о грандиозной афере, которую провернули тридцать лет назад. Но от Кесслера он не стал ничего утаивать. Он не опустил, как это было при встрече с Гретхен, кое-какие специфические факты; не перескакивал через некоторые этапы, как во время разговора с Хелден. Кесслеру он рассказал все:
– …средства были выкачаны из оккупированных стран, выручены от продажи произведений искусства и драгоценностей, награбленных в музеях. Опустошили казну вермахта, миллионные суммы украли у министерства вооружений и у… – забыл название, но оно есть в этом письме – …в общем, у индустриального концерна. Затем все деньги при посредничестве некоего Манфреди были помещены в швейцарский банк в Женеве.
– Манфреди? Мне знакомо это имя.
– Ничего удивительного, – кивнул Холкрофт. – Хотя я не думаю, что его имя упоминалось слишком часто. Где вы услышали о нем?
– Не знаю. Кажется, это было после войны…
– От матери?
– Не думаю. Она умерла в июле сорок пятого, а до этого очень долго пролежала в госпитале. Нет, я услышал о Манфреди от кого-то другого… Не помню от кого.
– А где вы жили после того, как стали круглым сиротой?
– Нас с братом приютил дядя, брат матери. Нам очень повезло, так как дядя был уже стар и не представлял интереса для нацистов. Поэтому и оккупационные власти союзников отнеслись к нему благосклонно… Но продолжайте, пожалуйста.
Ноэль вернулся к своему рассказу.
Он детально изложил предъявленные ему советом директоров «Ла Гран банк де Женев» требования, которые он должен был выполнить для подтверждения своих полномочий. Что и подвигло его на поиски Гретхен Бомонт. Он рассказал Кесслеру о загадочном бегстве фон Тибольтов в Рио-де-Жанейро, о рождении там Хелден, об убийстве матери семейства и о возвращении Тибольтов в Европу.
– Они сменили фамилию и последние пять лет живут в Англии под именем Теннисонов. Иоганн фон Тибольт стал Джоном Теннисоном и работает репортером в «Гардиан». Гретхен вышла замуж за некоего Бомонта, а Хелден несколько месяцев назад перебралась в Париж. С братом я не встречался, но… подружился с Хелден. Она замечательная девушка.
– Это и есть тот самый «один человек», с которым вы были вчера?
– Да, – подтвердил Холкрофт. – Я хочу рассказать вам о ней. О том, что ей пришлось пережить, каково ей приходится сейчас. Хелден и еще тысячи людей с похожими судьбами – это тоже часть моего рассказа.
– Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, – сказал Кесслер. – Фервюнште киндер.
– Что вы сказали?!
– Фервюнште киндер, – повторил Кесслер. – «Фервюншунг» – немецкое слово, означающее «проклятый».
– «Дети Проклятых»… Да, она упоминала это выражение, – сказал Холкрофт..
– Они сами себя так называют. Те тысячи молодых людей – сейчас уже отнюдь не юных, – которые покинули страну, убежденные в том, что на них несмываемым пятном позора лежат грехи нацистской Германии. Они отказались от всего немецкого, переменили имена, обрели новую индивидуальность и стали проповедовать иной стиль жизни. На них очень похожи орды нынешних молодых американцев, которые бегут в Канаду и Швецию в знак протеста против войны во Вьетнаме. Эти группы формируют новые субкультуры, но отречься от своих корней не дано никому. Они остаются немцами; они остаются американцами. Они перемещаются по миру гурьбой, держась друг подле друга и черпая силы из того самого прошлого, которое они отвергли. Тяжкая это ноша – нести на себе груз вины. Понимаете?
– Не совсем, – ответил Холкрофт. – Наверное, я скроен по-иному. Я не собираюсь брать на себя чужую вину.
Кесслер посмотрел Ноэлю в глаза:
– Я позволю себе предположить, что вам придется это сделать. Вы ведь говорили, что не собираетесь отступаться от задуманного вами предприятия, даже несмотря на ужасные вещи, приключившиеся с вами?
Холкрофт задумался над словами ученого, прежде чем ответил:
– Если вы и правы, то лишь отчасти. У меня несколько иные обстоятельства. Я ни от чего не бежал. Просто на меня тогда пал выбор. Мне так кажется.
– То есть вы не из Проклятых, – спросил Кесслер, – а из касты избранных?
– Привилегированных, по крайней мере.
Ученый кивнул:
– Есть имя и для этих. Может, слышали – «Зонненкиндер»?
– «Зонненкиндер»? – наморщил лоб Ноэль. – Боюсь, этот термин из тех университетских дисциплин, в которых я, честно говоря, не блистал. Антропология, может быть?
– Скорее философия, – подсказал Кесслер. – Эту концепцию развивал в двадцатые годы английский философ Томас Перри, а его предшественниками были швейцарец Бахофен со своими мюнхенскими учениками. Согласно этой теории, «Зонненкиндер» – в переводе с немецкого «Дети Солнца» – с незапамятных времен жили среди людей. Именно они творили историю и повелевали эпохами, становились выдающимися личностями и избранными мира сего.
Холкрофт кивнул:
– Вспомнил. В конце концов избранность их и сгубила. Они погрязли в разврате и стали жертвами кровосмесительных связей или еще чего-то в этом роде.
– Впрочем, все это – теория, – сказал Кесслер. – Мы с вами опять отвлеклись. И немудрено – вы очень хороший собеседник. Но давайте вернемся к вашему рассказу. Вы остановились на том, что дочке фон Тибольта очень трудно жить.
– Им всем трудно жить. Это вообще не жизнь, а сумасшествие. Они все время в бегах. Влачат жалкое существование беженцев.
– Да, эти люди – легкая добыча для фанатиков, – согласился Эрих.
– Вроде ОДЕССЫ и «Возмездия»?
– Именно. Подобные организации не могут эффективно функционировать в Германии – здесь они запрещены. Поэтому они переносят свою деятельность в те страны, где осели разочарованные эмигранты вроде Проклятых. Все эти изгнанники только и ждут шанса вернуться в Германию и мечтают лишь о том, чтобы дожить до этого момента, сохранив силы и энергию.
– Вернуться в Германию?!
Кесслер выставил перед собой руку, словно заслоняясь:
– Не дай бог, чтобы такое произошло, но эти организации никак не хотят смириться с существующим положением. «Возмездие» однажды даже предлагало, чтобы боннское правительство управлялось Коминтерном, но этот проект отвергла даже Москва; «Возмездие» выродилось в обычную банду террористов. ОДЕССА же всегда имела целью возрождение нацизма. В Германии людей из ОДЕССЫ презирают.
– Но они по-прежнему рыщут в поисках потомков наци, – заметил Ноэль. – Хелден как-то сказала о себе и себе подобных: «Нас проклинают за то, кем мы были, и за то, кем мы не стали».
– Метко сказано.
– Этих фанатиков надо остановить. Часть хранящихся в Женеве средств нам необходимо будет употребить на то, чтобы стереть с лица земли ОДЕССУ и «Возмездие».