И тут он увидел их: пятна на подоконнике. Кто-то истекал кровью. За окном пожарный выход. Он разглядел красные полоски на ступеньках. Тот, кто спускался по ним, был сильно ранен.

Вилли?

Вилли? Вилли, ты здесь?

Молчание.

Холкрофт вбежал в спальню.

Никого.

Вилли?

Он уже собирался повернуть назад, но увидел странные знаки на филенках закрытой двери. Они были раскрашены в золотисто-лиловые, розовые, белые и светло-голубые тона. Но то, что он увидел, не походило на роспись в стиле рококо.

Филенки были измазаны кровью.

Он подбежал к двери и ударил ее с такой силой, что та треснула.

Ничего ужаснее в своей жизни он не видел. Тело Вилли Эллиса, пропитанное кровью, было переброшено через край пустой ванны. На груди и животе виднелись глубокие раны, внутренности вывалились поверх пропитанной кровью рубашки, горло разрезано так глубоко, что голова с трудом держалась на шее, широко раскрытые глаза застыли в агонии.

Силы покинули Ноэля, он пытался вдохнуть больше воздуха, который не шел в его легкие.

И тут чуть выше изуродованного тела, на кафеле, он увидел начертанное кровью слово: НАХРИХТЕНДИНСТ.

Хелден нашла тропинку, прошагав три километра от развилки дороги из Пре-дю-Лак. Она попросила у швейцара электрический фонарик и сейчас освещала себе дорожку через лес, направляясь к дому Вернера Герхарда.

«Не очень-то похоже на дом», – подумала Хелден, увидев перед собой странное сооружение, более смахивающее на миниатюрную каменную крепость. Дом был невелик – меньше, чем коттедж Полковника, – и оттуда, где она стояла, стены выглядели очень толстыми. Луч света выхватил выпуклые камни, схваченные цементом вдоль обеих сторон дома, которые находились в поле ее зрения. Крыша тоже смотрелась солидно. Несколько очень узких окон находились высоко над землей. Ей не приходилось раньше видеть подобных домов. Казалось, он материализовался из прекрасной детской сказки.

В какой-то степени это был ответ на вопрос, спровоцированный замечаниями швейцара несколько часов назад, когда она вернулась с деревенской площади.

– Ну что, нашли сумасшедшего Герхарда? Говорят, он был известным дипломатом, пока его не ударили по голове. Поговаривают, что старые друзья все еще не забывают его, хотя никто из них уже давно не приезжает к нему. Но когда-то они хорошо о нем позаботились. Построили добротный коттедж на озере. Его не разрушат никакие рождественские ветры.

Ни ветер, ни шторм, ни снег не оставят на этом доме никаких следов. Кто-то действительно хорошо о нем позаботился. Она услышала звук открывающейся двери. Это удивило ее, потому что она не заметила дверей. Затем луч света выхватил низкую фигуру Вернера Герхарда, стоявшего с поднятой рукой на крыльце со стороны озера. Как этот старый человек мог узнать о ее приходе?

– Значит, вы пришли, – сказал Герхард без каких-либо признаков сумасшествия в голосе. – А сейчас быстрее в дом, в лесу холодно. Проходите к огню. Выпьем с вами чаю.

Комната выглядела больше, чем можно было предположить по внешнему виду дома. Тяжелая мебель – изобилие кожи и дерева – старая и удобная. Хелден устроилась на диване, согретая огнем и чаем. Она даже не сознавала, как изрядно промерзла.

Они проговорили несколько минут, в течение которых Герхард ответил на вопрос, готовый сорваться с ее языка.

– Я приехал сюда из Берлина пять лет назад через Мюнхен, где находилось мое прикрытие. Я превратился в «жертву» ОДЕССЫ, в разбитого человека, доживающего свои годы в старости и уединении. Я объект насмешек; все данные о моем здоровье у доктора в больнице. Его фамилия Литвак, если он когда-либо вам понадобится. Это единственный человек, который знает, что я в абсолютно здравом уме.

– Но зачем вам нужно это прикрытие?

– Поймете из нашего разговора. Кстати, вы удивились, что я моментально узнал о вашем приходе? – Герхард улыбнулся. – Этот примитивный коттедж очень чувствителен. Никто не проберется сюда незамеченным. В доме сразу слышится гудение. – Улыбка исчезла с лица старика. – Ну а сейчас расскажите, что произошло с Клаусом?

Она рассказала ему все. Герхард слушал молча, с болью в глазах.

– Звери, – произнес он. – Они не могут даже казнить человека с соблюдением хотя бы видимых приличий; им обязательно надо искалечить. Да будь они прокляты!

– Кто?

– Фальшивые «Вольфшанце». Звери. Не орлы.

– Орлы? Не понимаю.

– Заговор с целью убийства Гитлера в июле сорок четвертого, был заговором генералов. Военные, главным образом, порядочные люди, видели весь ужас, творимый фюрером и его сумасшедшими фанатиками. Они боролись не за Германию. Их цель состояла в убийстве Гитлера, поисках мира и выдаче убийц и садистов, действовавших от имени рейха. Роммель назвал этих людей «истинными орлами Германии».

– Орлами… – повторила Хелден. – Вам не остановить орлов…

– Что вы сказали? – спросил старик.

– Ничего, продолжайте, пожалуйста.

– Конечно, генералы потерпели поражение, началась кровавая резня. Двести двенадцать офицеров, многие лишь по подозрению, оказались под пытками и были казнены. Затем неожиданно появилась «Вольфшанце» как оправдание для всех порядочных людей внутри рейха. Тысячи людей, которые высказывали хотя бы самую незначительную критику в военной и политической областях, подвергались арестам и казням на основании сфабрикованных доказательств. Подавляющее большинство никогда не слышало о штаб-квартире ставки Вольфшанце, а еще меньше о каких-либо попытках покушения на жизнь Гитлера. Роммель получил приказ покончить с собой. Отказ повлек бы казнь пяти тысяч произвольно выбранных человек. Самые худшие опасения генералов сбывались: маньяки полностью захватили контроль над Германией. Именно этому они пытались помешать, создавая «Вольфшанце». Их «Вольфшанце», настоящую «Вольфшанце».

– Их… «Вольфшанце»? – спросила Хелден. – «Монета Вольфшанце имеет две стороны».

– Да, – сказал Герхард. – Существовала другая «Вольфшанце», другая группа, также желавшая покончить с Гитлером. Но абсолютно по другим причинам. Эти люди считали, что он потерпел неудачу. Они видели его слабость, его ограниченные способности. Они хотели заменить действующих безумцев другими, более эффективными. В своих планах они призывали не к миру, а к дальнейшему ведению войны. Их стратегия включала тактику, о которой никто не слышал с времен нашествия монголов несколько столетий назад. Они планировали порабощение целых народов, массовые казни за малейшие нарушения, разгул столь ужасного насилия, что человечество было бы вынуждено добиваться перемирия во имя гуманизма. – Герхард сделал паузу, а когда заговорил снова, в его голосе послышалась ненависть: – Это была ложная «Вольфшанце», ее не должно было быть. Люди той «Вольфшганце» до сих пор ей верны.

– Но ведь они участвовали в заговоре с целью убийства Гитлера, – сказала Хелден. – Как им удалось выжить?

– Они превратились в наиболее пламенных сторонников Гитлера. Быстро перегруппировались, притворились самыми ярыми противниками вероломства и обрушились на других. И, как всегда, усердие и жестокость произвели впечатление на фюрера; в сущности, он был прирожденным трусом. Некоторые из них занимались казнями, и Гитлер был восхищен их преданностью.

Хелден подвинулась на край дивана.

– Вы сказали, что эти люди – из другого «Вольфшанце» – все еще ей верны. Наверняка многие из них уже в могиле.

Старик вздохнул.

– Вы действительно не знаете? Клаус вам ничего не рассказывал?

– Вы знаете, кто я? – спросила Хелден.

– Конечно. Вы сами отправляли мне письма.

– Я отправила много писем Полковника, но ни одного – в Невшатель.

– Те, что были адресованы мне, я получил.

– Он писал вам обо мне?

– Часто. Он вас очень любил. – Улыбка Герхарда осветилась теплом, но, когда он снова заговорил, улыбка исчезла. – Вы спросили меня, как люди фальшивой «Вольфшанце» спустя столько лет сохранили свою преданность. Конечно, вы правы. Большинство из них уже мертвы. Значит, это не они, это их дети.