– Я хочу открыть тебе имя твоего соперника. Имя человека, с которым я живу. Ты готов?

– Готов.

– Это Полковник. Я люблю его.

– Старик?! – К Холкрофту вернулось дыхание.

– Да. Ты взбешен?

– Не то слово. Я вызову его на дуэль, – сказал Ноэль, заключая Хелден в свои объятия.

Она рассмеялась и поцеловала его:

– Мне нужно увидеться со стариком сегодня.

– Я поеду с тобой. Твой брат благословил меня. Быть может, и Полковник даст мне свое благословение?

– Нет-нет, я должна ехать одна. Это займет всего час с небольшим.

– Два часа. Не больше.

– Два часа. Я встану перед его инвалидной коляской и скажу: «Полковник, я ухожу от вас к другому». Как ты думаешь, он будет раздавлен?

– Я убью его, – шепотом произнес Ноэль и нежно уложил ее на постель.

Теннисон прошел на автостоянку аэропорта Орли и там увидел серый «Рено». Машиной управлял второй по значению человек в Сюртэ. Он родился в Дюссельдорфе, но стал французом, поскольку был вывезен из Германии на самолете, поднявшемся в воздух с отдаленного аэродрома к северу от Эссена. Тогда, 10 марта 1945 года, ему исполнилось шесть лет, и его память ничего не сохранила об отчизне. Но он дал клятву остаться «сыном Солнца».

Теннисон подошел к машине, открыл дверь и залез внутрь.

– Бонжур, месье, – поприветствовал он.

– Бонжур, – ответил француз. – Вы выглядите усталым.

– Была тяжелая ночь. Вы привезли все, что я просил? У меня очень мало времени.

– Все. – Сотрудник Сюртэ протянул руку к бумагам под приборной доской и передал их белокурому мужчине. – Полагаю, вы найдете здесь все, что нужно.

– Изложите кратко содержание. Я прочитаю бумаги позже. Но знать, чем мы располагаем, хочу сейчас.

– Отлично. – Француз положил папку на колени. – Сначала самое главное. Человек по имени Вернер Герхард из Невшателя, по-видимому, не является действующим членом «Нахрихтендинст».

– Почему нет? Фон Папен имел врагов в дипкорпусе. Почему бы этому Герхарду не быть одним из них?

– Возможно, так и было. Но я исхожу из настоящего: он больше не враг. Он не только дряхлый старик, но и слабоумный. И уже многие годы. Он – предмет шуток в деревне, где сейчас проживает. Человек, который разговаривает сам с собой, поет песни и кормит голубей на площади.

– Дряхлость можно симулировать, – ответил Теннисон. – Старость не патология.

– Есть доказательства. Он пациент местной клиники, в которой имеется подробная медицинская карта. У него психика ребенка, он почти не в состоянии позаботиться о себе.

Теннисон кивнул, улыбнувшись:

– Слишком хорошо для Вернера Герхарда. Коль скоро мы заговорили о больных, каково положение предателя в Штутгарте?

– Рак мозга, последняя стадия. Он не продержится и неделю.

– Таким образом, в «Нахрихтендинст» остался один действующий лидер, – сказал Теннисон. – Клаус Фалькенгейм.

– Похоже на то. Между прочим, он может передать власть более молодому. В его распоряжении есть солдаты.

– Только в распоряжении? Из числа детей, которых он защищает? Из детей Проклятых?

– Вряд ли. У них имеется несколько идеалистов, но необходимой сплоченности в рядах нет. Фалькенгейм симпатизирует им, но свои интересы не смешивает с «Нахрихтендинст».

– Где же «Нахрихтендинст» вербует себе солдат?

– Это евреи.

– Евреи?!

Француз кивнул.

– Насколько нам стало известно, их вербуют в случае нужды периодически. Ни организации, ни структурных групп не существует. Помимо того что они евреи, у них есть еще одно общее: место жительства.

– Где?

– Кибуца Хар Шхаалаф. В пустыне Негев.

– Хар Шхаалаф?.. Боже мой, до чего же замечательно, – протянул Теннисон, испытывая профессиональное уважение. – Хар Шхаалаф. Кибуца в Израиле – резиденция, попасть в которую могут лишь дети, чьи родители были уничтожены в лагерях.

– Верно, – сказал француз. – В кибуце более двухсот мужчин, годных для призыва.

Теннисон выглянул в окно. «Убей меня – на мое место встанет другой. Убьешь того – его заменит третий».

– Задействована невидимая армия, способная на коллективное самоубийство. Ее цели понятны. И все же это не армия, а несколько случайных патрулей. – Теннисон повернулся к собеседнику. – Вы уверены в своей информации?

– Да. Это стало ясно после убийства двух неизвестных мужчин в Монтрёй. Наши лаборатории провели тщательное исследование одежды, остатков пыли в обуви и порах кожи, сплавов, используемых стоматологами, и особенно следов хирургических операций. Оба были ранены. У одного в плече обнаружили осколки снаряда. Война Йома Киппура. Собрав улики, мы сосредоточили внимание на юго-западе пустыни Негев и обнаружили кибуц. Остальное было просто.

– Вы послали человека в Хар Шхаалаф?

Француз снова кивнул:

– Одного из наших. Его доклад здесь. В Хар Шхаалафе не говорят в открытую, но, что там происходит, ясно. От кого-то приходит приказ, после чего формируется группа из нескольких человек. Она получает задание.

– Группа потенциальных убийц, поклявшаяся уничтожать все, что связано со свастикой.

– Точно. Мы установили также, что Фалькенгейм побывал в Израиле три месяца назад, что подтверждает собранную нами информацию. Его имя было заложено в компьютеры, где мы его и получили.

– Три месяца назад… Именно тогда Манфреди впервые вышел на Холкрофта, чтобы договориться о встрече в Женеве. Следовательно, Фалькенгейм не только знал о «Вольфшанце», а уже имел план. За три месяца до этого он мобилизовал и подготовил свою армию. Наступило время для нашей с ним встречи, встречи двух сынов рейха. Одного – подлинного, другого – подставного.

– На чей счет я должен отнести его смерть?

– Разумеется, на счет ОДЕССЫ. И подготовьте удар по Хар Шхаалаф. Я хочу уничтожить всех лидеров. Сделайте это осторожно. Вину возложите на террористов «Возмездия». Поехали.

Спустя некоторое время белокурый человек спускался по извилистой грязной дороге. Но это был уже не Джон Теннисон. Он шел под своим настоящим именем – Иоганн фон Тибольт, сын Вильгельма, руководитель нового рейха.

Показался коттедж. Смерть предателя приближалась. Фон Тибольт обернулся назад. Человек из Сюртэ, стоявший на холме, махнул рукой. Он останется там, блокируя дорогу до тех пор, пока работа не будет сделана. Фон Тибольт подошел поближе: до дорожки, выложенной камнем и ведущей к небольшому домику, осталось десять ярдов.

Он остановился под деревом, вытащил из кобуры пистолет и положил его в карман плаща. Согнувшись, направился по переросшей траве к двери, миновал ее и выпрямился; его лицо находилось на уровне фронтального окна.

Хотя уже рассвело и светило солнце, в темной комнате горела настольная лампа. За ней спиной к окну в кресле-коляске сидел Клаус Фалькенгейм.

Фон Тибольт молча вернулся к двери, подумал, не сломать ли ее, как это, несомненно, сделал бы убийца из ОДЕССЫ. Решил не шуметь. Полковник хоть старый и дряхлый, но не глупый. На себе или в коляске он прятал оружие. И оно будет задействовано, как только раздастся треск двери.

Иоганн улыбнулся. В этой маленькой игре не должно быть изъянов. Один прекрасный актер на сцене против другого. Кто сорвет самые горячие аплодисменты? Ответ очевиден: они достанутся ему, специально приехавшему для того, чтобы выйти из-за занавеса на зов публики. Достанутся ему, а не Клаусу Фалькенгейму. Он тихо постучал в дверь.

– Майн герр, извините меня. Это Иоганн фон Тибольт. Боюсь, что мне не выехать, машина застряла на холме.

Никакого ответа. Если молчание будет продолжаться более пяти секунд, подумал фон Тибольт, ему придется пойти на суровые меры; нельзя допустить неожиданных телефонных звонков. И тут он услышал старческий голос:

– Фон Тибольт?

– Да. Брат Хелден. Я пришел поговорить с ней. Ее не было на работе, и я подумал, что она здесь.

– Ее нет. – Старик снова замолчал.