«Я убил сегодня двадцать восемь ллари, дядя. Заставил их поверить, что они поймали меня, а потом задал им перцу…»

И снилась неразличимая, загадочная личность, управляющая людьми и машинами до их полного разрушения во время охоты на человека.

«Дедушка, они заставили меня покрутиться».

«Не волнуйся, сынок, я их тоже заставлю покрутиться».

Его сны вертелись по кругу, и страх не про ходил.

Атланта — столп юга, город серебряных башен и шумных шоссе, шести миллионов жителей и бесчисленных путешественников, город бурлящего днем и ночью транспорта, на поверхности, над ней и под ней, — Атланта, город, хранимый от стихий достижениями науки, город, который никогда не спит…

Сейчас спал.

Тишина спустилась на город, тишина, неизвестная в этих местах с тех пор, как белый человек вытеснил индейцев и начал свой долгий путь к звездам.

И зима. Ни один летательный аппарат не бороздил холодное синее небо; легкая дымка уже смягчила изящные линии скоростной дороги и одинаковые офисные здания и придала нереальный, волшебный вид всему пейзажу. Город, похожий на работу волшебника в своем изяществе и вечной красоте, поднимался из наземного тумана бодрящего утра Джорджии как праздная греза наяву, такой же хрупкий и преходящий, как сама фантазия.

Атланта лежала в забытье в ярком холодном сиянии солнца, и время, казалось, тянулось не спешно… и кто знает, ушли ли строители города на неделю, на две, на вечность?

Усилием воли Джеймс Риерсон постарался освободить свои мысли от мягкой магии, порожденной странностью и необычным покоем лежащей перед ним сцены. Этот спящий волшебный замок был в конце концов всего лишь Атлантой. Городом, который был его домом с тех пор, как он себя помнил. Выглядевшей по другому Атлантой, конечно, но все-таки — Атлантой. Где-то здесь были аллеи, игровые площадки и дворы его юности — невидимая грязь, которую, видимо, никогда не обнаруживали санитарные инспекторы и о которой никогда не заботилась комиссия по благоустройству города, поскольку все это было наглухо спрятано росчерком карандаша архитектора. А кто заботится о том, чего не видит? Тайные задворки, где царили законы джунглей — законы, по которым выживал самый приспособленный, где ты либо быстр, либо мертв. Это был мир, который он только мельком узнал в юности, так как родители предпочитали, чтобы он играл на вычищенных и ухоженных площадках, которые были гордостью города и были гораздо безопасней для ребенка, не слишком-то приспособленного для выживания при помощи зубов и когтей. Но он гораздо ближе узнал этот мир позднее, когда его средой обитания стали судебные залы с высокими сводами, украшенные панелями кабинеты адвокатов и холодные белые тюремные камеры. Ибо если два закона существуют в одних и тех же границах, они неминуемо должны столкнуться. Не было ничейной территории между законом джунглей и законом книг.

Риерсон глубоко вздохнул. Он выбрал закон книг, к сожалению. К сожалению, потому что более древние законы правили сейчас Атлантой — и целой планетой. И усыпанная мусором аллея, и здание суда под куполом — оба теперь выступали под одним девизом: убей или будь убитым. Не было законов, за которыми можно было спрятаться, не было полиции, которую можно позвать, ничего не осталось слабым, мягким или неспособным.

Воодушевление, которое он испытал вчера, сбежав из смертельной лларанской ловушки в Бакстере, давно испарилось, оставив вместо себя только холод. Что заставило его думать, будто он может причинить ущерб силам, выставленным против него? Он может убить сотню, тысячу, а для них это — ничто. Досадное жужжание мелкого насекомого. Насекомого, которое в свое время будет прихлопнуто. Может быть… может, если бы он провел свою жизнь, скрываясь от закона, всегда спя вполглаза и с вещами наготове, может, тогда у него и был бы шанс. Если бы его рефлексы были отточены десятками стычек с законом, огромным числом побегов, когда жизнь висела на волоске, тогда он вполне мог бы преуспеть — пробираться сквозь кордоны, убегать от поисковых групп, действовать ножом и пистолетом, когда другого выхода не остается. Но это не тот случай. Его образ жизни был самым обычным, не считая одного путешествия к звездам в юности. Он ходил в школу, закончил юридический колледж, стал практикующим адвокатом. Он проводил свой отпуск, охотясь на оленей и уток в обширных заброшенных угодьях вокруг своей охотничьей хижины, праздно вспоминая время от времени свое единственное большое приключение в межзвездном пространстве.

Вот так-то. Он хороший юрист, сносный стрелок, хотя и паршиво стреляет влет. Это слишком мало для того, чтобы в одиночку сражаться с врагом, который до смешного превосходил его числом, а уж ресурсами — и вовсе в какой-то фантастической степени. У них был космический флот, воздушные силы, армия. У него был только он сам, что не очень-то выравнивало счет, особенно учитывая почти закончившиеся боеприпасы и упавший до нуля боевой дух.

Хотя одна вещь была несомненной. Одна вещь была в его пользу: он был все еще свободен и не ранен, он все еще был — в тех пределах, которые ему отводили лларанские патрули, — сам себе хозяин. Сколько еще положение останется таким же, всецело зависит от него самого. Лларанцы так же упорно будут пытаться достать его, будет ли он и дальше активно сопротивляться или. пойдет своей дорогой. Когда прихлопываешь комара, разве задумываешься, огорчился он или нет? Задумываешься только о том, чтобы шлепнуть аккуратно и чтобы паразит был уничтожен.

Поэтому самое лучшее, что может сделать комар, чтобы излить свои чувства, это увертываться от ударов и продолжать жалить в отместку. Может, это заразит врага малярией или чем-то еще.

Все это было очень хорошо, если речь шла о теории, но теория не выиграет войну и даже одну битву. Что касается комара и гиганта, вслепую сражающихся друг с другом, то при таком сравнении комар очень выигрывает. Но у Риерсона было болезненное подозрение, что все может измениться очень резко: что гигант бьет вслепую правой рукой, в то время как его левая спокойно лежит, готовясь к прицельному хлопку. А вот когда он прицелится своей левой, потом ни о чем не надо заботиться, кроме похорон. Чтобы избежать такой неожиданной кончины, комар должен мешать гиганту прицелиться, выводить его из равновесия. Сложная задача сама по себе и безусловно невыполнимая, если комар не узнает больше о том, как можно вырвать из-под ног гиганта коврик, на котором он так прочно стоит.

Что он сейчас знал? Он знал, что вся планета, видимо, спит, как красавица в стеклянном гробу, чем бы ни начинили отравленное яблочко, принесли его, несомненно, лларанцы. Он знал, что некоторые солдаты в Бакстере — как показал тот разговор на лестнице — относятся к нему с полусуеверным страхом. Он знал, что по крайней мере один из них был до глупости напуган при мысли о ком-то, кого зовут Дедышк, который не может умереть, поскольку уже мертв.

Вот это было уже обнадеживающей предпосылкой. Обычный комар, жужжащий над ухом, может причинять беспокойство, но, конечно, не тревогу, но необычный комар — это уже насекомое другого цвета. Если он сможет придать себе черты такого выдуманного комара, это в огромной степени поможет его борьбе за то, чтобы остаться на свободе. Никто в здравом уме — особенно ни один лларанец в здравом уме — не захочет иметь дело со сверхъестественным.

Это могло бы помочь, но где взять еще информацию? Его невольный шофер был под рукой — сидел в камере на станции, но было не похоже, чтобы он начал помогать и сотрудничать без определенных средств воздействия. А эти средства не были включены в те своды законов, которые он изучал. Еще раз он хотел бы получить то образование задних дворов, которое могло бы научить его, как наиболее деликатно убедить человека при помощи ножа.

При помощи ножа…

Он вытащил свой охотничий нож и начал рассматривать. Лезвие было длинным, острым как бритва и выглядело зловеще. Легкий удар вскроет лларанцу вены так же успешно, как и оленю, — но будет ли эффект? Может, лларанец переносит вид собственной крови лучше, чем Риерсон, и вдруг он истечет кровью до смерти? Тогда пропадет крайне необходимая информация. Он подбросил нож в руке, зеркально отполированная сталь сверкнула на солнце. Он задумчиво глядел и изо всех сил проклинал свой подверженный тошноте желудок. Черт возьми, должно же быть что-то такое, что он сможет…