Гром аплодисментов.

И так далее, и так далее, и так далее, пока запись в вооруженные силы не превысила в несколько раз действительные потребности и пока каждый не был доведен до патриотического неистовства, обращенного против мерзких пришельцев. Очень мало людей, способных иметь мнение, не зависимое от общего настроения и официального негодования, задумывались про себя, как же Лларе удался такой фокус, если ее военные настолько тупоголовы. И какой будет прок от напыщенных речей, патриотического жара и вечной бдительности, если им, тупоголовым, захочется разыграть другую такую же безобидную, смешную сценку из комической оперы. Но сомневающиеся не выражали своих мыслей громко — поступить так означало бы нарваться на суд Линча, а то и на совершенно законный расстрел за измену и подрывную деятельность.

Эти мысли держались при себе, и вторжение продолжали высмеивать, и война продолжалась, и через некоторое время все выглядело так, как если бы зимой 2432 года на Земле и ее сестрах-планетах ничего не случилось. Такие мелочи, как сто пятьдесят тысяч человек, которые не были и никогда не будут разбужены, были ловко скрыты, поскольку они портили общую картину, нарисованную властями.

В эти сто пятьдесят тысяч несчастных случаев входили: пилоты самолетов и их пассажиры, альпинисты, артисты на трапеции, мойщики окон, верхолазы, пловцы, пожарные, люди, находившиеся в суровых условиях Арктики, и тому подобное, но среди них были также и пилоты-перехватчики с баз обороны, которые взлетели, чтобы остановить флот Сарно, две тысячи жителей Марса, казненных Сарно для примера, все те, для которых минутное промедлении в получении медицинской помощи провело границу между жизнью и смертью. Двадцать боевых эскадр, которые сдались, чтобы предотвратить уничтожение шести миллионов жителей Атланты, были единственными потерями за время вторжения, на которое Империя возлагала такие надежды. Что до выгоды… Пыль очень скоро стала безопасной благодаря производству противоядия и снабжению им всех планет, а разведслужбам Земли достался на забаву настоящий живой лларанский агент.

А девяти непострадавшим, пережившим все события с самого начала, оставалось только связать нити своей жизни там, где они были разорваны девять месяцев назад.

Октябрьское небо 2433 года было так же ясно и красиво, и ветер пронизывал так же, как и в ноябре 32го.

Джеймс Риерсон пыхтел и ворчал по пути на вершину скалы и наконец устало плюхнулся на землю. Он подождал, пока не успокоилось дыхание, потом поднял бинокль и осмотрел сланцевый каньон внизу, следуя за течением ручья, который бежал по его центру, а затем превращался в цепочку прудиков и ручейков в том месте, где каньон переходил в широкую зеленую долину, поросшую высокой травой, с возвышающимися тут и там стройными соснами.

Он набрал полные легкие разреженного горного воздуха и с досадой покачал головой. Позор, что корабли с противоядием не обработали дикие местности Джорджии. Что делало Колорадо таким особенным? Что-то делало, иначе как объяснить, почему противоядие было распылено там, а гораздо более заслуживающие этого животные Джорджии до сих пор спали под действием Пыли Сарно.

Пыль Сарно… Он снял ружье с плеча и положил на колени. Была ли такая вещь на самом деле? Была осень, такая же бодрящая и красивая, как и всегда, и был он, с ружьем в руках и разрешением на охоту в кармане, преследующий оленя. Он рассеянно погладил царапину на ружейном ложе. Были ли действительно Сарно, Сджилла, флот вторжения? И как насчет Дедышка и Призрака Бакстера: не были ли они плодами живого воображения, всего лишь цветным сном?

Нет. Он был в Колорадо, а не в Джорджии и охотился на мускусного оленя, а не на белохвостого. Тот превосходный олень, которого он преследовал год назад, все еще спал на краю того побитого морозом луга. И будет продолжать спать, пока до него не дойдет очередь, или эффект Пыли не пропадет сам, или пока он не умрет во сне.

Риерсон снова поднял бинокль в поисках движения на окружающих холмах. Большая война случилась, коснулась его жизни и ушла прочь, и он снова был здесь, как если бы ничего не произошло. «А как насчет тех, остальных? — задумался он. — Донован, Ногалес, Харрис? Что с моим дядей? И тем молодым Рейберном, и Йогандой? И Дженнифер Ногалес, и ее дочерью, родившейся в лазарете базы, и Маргарет Кессиди? Что с ними?»

Донован… Донован пытался, напирая на свое участие в разгроме вторжения, выторговать себе солдатскую форму, но потерпел неудачу. Военная комиссия иногда бывает невыносимо упрямой, даже столкнувшись с ошеломляющими доказательствами того, что она допустила ошибку. Хотя жена Донована, по всей видимости, не думала, что это ошибочное решение, — ведь она и так достаточно беспокоилась о двух сыновьях, несущих службу. Она безусловно предпочитала, чтобы ее неуправляемый и непредсказуемый муж был там, где она могла бы приглядывать за ним.

Харрис отправился на Марс, куда-то в те места, где он был до начала событий; а Маргарет Кессиди вернулась в Монтану, в свой пансион, чтобы управлять им, без всякого сомнения, так же шумно, как и всегда. То, что ее любопытство привело ее в камеру лларанского корабля, было сразу же позабыто.

Что до Дженнифер Ногалес, то она отозвала все обвинения против своего сбившегося с пути супруга в обмен на его торжественную клятву блюсти святость семейных уз, и они вместе со своим ребенком отправились в СанФранциско. У Риерсона были сомнения, как долго это продлится, ведь страсть к перемене мест, как и любопытство, входит в кровь, и изгнать ее нелегко. Но, возможно, он и ошибался — он надеялся на это, вспоминая печальную юную женщину с дочерью на руках, покидающую базу «Эль-Скорпио», и позади нее мужа, с повязками там, где его задел плазменный луч в этом последнем ужасном сражении в контрольном зале базы.

Йоганда важно благодарил Донована, Риерсона, Дюма, Гарсия и всех тех, кто оказывался рядом, за то, что его спасли от врага и вернули в Гонконг. Дэниел Риерсон отправился на край Федерации, ища приключений с возродившимся энтузиазмом.

Который теперь покинул Джеймса.

Он посмотрел на ружье, лежащее на коленях, с каким-то удивлением. Казалось невозможным, что оно когда-то было повернуто против кого-то другого, чем животные в заповеднике. Что оно было единственным оружием, поднятым против лларанских оккупантов все долгие дни, пока Донован и остальные томились в камерах на корабле и пока он не наткнулся на робота-продавца 108 в том неосвещенном служебном туннеле в Атланте, и что потом его хозяину выпала роль командира роботов, власть которого простиралась на три планеты, и эти человеко-машины, оказавшиеся в его распоряжении, играли роль мертвецов, вставших из могил, и шли на врага — все это было выше понимания.

А, ну…

Его глаз поймал импульс движения внизу в каньоне. Он вскинул ружье, и большой мускусный олень с тяжелыми рогами, прыгнув, ринулся вниз по каньону.

Его ружье пробудило громоподобное эхо, отразившееся от скалистых стен ущелья, и гейзер белой пыли взметнулся далеко позади удирающего оленя. Прежде чем он успел зарядить другой патрон, олень исчез за валуном размером с маленький дом. Эхо смолкло, и ветер зашептал в каньоне, дуя холодом ему в лицо. Он крепко ругал себя, спускаясь вниз со скалы на дно каньона. Он был здесь не для того, чтобы сидеть на солнышке и грезить наяву, — он здесь для того, чтобы охотиться на оленя. Чем скорее он поймет это и примется за дело, тем скорее добыча ляжет у его ног.

Он поспешил на дно каньона, чтобы найти олений след. Он не был очень искусен в охоте в этих местах — но, может, олень и не убежал слишком далеко. Если ему повезет, он сможет сделать еще один выстрел.

Найдя след, он сосредоточился и пошел быстрым шагом.

Из голубизны осеннего неба донесся глубокий басовый звук двигателей космического корабля, медленно садящегося на больше уже не спящую планету.