Казалось, что бегущий наткнулся на какое-то невидимое препятствие: он судорожно задергался, свалился за изгородь и исчез из виду. Риерсон посмотрел туда, где лежал первый, и увидел, что тот скорчился на тротуаре, неловко поджав под себя ноги.

Повернувшись, Риерсон подошел к лестнице и стал торопливо спускаться. Потом перезарядил ружье и направился к тяжелой двери в торце церкви. Она была помечена желтым, значит, вход в бомбоубежище. Черт, она была закрыта, и прочно! Он заколебался, стоит ли проситься, чтобы его впустили, и отверг эту мысль. Ему было нужно не сюда. Его цель подальше. Он побежал назад к катамаунту.

На западе что-то большое и серебристое поднялось над верхушками крыш и неуверенно поплыло к церкви. Рокот двигателя выдавал его неземное происхождение. Застигнутый на открытом месте, Риерсон укрылся за указателем, прижавшись к нему, когда корабль проплывал сверху. Пока тот планировал, в его днище открылся круглый люк, и показалось тупое, конической формы сопло. Раздалось жужжание, и в люке возникло синее свечение.

Риерсон задумчиво изучал эту дымку. Пилот почему-то забыл про защитные поля, и если какой-то материальный объект, скажем, размером с пулю, попадет в люк…

Тут же в люк полетела пуля.

День взорвался в слепящей вспышке белого пламени. Риерсон упал на клумбу, оглушенный взрывной волной, затвор винтовки врезался ему под ложечку.

Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя. В ушах все еще звенело, а глаза резало. Все стекла в здании воскресной школы вылетели, весь бульвар тоже был в осколках. Несколько деревьев лежали вырванные с корнем, фонарный столб наклонился, как пьяный.

От лларанского корабля не осталось и следа. Ни малейшего.

Риерсон выполз из цветочной клумбы и поднялся на ноги. Подобрал ружье, проверил, не забит ли ствол, не поврежден ли механизм. Довольный тем, что все в порядке, неуверенно пошел к катамаунту. Большая красная машина стояла без стекол, и несколько рваных дырок в ее кузове показывали, куда делись обломки воздушного судна. Какимто чудом шины не были повреждены.

Смахнув крошки стекла с сиденья, Риерсон забрался внутрь. Он все еще был в шоке; в голову не пришло, что поблизости могут быть еще ллари. Мотор завелся с первой попытки, громко урча в наступившей после взрыва тишине.

Он поехал. Ветрового стекла не было, а ветер, свободно проходящий в кабину, был холодным; пришлось застегнуть куртку. Так он, нагнувшись, и ехал на север, прочь от Бакстера. Закатное солнце эффектно разукрасило облака.

Когда совсем стемнело, Риерсон остановил машину и пошел пешком. Фары были разбиты, вести вслепую он не собирался. Он хотел просто убраться подальше от Бакстера, как можно дальше. Он замерз, устал и был сбит с толку. И испуган.

Испуган до чертиков.

Волоча ноги, он продолжал двигаться на север.

Для Брэдфорда Донована время останови лось: в камере свет никогда не выключался. Часы у него забрали вместе с остальными личными вещами — даже сигарет не оставили.

Допрос, ему сказали, будет, как только командир найдет время. Но командир был занят: наводил дисциплину и порядок среди подчиненных. А пока заключенного достаточно регулярно кормили и водили в туалет вниз по коридору, когда он высказывал такое желание.

И это были все доступные ему теперь развлечения. С тюремщиками он общался мало — только когда двое приносили ему поднос с едой, причем один держал поднос, а второй — зловещего вида дубинку. Потом они возвращались и забирали посуду, с подозрением пересчитывая тарелки и приборы. Так и тянулось время, Донован уже сам начал проситься на допрос, но безрезультатно. Целые дни он лежал на кровати и глазел в потолок. Он не знал, как идут дела, — одержали победу лларанцы или нет. Он мог о чем-то догадываться только по некоторым словам охранников и по тому, как ужасно они скучали. Видимо, положение Земли действительно было неважным. Если бы лларанцам что-то грозило со стороны землян, то скучать им не пришлось бы.

Значит, Земля не способна к возмездию.

Среди звезд, вдоль границы Федерации, врага сдерживали редкие земные флоты. Они превосходили врага техникой, но уступали ему в числе. Стоит только ослабить эти флоты, чтобы выгнать ллари с Земли, и орды противников прорвутся. Спасти три мира, чтобы потерять пятьдесят… Никто бы на это не пошел, даже если один из этих трех миров — Земля.

Земля, Венера, Марс — первая, вторая и третья планеты, когда-то заселенные людьми.

Земля, Венера, Марс — предательская атака принесла позорное поражение от рук врага, которого всегда считали слишком тупым для такой победы.

Земля, Венера, Марс — потери в межзвездном конфликте, разменные пешки в космических шахматах. Отрезанные от Федерации, захваченные врагом, сброшенные с доски.

Когда-нибудь в далеком будущем, когда удастся проникнуть в глубины Империи Четырех тысяч солнц, враги заплатят кровью за свою жестокость.

Но это в будущем, а настоящее было очень печальным. Донован сомневался, доживет ли он до конца войны. Что толку гадать — он все равно умрет в плену раньше. Не важно, расстреляют его, оставят за решеткой или переведут в концлагерь. Неужели он прожил пятьдесят лет, полных риска, бороздил космос и сражался для того, чтобы прийти к такому жалкому концу? И ведь всегда был глубоко убежден, что он — герой, победитель.

Теперь, судя по всему, единственными победителями будут ллари. Сколько же рас, задумался он, могут быть уничтожены расширяющейся Империей, — рас, состоящих из миллиардов личностей, таких, как он сам, со своими чертами характера, мечтами, со свои ми чувствами — любовью, ненавистью; личностей, которые погибнут или будут порабощены, когда их цивилизации потерпят поражение.

Тощие захватчики из Лларанской империи знали все это очень хорошо.

Нельзя устоять перед нашествием слепой стихии, а Лларанская империя и была такой. Непреодолимая стихия, настоящий океан солдат, пушек и судов, который затопит любые бастионы, воздвигнутые против него, а потом спокойно потечет дальше.

Люди войдут в почетные списки исчезнувших народов, жителей космических островков, снесенных лларанской волной.

Это случится потом. — Но для Брэдфорда Донована время остановилось. Его жизнь превратилась в однообразную карусель загадочных оранжевых лиц, пластиковых подносов для еды и обрывочных ночных кошмаров, от которых он истекал потом, когда просыпался в гнетущей атмосфере камеры.

Однажды, когда Донован возвращался из туалета, штанина, которую он заправлял за пояс, выскользнула из-под ремня и поволочилась по полу. Он остановился, подобрал ее и начал прилаживать на место. Его конвоировал сонного вида тип, которых, похоже, было много среди нижних чинов пехоты ллари. Охранник спокойно ждал. Донована это почему-то разозлило.

— Ну, — проворчал он раздраженно, — какая у тебя проблема?

— Проблема? — Охранник был озадачен. — У меня нет проблемы.

— Тогда чего ты уставился на меня? — сердито посмотрел на него Донован. — Мне кажется, что твоя мать не учила тебя, что невежливо так глазеть, — если у тебя вообще была мать.

— Но я вовсе не глазею, — запротестовал охранник.

— Не болтай. Ты именно глазеешь. И я знаю также почему.

— Знаешь?

— Йио, знаю. Ты удивляешься, зачем так тщательно охранять калеку, ты не можешь понять, почему «золотые погоны» думают, что я так важен. Там, откуда ты пришел, безногие — либо нищие на улицах, либо выполняют самую простую работу, если у них хватает денег на искусственные ноги. Их жалеют, а не боятся.

Охранник уставился на него, вытаращив глаза:

— Откуда ты все это знаешь?

— Дух дедушки подсказал мне, — парировал Донован, все еще занятый тем, чтобы приладить штанину.

— Дедышк? — повторил охранник, коверкая земное слово. — Кто такой Дедышк? Тебе запрещено разговаривать с другими заключенными, — он показал на двери вдоль коридора, — а охранников с таким именем нет. Меня зовут Свитта. Так кто такой Дедышк?