...Ирина Аркадьевна, сорока двух лет, со следами былой красоты на моложавом лице, частенько возвращалась в свою квартиру глубочайшей ночью, что было связано с ее профессий, заключавшейся в игре на домре-прима два в профессиональном оркестре народных инструментов. Хотя уродом ее никак нельзя было назвать, но была Ирина Аркадьевна собой нехороша - какая-то торговая была ее красота, и голова у нее была совершенно песья. Болезни сорокадвухлетнего возраста не коснулись Ирины Аркадьевны, она, выйдя из такси, ступала легко и свободно, а домру свою, кормилицу, домру-прима два, народный инструмент в кожаном футляре, ласково прижимала к боку. И не от такой уж большой любви, а оттого, что домра та была концертная, очень дорогая, домра стоила больших денег и обогащала Ирину Аркадьевну, а все остальное только разоряло ее и в идеалистическом, и в материалистическом понимании этого глагола.

Одолев четыре с половиной этажа, Ирина Аркадьевна запыхалась и остановилась подышать, коснувшись спиною облезлых лестничных перил. И тут же ее как электрическим током шибануло от облезлых лестничных перил: дверь в ее квартиру была открыта, и изнутри зияла квартира плотной, жуткой, бархатной, как сажа, чернотой. И кругом была темь. На улице темь была полная, ибо фонари в два часа ночи выключают, нечего по ночам шататься, а на лестнице было такое пятнадцатисвечовое лампочное свечение, что, казалось, при таком освещении Раскольников не только мог убить старуху, а просто обязан был это сделать. Ирина Аркадьевна, цепенея, прислушалась, и ей показалось, что в квартире что-то щелкнуло - позднее выяснилось, что это был холодильник. Ирина Аркадьевна молча застонала и, почти теряя сознание от страха, ссыпалась вниз по лестнице, причем ей еще и казалось вдобавок, что за ней кто-то бежит неслышными шагами.

— Такси, такси! - завопила она, нервно добежав до освещенного проспекта. Плюхнулась на заднее сиденье и

велела везти себя в 1274-е отделение милиции.

— Что-то случилось? - вежливо спросил ее шофер, круглолицый, с прической "ежик", вполне симпатичный

малый - раньше бы он ей обязательно понравился, этот "прагматический представитель нового поколения", а теперь она лишь ответила сухо:

— Да, случилось...

И более не пожелала с ним разговаривать...

В отделении милиции № 1274 служили храбрые ребята. В отделении милиции № 1274 царила обыденная милицейская ночь: алкашей уже попрятали по вытрезвителям, фарца отторговалась, магазины пока не грабили, и милицейские немного отдыхали. Кто-то что-то кому-то читал из газеты, одни в шашки играли, другие дремали, когда Ирина Аркадьевна ворвалась в помещение и, волнуясь, рассказала все, что увидела, когда пришла домой.

- Я живу одна, - теребя застежку кожаного футляра, прибавила она. - Пожалуйста, товарищ начальник, отправьте кого-нибудь со мной. Я - артистка, - сказала она.

Снова на такси тратиться не пришлось. Милиционеры оживились и с удовольствием посадили артистку в решетчатый газик. Милиционеров было двое. Они любили свою работу. Они были профессионалами.

Тихо войдя в подъезд, тихо ступая по лестнице, они сделали Ирине Аркадьевне тайный знак оставаться на площадке четвертого этажа, а сами, обнажив пистолеты, подошли к двери, напряженно вслушиваясь в темноту.

- Где свет? - чуть слышно, одними губами спросил милиционер.

- Слева, - молча показала Ирина Аркадьевна.

Бросок. Резкий жест. Свет. Коридор. Кухня. Комната.

Ванная- совмещенный санузел...

Никого! Лишь балконный ветер колеблет сиреневую штору да на кухне мирно жужжит злополучный холодильник.

— Будьте спокойны, товарищ артистка, - весело сказали милиционеры. - У вас в квартире никого нет. Живите спокойно.

— Ой, извините, я столько вам наделала хлопот, - растерялась Ирина Аркадьевна.

— Ничего. Это наша обязанность, мы охраняем покой и честь граждан, ваш вызов мы не считаем ложным...

???????? Ну прямо-таки пошел сплошной реализм-натурализм. "Сержант милиции" И. Лазутина, бестселлер мещанской части населения, справедливо раскритикованный передовой критикой времен цветения Ирины Аркадьевны, когда Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко и Рождественский собирали в Лужниках до ста тысяч публики...

- А вы... вы не откажетесь при исполнении обязанностей? У меня тут немного французского коньяка "Мартель", - лукаво улыбнулась Ирина Аркадьевна.

Милиционеры, слегка смутившись, выпили по стакану этого крепкого напитка и закурили "Мальборо" из пачки, любезно предложенной Ириной Аркадьевной.

— Это у меня замок такой, - жаловалась она. - Кажется, что захлопнулось, а на самом деле не захлопнулось. Ветер подул, от форточки балкон раскрылся, дверь раскрылась...

— Всякое бывает, - рассудили милиционеры и, не попрощавшись, не рассказав никаких занятных историй,

громко топая, ушли вниз.

Ирина Аркадьевна закрыла дверь на ключ, наложила цепочку. Она бросилась к заветному ящику - все, все деньги были на месте; она бросилась - она волчком вертелась по квартире в четыре часа ночи, маленькая одинокая женщина, стареющая. И все, все было на месте: золото, книги, пластинки, джинсы, архив покойного мужа, письма писателя...

Теперь фиксирую: именно тогда, по-видимому, и произошел сдвиг в сознании Ирины Аркадьевны. Она на следующий день придирчиво расспрашивала соседок. Те признались, что действительно полдня видели открытую дверь, но считали, что это хозяйка выгоняет чад - ведь не может же быть, чтобы дверь была открыта ни с того ни с сего, ведь не сошла же с ума хозяйка, не сошла же с ума дверь?

- Это были тупые малообразованные женщины, заскорузшие от домашних хлопот, - говорила потом Ирина Аркадьевна. "Кто-то был, приходил и ушел, кто-то был, приходил и ушел", - как заклинание твердила Ирина Аркадьевна,

Осенью она выехала "по приглашению родственников в Израиль". Мне ее жалко, но роза есть роза, бизнес есть бизнес, эвенок есть эвенок. Будем теперь халтурить с кем-нибудь другим. Похалтурим, поживем, поглядим на небо в алмазах, дорогой читатель! Психофизиологическое состояние - отличное! Вот такое!..

А между тем погода стояла на диво отменная. Осенний лист был золотой и шуршал в шагу. Миновали Литейный, клодтовскими конями рассеянно любовались (дядя любовался). "А это Елисеевский..." - "Знаю". - "А где шар- это Дом книги, бывший Зингер..." - "Знаю, все знаю". Дядя приехал из города К., племянник учился в Ленинграде. Дядя с племянником гуляли по Ленинграду. ДЯДЯ: Понимаешь, старик, понимаешь... Мы - люди шестидесятых годов с их прыгающей походкой... Цитата? Конечно... Точнее будет, мы - люди пятьдесят шестых и шестидесятых годов с их баскетбольной походкой, джазом, с "не согласен я с таким названьем - "оттепель", целиной, космосом, Иосифом, костром романтики, роком "на костях", возмужаньем, испытаньем, сомненьем, гореньем, бореньем и всем прочим такого же сорта и порядка. Ценой. Ты меня понимаешь?

Вы? Не знаю, я не знаю. Я третий день в Ленинграде... Смотрели "Холстомера", видели рок-оперу грузинского производства "Альтернативы", слушал я ваш треп в общежитии. Забавные рожи в этом вашем "Сайгоне", и пиво в "Ольстере", да, и тихий фарцовый разговор, и как все ваши замолчали при моем появлении, а ты объяснил, что я, дескать, свой, "с Сибири". "Да ты что, дед, с ума сошел, с Сибири? Надо же!" - бессмысленно ерничали "ваши", и курение "травки", бар "Баку" с лиловыми коктейлями и оглушительной музыкой, куда вся публика торжественно шествует по Невскому в три часа дня, вызывая своей одеждой и повадками изумление и неодобрение у нас, провинциалов. А я ведь провинциал, и зачем мне это скрывать, мне это удобно. У меня медленные провинциальные привычки, жесты, и я ведь все-таки уже старею, как ни смешно, мне ведь уже под сорок, братец ты мой...