— А что же мне тогда нужно сделать? - спрашиваю я, дрожа и догадываясь.
— А тебе нужно сделать, - нахально усмехается Герасимчук, - чтобы он нам договор пролонгировал на полгода, и нам тогда пять тысяч не платить.
— Это что такое значит "пролонгировал"? – обмирая и снова догадываясь, спрашиваю я.
— А это значит, чтоб он нам срок его исполнения продлил, дорогуша, - все так же усмехается Герасимчук. -
И мы тогда не станем платить пять тысяч.
— Дак а что же он, дурак, что ли? - вырвалось у меня. - Зачем он будет продлять договор, зная, что он с
нас может получить пять тысяч?
— А вот за тем мы тебя и посылаем, - нежничает этот дьявол. - Вот это тебе и есть твой шанц последней работы на нашем предприятии. Выполнишь - орел, сокол, премия, и все прошлые дела - в архив. Не выполнишь – ну уж и сам понимаешь, - сокрушенно развел он руками.
— Дак это вы что же, как в сказке, значит? – лишь тихо спросил я.
— Да, как в сказке, - подтвердил Герасимчук. И я от него так же тихо вышел, тут же решив совершенно никуда
больше не ехать.
Потому как ехать мне туда было совершенно не к чему. Ибо немца этого я знал как облупленного, равно как и он меня. Сам я с ним и заключал вышеупомянутый договор о поставке продукции. Причем немец совершенно не хотел его подписывать, а я клялся и божился, что все будет выполнено в срок на высшем уровне аккуратизма и исполнительности.
Так что ничего хорошего от моего дружеского визита к немчуре, за исключением того, что он просто велел бы вытолкать меня в шею, мне ожидать не приходилось. Отчего я и пошел к стенду около "Бюро по трудоустройству" искать новую работу.
Ну и там смотрю, что везде "требуется, требуется", а сам и думаю - черт с ним, съезжу, авось как-нибудь там это и пронесет - вдруг этот немец уже совсем сошел с ума и все мне сейчас сразу подпишет хохоча. А мне терять нечего.
С такими мыслями я и являюсь в это образцовое блатное хозяйство. И, гордо задрав плешивую голову, следую между рядами освещенных изнутри теплых стеклянных теплиц, полных огурцов, луку и помидоров для начальства. После чего и оказываюсь в кабинетике, где с ходу, не давая ей дух перевести, спрашиваю наглую от постоянных просителей секретаршу:
— Владимир Адольфович у себя?
— У себя, - нахально отвечает она.
— Я к нему.
— Одну минутку! - вопит она, но я уже делаю шаг, открываю кожаную дверь и вижу, что там сидит мелкое
совещание. А во главе его ораторствует какой-то мужик, но он далеко не тот мой друг, бравый камрад Метцель, а какой-то совсем другой начальствующий мужичонка.
- Извините, - говорю. - Помешал.
И делаю шаг назад.
А там секретарша Нинка на меня бросается, что, дескать, куда это я лезу, что Метцель действительно у себя. Но он у себя дома, потому что он месяц назад вышел на пенсию и сейчас сидит дома от обиды, что его на пенсию послали.
— А если вы насчет луку или огурцов, то у нас их нету, они будут в марте-апреле, а мы сейчас только лишь
произвели посадку этих культур, - говорит мне Нинка.
— Милая Ниночка, - отвечаю я ей. - На кой же мне они сдались, ваши огурчики, свеженькая ты моя, когда я
к вам совсем по другому делу, связанному сугубо с производством, а не то чтоб все жрать да разбазаривать.
— Ну это тогда совсем другой коленкор, - успокаивается Нинка. И мне говорит: - Вы подождите, у него товарищи из Норильска. Они скоро закончат, и он вас примет.
— А я и жду, я и жду, - отвечаю. А сам думаю: - Господи! Да неужто уж и спасен?
Ну, часа всего полтора и прождал. Они все оттуда выходят, как из парилки. А я к оратору:
— Товарищ! Товарищ!
— Что? Нет! - гаркнул он. - Я! Мы идем обедать.
Луку нет, огурцов нет, помидоров нет!
-Да я...
- Нету луку! Нету огурцов! Вы прекратите эту порочную практику, понимаешь! Что у вас? Письмо? Откуда?
И он берет в ручки свои мою бумаженцию и долго в нее смотрит, ничего совершенно не понимая.
А тут Нинка-умница, чтобы свой ум доказать, хихикая ему говорит:
— Да нет, Мултык Джангазиевич, оне совершенно по другому вопросу. Насчет продления договора о поставке...
— А-а, - смягчился новый начальник. - Что ж вы сразу мне не сказали?
Вынимает свою шариковую ручку, а у меня аж сердце захолонуло.
— Где расписаться-то? И что же вы это, товарищи, нас так со сроками подводите? - журит он меня, держа мой
документ и свою авторучку вместе.
— Да мы... У нас реконструкция. Всего на полгода и продлить-то, - лепечу я.
И смотрю - о господи! - деловой этот замечательный человек, красивый этот Муллюк Минаретович, стоящий
ныне, как скала, на страже государственных огурцов и луку, быстро мне все подписывает, а Нинке говорит:
- Шлепнешь печать. Мы пошли обедать.
После чего и уходит прочь с нетерпеливо топчущимися, как стоялые кони, норильчанами.
И - о господи! - спасен! Крашеная Нинка, все еще хихикая, ставит мне печать, я дарю ей приготовленную шоколадку "Сказки Пушкина" и действительно, как в сказке, на крыльях Радости и Победы вылетаю за дверь этого нервного предприятия.
- Спасен, - думаю. - Спасен! Прогрессивка - моя, премия - моя, а все прошлые дела - в архив!
А в это время в кабинете звонок. Я притаился за дверью.
- Да, да. Нет, нет, - говорит Нинка. - Уже ушел, одну минуточку - я посмотрю.
Выбегает. Я притаился за дверью.
- Товарищ! Товарищ! - кричит она в лестничный пролет.
Ха-ха! Нету там для тебя товарищей!
Она и возвращается, понурая, говорит в телефон:
- Нет, он уже уехал, наверное.
Из телефона же - ругань с акцентом, даже за дверью слышно.
- Ага, - думаю. - Опомнился? Ну, да поздновато, брат. Подпись-то на месте. И печать там же.
И на уже упомянутых крыльях лечу дальше. Солнце светит ясное, здравствуй, страна прекрасная! Небо - синее, скоро - весна, уж и теплом повеяло, и я - вон он я какой молодец! Все свои интересы соблюл, включая и интересы родного предприятия.
А только жрать мне сильно захотелось, а времени уж ровно оказалось два часа. Я - туда-сюда, и везде, нигде нету для меня питания. Потому что - где и совсем закрыто на обед с двух до трех, а где стоят хвосты таких же, как я, гавриков. И торчать мне там нет никакого навару, теряя время.
И тут-то вот и появляется на сцене этот проклятый беляшик, из-за которого я погиб.
А то, что жрать-то мне охота. Ну я и купил у этих двух, две заразы стояли на остановке с алюминиевым бачком, из которого валил пар. И эти заразы кричали:
— С пыла, с жара, 38 копеек пара!
— Свежие? - спрашиваю.
— Сегодняшние... С пыла, с жара...
— Рыбные, что ли?
— Како рыбные? Настоящие, мясные. 38 пара, - с гордостью отвечают мне эти две лживые толстухи в нечистых белых куртках поверх ватных телогреек.
И тут я мгновенно пропадаю. Потому что лишь купив два рекламируемых беляша и доедая уже второй, я лишь тогда понял, в чем дело. А дело было в том, что они, видать, пролежали у них там где в витрине, засохнув, а потом они их пропарили хорошенько и швырнули на улицу для таких дурачков, как я. Сразу меня, конечно, и замутило. Но я не растерялся, потому что на всякий замок есть отмычка. Я тогда - бац! - вынул из портфеля читушку (а я всегда ношу с собой читушку), насыпал ей в горлышко соли, размотал и для сокращения желудочного жжения взял да и выпил ее всю из горла. А дело это было уж в какой-то, не помню, "Закусочной".
И вот тут, ну вот честное слово, я ведь не знаю, за что меня осуждать? Ведь и мой папаша всегда так делал. У него два лечения было. От простуды - водка с перцем, от живота - водка с солью. И дожил бы он наверняка до многих лет, коли не убили бы его на фронте все те же проклятые фашисты.
Так что за что меня осуждать-то? И говорить, что я был в состоянии алкогольного опьянения. А подлецы эти, что уже наверняка позвонили мне на работу, что я был в состоянии алкогольного опьянения, подлецы эти совершенно все врут, что я был в состоянии алкогольного опьянения. Потому что когда я у них был, то я еще не был в состоянии алкогольного опьянения. А когда я им потом в состоянии алкогольного опьянения звонил, то они не могут по телефонному проводу видеть - в состоянии я алкогольного опьянения или не в состоянии алкогольного опьянения. А то, что они сказали, будто у меня язык заплетается, так это они тоже по злобе совершенно все врут. Вовсе он у меня и не заплетался, а просто им обидно стало, что я их умней и вроде как их обманул, - вот они и решили со мной разделаться. Эх, и влип же я!
