Шел я как-то по улице, радуясь великолепию летней утренней погоды и солнечным лучам, отвесно падающим на мою побритую безопасной бритвой голову.

И не знал, и не ведал, и не подозревал о воистину трагико-драматических событиях, поджидающих меня за углом, как своего свидетеля и соучастника.

Вот. Шел. Аза углом, во дворе гастронома № 1 "Диетпитание", где обычно происходит в порядке очереди продажа куриного яйца из ящиков со стружками, как всегда, толкался различный народ, желающий продажи.

Видите ли, это, может быть, в Москве или в Ленинграде куриное яйцо продают свободно и на каждом углу, а у нас яйцо очень любят есть, поэтому и стоят за ним в очереди за углом во дворе гастронома № 1 "Диетпитание".

И нечто мне сразу же в очереди резануло глаз, и, как выяснилось это вскоре, я не ошибался.

Понимаете, дело в том, что поскольку за последнее время значительно выросла культура населения, то все теперь себя в очереди ведут прилично, культурно и спокойно.

Все тихо ждут, когда подойдет их время, и, когда подходит их время, без волнения и с уверенностью в будущем берут тот самый продукт, за которым они и встали в очередь. Например, куриное яйцо.

Это раньше, тогда действительно наблюдались эксцессы: крик, вой, шум, ругань, иногда и до мордобоя дело доходило, а теперь все это кануло в прошлое. Вы вот посмотрите внимательно кругом и с удовольствием убедитесь в том, что я не вру.

Вот почему мне сразу, я говорю, резануло глаз, что очередь как бы вернулась к старым временам и порядкам.

Столпились. Размахивают руками. Кричат. Вопят. Затевают потасовки. Хватают друг друга. Ругаются.

Я тогда быстро, я - мигом, я, увидев нарастающее безобразие, мигом вклинился в толпу с мыслью: "Эх, была не была. Тряхну стариной, попытаюсь навести порядок".

С этой мыслью и со словами: "Люди! Что вы делаете? Опомнитесь!" - я вклинился в толпу и тут заметил еще кое-что интересненькое.

Заключавшееся в том, что, во-первых, толпа охотно, хотя и туго, пропускала меня вперед, но смотрела не по-человечески изумленно.

А во-вторых, все они - и мужчины, и юноши, и дети, и дамы, и безусые подростки, и старушки, и старики - были одеты в какие-то неописуемо устаревшие лохмотья: сюртучки, гимнастерки, толстовки, фраки, куртки, рваные тельняшки.

Заметил девушку, которая нацепила такую устаревше короткую юбку, какие только сейчас, по слухам, входят в моду на прогнившем, отцветшем и облетевшем Западе.

Другая, по возрасту старушка, держала на глазах пенсне. Сама в суконной одежде, на ногах солдатские обмотки.

Кто-то к кому-то на моих глазах лез в карман, кто-то кричал: "Па-азвольте!", а у одного мужчины средних лет я увидел на боку, я увидел... что бы вы думали?

А револьвер я увидел у него на боку, у мужчины с рожей красной, озверевшей от водки. Вот как. Или маузер. Я в марках огнестрельного оружия разбираюсь весьма слабо, хотя носил.

Факт, конечно, неслыханный и небывалый для наших условий, вопиющий, чтобы даже в очереди за куриным яйцом люди стояли с револьверами, но я даже и этой дикости не успел удивиться.

Потому что, протиснувшись наконец в голову очереди, я не нашел там милых сердцу ящиков с яйцом и продавщицу в белом халате, а обнаружил себе на диво свою бывшую ученицу Ариадну Кокон, которая за время учебы у меня показала чрезвычайно низкую успеваемость по физике и вела себя из рук вон плохо: слишком увлекалась мальчиками, танцевала на вечере, прижавшись к ним животом, и была замешана в какой-то дачной истории.

И вот сейчас эта несчастная стояла на коленях в нелепом рубище с полуобнаженной белой грудью, была крашена помадой и имела под правым глазом синий синяк. О Господи!

Палящие лучи солнца немилосердно пекли ее кудрявую головку, глумящаяся толпа травила это беззащитное и заблудшее существо оскорбительными выкриками, предложениями и намеками. О Боже ты мой!

Я рванулся, я вскричал:

- Ариадна! Ариадна! Что приключилось с тобой? Почему ты стоишь здесь в такой нелепой позе и полуголом

виде?

Ариадна подняла на меня свои бездонные голубые глаза и прошептала, еле заметно краснея:

— О, это вы мой учитель. Я сразу узнала вас. Как прекрасно, что я вас встретила. Сейчас я расскажу вам все.

Я могу довериться вам?

— О, разумеется. Я защищу тебя, малышка. Я не дам тебя в обиду. Хоть я и стар, хоть я и сед. Хоть я и немощен, - сказал я, чувствуя, что предательский комок уже застывает у меня в горле, сказал я, обводя мрачным взглядом враждебную толпу.

— Как вы знаете, я еще в школе имела довольно низкий моральный уровень, - начала свой рассказ несчастная Ариадна. - Я танцевала, прижавшись животом к мальчикам, и была замешана в дачной истории.

Поэтому сразу же после школы я попала в компанию стиляг и тунеядцев.

Жуткая это была компания.

Днем мы отсыпались, по вечерам скупали у иностранцев ихние тряпки, сигареты, пластинки и жевательную резинку. А по ночам устраивали оргии. Танцевали голые рок-н-ролл, буги-вуги, твист, шейк и цыганочку с выходом, а также пили из туфля шампанское. Там я получила кличку Халда.

Она перевела дух. Скупые слезы холодили мои глазные яблоки.

- Но, как говорят в народе, сколько веревочке ни виться, а конец будет. Настал конец и нашей "шикарной"

жизни, о которой я вспоминаю сейчас, стоя на этой площади, гонимая и опозоренная, с ненавистью и омерзением. Мы были обнаружены органами общественного порядка и высланы в отдаленные места нашей необъятной Родины для трудового перевоспитания. Меня, например, выслали в г. Североенисейск Красноярского края.

И хотя там я тоже не работала, но я там настолько много думала о себе и своей жизни, что решила, вернувшись с трудового перевоспитания, начать новую жизнь, пользуясь поддержкой родителей и настоящих друзей, то есть поступить работать кассиршей в посудохозяйственный магазин "Саяны".

Но увы! Жизнь так жестока! Настоящие друзья отвернулись от меня. Мои бедные родители умерли, не вынеся позора, свалившегося на их седые головы, а в посудохозяйственный магазин меня не берут ввиду того, что у меня нет прописки. Толпа, как вы замечаете, глумится надо мной, и, между прочим, правильно делает, так как это безобразие - находиться в нашем счастливом городе одетой в рубище и на коленях. Так мне и надо. Я поняла наконец, что нельзя прожигать жизнь, а нужно ровно гореть во имя человечества. Так я говорю, ибо ко мне пришло запоздалое раскаяние.

И несчастная, закрыв лицо ладонями, горько-горько заплакала.

Плакал и я. Мы долго плакали. Плакали все, и я сказал сквозь слезы:

- Милая моя Ариадна! Теперь ты видишь, к чему привело нарушение тобой моральных запретов, твое нежелание прислушаться к советующему голосу старших. Твоя собственная изломанная жизнь - вот тому живой пример.

Если бы ты вела себя правильно, не прижималась во время танцев животом к мальчикам и не участвовала в дач

ной истории, кто знает, каких бы успехов на жизненном поприще ты могла сейчас добиться.

Может быть, ты стала бы врачом, физиком или геологом. Может, полетела в космос, как наша Валя Терешкова. Или была простой швеей или простой уборщицей была, но честной швеей и честной уборщицей, честной и имеющей хорошую одежду.

Горькие рыдания сотрясали ее худенькие плечики, слезы заблудшей души падали на раскаленный асфальт и испарялись шипя.

- Плачь! Плачь! Это - хорошие слезы. Это - слезы очищения и раскаяния. Плачь! Ты говоришь, доча, что настоящие друзья отвернулись от тебя? О нет! Настоящие друзья не отворачиваются друг от друга, если попадают в беду. Твой настоящий друг - это я, старый учитель физики, твой старый учитель физики. Ты ведь помнишь свою чистоту, свою школу, скрип белого мела по черной классной доске, запах парт. Ты ведь помнишь демонстрацию закона Джоуля-Ленца о количестве теплоты, выделяемой электрическим током. И не думай, что твоя жизнь разбита. Твой старый учитель, я, я помогу тебе. Я пропишу тебя на своей жилплощади, ты устроишься работать кассиршей в посудохозяйственный магазин, а вечерами будешь заниматься на курсах подготовки в вечерний финансово-кредитный техникум.