И тоскливо, и холодно стало, несмотря на июльское время. И он опять поднял голову, и опять увидел эту Полярную звезду. И опять Полярная звезда в упор и горько глядела на свою заблудшую землю. И опять все корчилось и болело.

— Что? Что? - шептал художник. - Что? Что? - шепотом повторял он, пятясь и спотыкаясь.

— Что? Что? - все бормотал он. А потом уж и не бормотал. Потом он уже молча и тихо сел в самолет и полетел

из Москвы в сторону, совершенно противоположную Швеции, а именно - в Сибирь.

Молча и тихо сошел он по трапу, и тихо, и молча, и плача он быстро шел туда, к висячему мосту. Он шел плача, и слезы плавили ему глаза. И глаза поэтому не могли видеть ничего: ни новостроек, которые вылезли из-под земли, как грибы, ни лиц, озаренных радостью нашей эпохи, ни самой радости нашей эпохи не видели глаза плачущего человека.

Но потом слезы кончились, и он увидел, что висячего моста уже нет, а на его месте построен новый мост, каменный.

Слезы кончились. Художник стал сух. Он немного постоял. Потом снял свою хорошую одежду. Нагой, он связал ее в узел и утопил. Нагой, он тихо ступил в мутные струи вонючей речки. Нагой, он стоял дрожа и сказал слово. И слово это было - о пожалуйста, не смейтесь! Прошу! Я умоляю вас не смеяться! - слово это было "пфимпф".

- Пфимпф, - тихо сказал художник и медленно поплыл.

Его (разумеется, совершенно случайно) никто не видел,( почему потом и не искали. Обезображенный труп его нашли потом туруханские рыбаки, но какое им было до него дело?

А если вы спросите, откуда я сам тогда все это знаю, то я вам на это ничего не отвечу. Я вам другое скажу: никто ничего не знает. Не знаем, кто мертв, кто жив, а кто еще не родился. Никто ничего не знает. Всех нас надо простить. Я не шучу. Я еще не сошел с ума.

Орел Орлов взял у жены 25 рублей и отправился на ярмарку, устроенную горисполкомом перед Пасхой по случаю Первого Мая.

Это необычное имя "Орел" Орлов получил потому, что родился в годы обостренной классовой борьбы и ликвидации всего кулачества как класса. Злобный кулак Ферапонт поджег ночью ригу, где сушились снопы, а наутро родился Орлов, и его назвали за это Орлом. Он теперь работал на телевизорном заводе вахтером, зарабатывал прилично и мог себе позволить купить все, что душе угодно, на эти 25 рублей. Жена его, Евпраксия, тоже с ним хотела пойти на ярмарку, устроенную горисполкомом перед Пасхой по случаю Первого Мая. Но он ее с собой не взял, не объяснив, почему, так как и сам этого не знал.

Прибыв ранним утром на место торжища, Орлов был поражен нарядностью куч людей, красотой товаров и особенно - надписями. Каковые не лишено интереса привести с целью воссоздания той атмосферы, в которую влип Орлов непосредственно перед тем, как попасть в сумасшедший дом. Откуда, кстати, он мигом вышел, пролежав на твердой койке всего лишь неполные сутки: до прибытия на службу районного лечащего врача Царькова-Коломенского, страшного пьяницы с сизым носом, похожим на долго показываемую фигу, и пышной бородой, где вечно торчал всякий сор, а из нее вылетали и в нее влетали мухи, пчелы и комары, которые его самого, однако, никогда не жалили, боясь потерять место, где жить.

Надписи, выполненные славянской вязью в духе модной русской старины, были такие:

Здесь торгуют всякой снедью.

Нам плати рублем и медью.

Эй, любители поесть!

Ваше место только здесь.

Приглашает вас на торг

Кировский райпищеторг.

Окунь-терпуг, хек, налим.

Выбирайте - продадим.

И еще:

Папы, мамы, ваши детки

Любят пряники, конфетки.

Для детей подарка нет чип

Лучше, чем мешок конфет.

А также:

Не трудитесь, не спешите,

На наш столик загляните,

Торты песочные, бисквиты,

Булочка дорожная, творожная,

Ешьте, пейте, аппетит развейте!

Кроме того:

Скажу вам прямо от души:

Рыбные пресервы хороши.

И, наконец, возвышалась над густо дышащей толпой громадная деревянная бочка, на которой плясал натуральный зеленый черт с мохнатым хвостом. Плясал, подлец, бья в алюминиевые ложки и распевая песню следующего содержания:

Не жалейте сбереженья,

Приходите на базар.

Получайте наслажденье,

Покупая наш товар.

Припев (и дробная россыпь ложек):

Лучше нету наслажденья –

Есть конфету и печенье.

Вас избавит от хлопот

С колбасою бутерброд.

Орлов шел дальше. Он видел лотки, заваленные изобилием, счастье на лицах. Бритые мясники в расстегнутых красных рубахах пластали на колодах упругие свиные туши. Дымились самовары, курился и лез в нос питательный шашлычный дым. Но погубила Орлова мелочь - вывеска с "ерами", "ятями" - ТРАКТИРЪ" У ПЕРВАГО ГОРПРОМТОРГА", приделанная к крыше простого сарая, грязные доски которого были искусно выкрашены художником под вид смолистого соснового сруба.

— Эт-то что еще такое? - пролепетал Орлов, указывая на вывеску.

— А это, мужик, царь с Солженицыным из-за границы вернулись, - объяснил ему какой-то пьяный молодой человек с длинными патлами. И захохотал.

У Орлова помутилось в глазах, и он единым духом приобрел и выпил из горлышка три четвертинки водки плюс бутылку ананасного ликера. После чего замелькали перед ним в калейдоскопе позументы, хоругви, колокола поплыли, торжественные хоры запели. И дрожащий Орлов обратился к близстоящему милиционеру с плачущим вопросом:

- Городовой! Голубчик! Скажи, пожалуйста, зачем это нелепое население издевается над батюшкой-царем? Зачем нахальный черт плясал на бочке, оскорбляя веру? Зачем гражданы пихаются локтями, а бабы дерут друг у друга мясо? Скажи, городовой! Мильтон! Голубчик?!

Страж порядка недолго вглядывался в духовно преображенное лицо несчастного Орлова. Сплюнув, он поволок рыдающего за воротник, а тот обмяк в его тренированных руках.

- Ну что, бич, допрыгался? - спросил его наутро Царьков-Коломенский. Но тот молчал, свято глядя в потолок и справедливо полагая, что, раз уж он попал в психушник, значит, он и на самом деле сумасшедший.

Однако Царьков не зря восемь или десять лет учился в мединституте. Он быстро определил неизменное здоровье Орлова и вытолкал его из больницы вон своими руками без помощи санитаров и пинков.

Орлов тогда сразу пошел домой и там молча поцеловал жену в ухо. А она ему сначала наладила кулаком, а потом завыла. Это когда он предъявил справку о ночевании в дурдоме и объяснил, каких бед и печалей избегнул.

Евпраксия выла. А Орлов был бодр.

- Все в порядке, Евпраксия, - сказал он. - Жизнь продолжается и будет длиться вечно.

После чего надел форменный пиджак и отправился заступать на вахту телевизорного завода. Чтоб если кто поволокет телевизор через проходную, сразу его остановить, пресечь и передать куда следует.