— А как его фамилия, этого двоюродного дедушки?

Она не говорила, эта ваша мама?

— Говорила. Иванов ли, говорит, или, может быть, уже Шапиро.

— А почему тогда вы сами ничего не знаете? – поймали мы его.

— Да я же маленький был. Солнце палило. Игренька хрипел. Овод кусал. Всадник, вытирая струящийся пот,

скакал в Китай.

— Всадник, вытирая струящийся пот, всадник, вытирая струящийся пот... - машинально повторяли мы до

тех пор, пока нас не осенило.

— Да в каком же все это было году?! – выкрикнули мы.

— В 1920-м.

— Так и сколько же тогда вам практически могло было быть лет?

— Мне? А мне нисколько тогда не было практически лет, потому что все это рассказывала мне мама, и папаша

тогда еще были живые, но не с нами. И мы жили тогда с мамой на заимке близ деревни Кубеково в 1949 году.

В тонкие двери и слепые окна бил буран, за перегородкой стучал копытцами ягненок. Было Рождество! Милая мама! Она была добрая! У нее был большой мягкий живот! Мама, мама!..

И он в изнеможении откинулся на спинку стула и разрыдался, как баба. Не любим мы с таким контингентом

работать. Мы сами нервные, зачем нам еще нервные. Мы дали ему понюхать нашатырю на ватке и продолжили собеседование:

— Позвольте, но при чем здесь мама? Как, кстати, ее фамилия?

— Иванова. Милая добрая мама! Она мне сказала, что ей кто-то говорил, что будто про него слышали, что он когда уехал на коне, то потом женился на еврейке Шапиро в Канаде, Париже или США, а потом он еще куда-то переехал и прислал оттуда канадские меховые сапоги.

— "Кто-то где-то, кого-то", - передразнили мы его. - Кстати, интересно бы побеседовать с вашей мамой. Где

она, кстати, проживает и кто, кстати, получил вышеупомянутые канадские сапоги?..

— Она нигде не проживает. Она - чистый Дух. Дух.

Она умерла, - все-таки ощерился он, ну да мы и не таким зубки повырвать можем.

— А сапоги?

- Какие сапоги?

— Канадские сапоги от Шапиро кто получал?

— Канадские сапоги "Билли Джеймс" я получал, но я не знаю, от кого. Это не от Шапиро. Их просто принесли,

поставили за ушки и говорят: "Вот, носи..." А вообще-то я все придумал, - вдруг нахально заявил он.

— А цель, цель какая? - спрашиваем мы трясясь.

— А цель такая, - ухмыляясь, заявил наглец, - что я поспорил с нашими, спорю и выиграю, что вы все равно

меня на работу примете, а про вас есть мнение, что вы - старая мужила и что вам на пенсию давно пора с вашими методами...

— Мужила я старая?

— Мужила!

— У кого есть мнение?

— У всех есть мнение, у всего коллектива...

— Хрен тебе, а не работу! - завопил я в предынфарктном состоянии.

И не принял его на работу. И до сих пор, кстати, считаю, что поступил правильно.

Мы и они финал анализа

Это все было до обеда. Подарков поэтому еще не выдавали. Мы так и знали, что этим все и кончится: они нас вызывают и говорят нам - вы что совсем сдурели старый осел вам кто позволил на работу не принимать добро вы эдакое ваше ли это дело когда все решено? Мы отвечаем плачем что анкета сомнительная на вопросы отвечает издеваясь. Они говорят не ваше телячье дело все решено кандидат наук кандидат в члены. Мы говорим - таких кандидатов собственноручно кокали из "тэтэшки". Они говорят - не те времена...

Всякая гадская сволочь нынче рассуждает про времена, всех бы их из "тэтэшки", включая и времена! Времена вам... да какие же вам еще надо времена, разве эти плохие? Эх вы, они, вы они - ведь сами рубите сук, на котором живете! Ведь вы же все же приняли его, несмотря на наш отказ, протест, анкету и предупреждение, а стало быть, мы с вами снова проиграли идеологическую битву.

И вот вы смеетесь над нами, вы все же велели его принять. А почему? Да потому, что он за вас работать станет, а вы врете - потому, видите ли, приняли, что он, видите ли, сильно нужен. Вам и нужен сильно, конечно же, чтоб вам баклуши бить в рабочее время, а мы считаем, что нам никто не нужен, кто такой. Мы ведь предупреждали их, упрашивали не принимать, мы им говорили: "Товарищи! Товарищи!" А они в ответ нас хлопали по плечу и смеялись: "Замри, бдительный старик!" - и обидно поминали любимую книгу "Тимур и его команда". "Спокойно, старик, спокойно..." Гады! Они с "атташе" - чемоданами на казенных машинах ездят и фильмы смотрят про блядей, вот откуда в них все это!

Что ж, мы замрем! Пускай мы сами будем "бдительный дурак" в 70 лет, хотя не так уж мы и стары, чуть старше Страны. Мы замрем, хотя знайте: вы все продали и предали! Такие, как он, еще преподнесут нам сто тысяч

сюрпризов, эти "талантливые специалисты среднего звена". Они скоро все уедут в Израиль вслед за канадскими меховыми сапогами, и тогда будет конвергенция, и нам всем - крышка. И нам, и им, и ему, и вам - всем. Душа пойдет в ад и будет вариться в смоляном котле, потому что наша функция - уберечь граждан от соблазна, чего мы постоянно не исполняем.

Закрывшись на крючок, мы горько плакали в туалете об утраченных идеалах и тающей идее. "Подморозить!" - думали мы, и слезы наши были чисты. Но тут постучали и сказали, что пора получать подарок: финский сыр "Виола", скандинавское масло, низкосортная копченая колбаса, кура потрошеная фр., горбуша, гречка etc. - всего на сумму 24 руб. 40 коп.

Вот и все

Вот и все. Писатель сидит перед окном и немножечко морщится. Ему вырвали больной зуб, но он ни на кого не обижается, потому что никого не обидел, потому что неспособен. Жить, не помня ему, с чего начинается рассказ о князе Кропоткине. "Молодость прошла, - думает он, глядя в окошко. - Навсегда ушла, - думает он, глядя в окно. - Петь в одиночестве, - думает он. - И никто нам не поможет, - думает. - Петь анданте модерато и как там это... мольто? Не сбиваться в стаю, от всех таиться, вести честный частный добропорядочный образ жизни, прочитать Т.Манна, О.Шпенглера, К.Маркса, Н.Бердяева, выучить латынь, знать Библию, Коран, Тору, может быть, ходить в церковь, где сладко поют, а может быть, и вообще никуда не ходить, йога-йога, вот твоя дорога, и обливаться холодной водой по утрам перед лыжами после коньков, вырвать зуб второй и вставить два первых золотых, написать сценарий за 6000 рублей, исчезнуть, раствориться, находясь во взвешенном состоянии, коагулировать, посмотреть все фильмы Бунюэля, поздравить с праздником 1 мая В.П. Аксенова и писать, писать, писать..."

— Чего писать? Что писать? О чем писать?

— Бог знает...

Знает Бог! - выйди на улицу, стучат трамваи, лица спешащих - тут же в метро. За город! За городом не шелохнется ветка, снег...

- Это осталось, снег?

Да, осталось. Что еще? Любовь? Да. Не ври. Да, любовь, любовь! Да-да-да - да-да-да... Дада?

- Не "Дада", а- да-да-да!..

Снег да любовь.

Вот и все. Писатель сидит перед окном и немножечко пишет. И он ни на кого не обижается, и он никого не обидел, и он потому что неспособен. "Жить, не помня ничего, - думает он, глядя в окошко. - Все проходит", - думает он, глядя в окно.

Но-

яркий белый луч раздирает зимнюю тучу. Солнце. В косой зубец стылого леса бьет векторно. Дунул ветер, заиграла, вся в блестках, пороша. Снегирь - на снегу. Лиса - на бегу. Волк - в овраге. Снег. Сани. Лошади. Мужик Марей с огромной черной бородой. Желтые церковные купола. Зимние дымы заводов. Посвист поездов. Скрип да лязг, грохот да песня.

Россия. Снег да любовь.

А больше -

Ни-че-го.