Я, уже не раз горевший на подобных предприятиях, тут же, конечно же, с радостью согласился, проделав значительную работу. Я вывел сюжет - действие происходит на строительстве Красноярской ГЭС, - смонтировал стихи Хлебникова, Гумилева, Есенина, Николая Рубцова и Мандельштама (для равновесия и потому, что я его очень люблю). Трудился я около месяца, а по истечении этого срока все дело лопнуло, потому что, как говорила Ирина Аркадьевна, замысел кому-то там показался слишком дерзким в свете напряженной идеологической обстановки весны 1979 года. Гумилев там, понимаешь... Мандельштам... Да к тому же режиссер не имел московской прописки или тарификации - не помню, чушь, в общем, суть которой меня совершенно не интересовала и не интересует. С Ириной Аркадьевной мы расстались друзьями. Она обещала компенсировать мои старания другой интересной работой, я ей не верю, но как только от нее поступит какое-либо предложение, тут же в очередной халтурной затее участие приму обязательно - авось да клюнет, ведь я за последнее время привык считать себя профессионалом! Авось и клюнет. У меня будут деньги, я не буду никого бояться и куплю себе теплую шубу. Я не в претензии. Роза есть роза, бизнес есть бизнес, эвенок есть эвенок.
Я не в претензии, и я не о том. Я хочу рассказать вам, как Ирина Аркадьевна возвращалась однажды глубочайшей ночью домой и что с ней потом случилось.
Немного о квартире Ирины Аркадьевны. Квартира эта однокомнатная, и она расположена на пятом этаже пятиэтажного "хрущевского" дома без лифта. Живет кругом большей частию рабочий класс, и засыпают очень рано. Летом на улице цветет акация, щелкают семечки, ходят в домашних тапках на толстой войлочной подошве, играют в домино.
Но район этот - не новостройка, отнесенная далеко за пределы города, туда, где чувствуется сырость развороченной целинной земли, и рядом лес, и какие-то деревни с названиями Горшково, Убеево, Порточки, откуда утром бабы везут цветы и редиску на Центральный рынок. Этот район возник на месте разрушенного старого района, состоящего из бараков, и расположен на месте древнего культурного слоя, отчего и тополя, и сирень, и акация, оттого и домино, и традиция шастанья между домами в домашнем халате, как на коммунальной кухне, - все оттого.
Ирину Аркадьевну здесь никто не знал. Это она так думала, потому что никогда не работала "в заводе" и не была знакома ни с кем из окружающих, населяющих эту улицу, или, вернее, этот квартал, - дома были разбросаны в беспорядке, понятное дело - "хрущобы"... ОТСТУПЛЕНИЕ. Стоп! Рассказ этот совершенно катится и рассыпается. Это никого, кроме меня, не интересует, но я, балансируя и срываясь, делаю вот это - жалкую импотентскую гримасу. Дескать, ничего, ничего - скоро все получится, сейчас, секундочку, вот-вот, сейчас закройте глаза и не смотрите на меня...
МИНУТНАЯ ИСТЕРИКА. Горько жалуюсь, постыдно слезы лью - вот я и исписался, дописался до какого-то грязного дурофрейдистского бреда. Говорилось ведь не раз старшими товарищами - не вытыкивайся, дружок, пиши, как умеешь, не становись на цыпочки, не тяни шею, ведь оторвется слабая голова. Ан ему все мало! "Дурофрейдистский"(!). Да ведь о Фрейде-то ни малейшего понятия!.. Так, слышал что-то да что-то там читал, что давно уже забыл. "Фрейд, Фрейд, Фрейд", "тотем и табу", "венский шарлатан"... Верхушки!.. А все потому, что, мерзавцы, не приняли в Литинститут, а уж так хотел в Литинститут, так старался, послал на конкурс всякие жизненные рассказы, письмо написал, что, дескать, из Сибири... Хрен там!.. Раскусили и не пустили... И правильно сделали. Молодцы!.. Я говорю вполне искренне...
...хрущевские дома. О зодческое искусство тех лет, когда в ООН башмаком по микрофону стучали и театр "Современник" вдохновенно репетировал пьесу будущего вермонтского затворника! О молодость моя, о поллюционная чистота, о молодость Ирины Аркадьевны: шумные споры, СПОРЫ[3], когда первый муж Ирины Аркадьевны, известный зачинатель и телережиссер, ныне покойный, и любовник Ирины Аркадьевны, известный писатель, ныне проживающий в г. Париже, ночами, бывало, ночами, бывало, не с Ириной Аркадьевной на пару тусовались, а жужжали на кухне - все жу-жу-жу да жу-жу-жу. Дескать, согласен ли с таким названием "оттепель" или не согласен? Сумеем ли мы, наши, стенка, утвердиться, сказать свое слово или не сумеем?
Сумели, сказали, сымаем шляпу... Сняли шляпу, долго стоим на морозном ветру. Голова стынет, может быть менингит, загнешься, по районным поликлиникам гуляючи... Шляпу надеваем обратно...
Итак, немного о квартире Ирины Аркадьевны. Квартира эта однокомнатная, но квартира у нее славная: теплая, солнечная, сухая. Интерьер? Интерьер интеллигентного сов. (современного) человека конца семидесятых XX. Кое-что даже и зарубежное - календарь цветной, французские рушнички, сумки полиэтиленовые "Абба" "Бони-М" да "Монтана", ну, ковер, конечно же, весь пол затянут серым паласом. Кресло никелированное, как у врача. ТВ (цветн.), письменный стол, концертная домра, много кофе. "Будете пить кофе? Знаете, они могли сделать все что угодно, но поднимать цены на кофе - это, знаете ли..."
Зачем Ирина Аркадьевна играла на домре-прима два, это понятно и дураку: она думала, что они будут пускать ее за границу в составе профессионального оркестра народных инструментов. Но покойник-муж, чей скорбный фотопортрет с бородавкой на носу украшал пустую белую стену, что-то там такое наподписывал в защиту там кого-то или против танков, да вдобавок еще и писатель из Парижа позванивал, так что Ирину Аркадьевну только в Монголию и пустили один раз - сыграть для размещенных там советских частей вальс из оперы "Иван Сусанин".
Совершенно не хочу злобствовать, потому что я очень добрый человек, и поверьте, что я не глумлюсь над "шестидесятниками", я искренне уважаю их, хоть и имею на их счет свои представления. Я не хочу злобствовать, и я не стану говорить о дальнейшей жизни Ирины Аркадьевны после внезапной смерти знаменитого мужа, который вздумал доказать приятелю, что он, пятидесятилетний человек, свободно может плавать в ледяной волжской воде (г. Тутаев, весна 1969-го), не стану описывать ее увлечения, ее взаимоотношения с "творческой молодежью" (это вы и на моем примере видите!), не упомяну даже о ее "салоне", где считали, что Галич, конечно же, выше Высоцкого, а вот Аверинцев - это настолько уникальное явление, что он годится для любой системы и в этом смысле является непременно эталоном, хотя, естественно, по степени таланта он "тянет на гения", это не всякому дано, а эталон лишь потому, что хватит в самом деле кулаками махать, устали кулаки, ОНИ УСТАЛИ[4], хватит - бетонную стену кулаками не прошибешь, нужно это шестиплоскостное пространство облагородить сыграть Мольера на строго французском языке, Генделем в стену садануть, авось и рассыплется стена от Генделя, от Мольера да от Ирины Аркадьевны, хватит махать кулаками... КОНЕЦ ИСТЕРИКИ. И мне хватит махать языком, раз уж взялся я описывать, как Ирина Аркадьевна возвращалась глубочайшей ночью одна домой и что с ней потом случилось, это, в конце концов, делает меня просто смешным - истерики на бумаге разводить, это непрофессионально даже, в конце концов. "В России все занимаются не своим делом", - сказал мне один француз. Цитата, наверное. У меня нет систематического гуманитарного образования. Меня не приняли в МГУ, Литинститут и ВГИК. И правильно сделали - будь у меня систематическое гуманитарное образование, я б такого понаписал!.. В МГУ - рабочего стажа не было, требовалось два года рабочего стажа, в Литинституте - не прошел творческий конкурс, несмотря на народную народность, во ВГИКе сочинил этюд про распивание самогонки председателем колхоза вкупе с бухгалтером, тишайшим Коленькой... Приняли было в Союз литераторов, да и оттуда недавно вычистили по не зависящим ни от кого обстоятельствам. Неправильно все это... Я бы мог послужить Отчизне, да мне не дают... И хватит хватит!.. Повторяю вам торжественно, тихо, мерно, скромно, что -
