Около полудня в храм, где уединился Такитиро, пришла Тиэко.
– Отец, я купила для вас тофу[47] в харчевне «Морика». Будете есть?
– Спасибо, доченька! Тофу от «Морика» я люблю, но еще больше меня радует твой приход. Побудь со мной до вечера, расшевели мою старую голову. Может, появится в ней идея какого-нибудь интересного рисунка.
Оптовому торговцу готовым платьем незачем рисовать эскизы. Такое увлечение скорее может повредить торговле.
Но Такитиро даже в своей лавке нередко проводил долгие часы в дальнем конце гостиной, за столом у окна, выходившего в сад, где под кленом стоял христианский фонарь. Позади стола в двух старомодных сундуках из павловнии хранились старинные китайские и японские материи, а этажерка сбоку была сплошь уставлена каталогами эскизов из разных стран. В расположенном на втором этаже хранилище было собрано немало театральных костюмов для представлений Но и другая старинная одежда. Там же хранились образцы ситцев из южных стран. Все это собирали еще отец и дед Такитиро. Когда устраивались выставки старинных материй и его просили что-нибудь выставить, Такитиро упорно отказывался.
– Предки наказали ничего не выносить из дома, – всякий раз отвечал он.
Дом Такитиро был построен в старинном киотоском стиле, поэтому каждый, кто направлялся в уборную, неминуемо проходил через узкий коридор мимо его стола в гостиной. Хозяин, насупив брови, молча терпел это, но стоило в лавке повысить кому-нибудь голос, как он раздраженно прикрикивал:
– Нельзя ли потише!
Бывало, во время работы над эскизом к Такитиро подходил приказчик и с поклоном говорил:
– К нам покупатель из Осака.
– Обойдется, пусть уходит. Здесь и других лавок хватает.
– Он наш старинный клиент.
– Незачем мне с ним встречаться. Чтобы купить одежду, надо своими глазами поглядеть на нее, а не болтать попусту. Если он торговец, сразу разглядит стоящие вещи. Правда, мы большей частью держим дешевый товар.
– Слушаюсь.
В той части комнаты, где за столом на плоской подушке сидел Такитиро, был расстелен на полу старинный заморский ковер. Стол был отгорожен дорогими ситцевыми занавесками. Это Тиэко придумала повесить занавески. Они немного скрадывали шум, доносившийся из лавки. Время от времени Тиэко их меняла, и тогда отец из чувства признательности за ее доброту рассказывал ей, откуда какая ткань: с Явы или из Персии, в какие годы и по каким эскизам она была изготовлена.
Разглядывая однажды вновь повешенные занавески, Тиэко сказала:
– Жаль такую ткань пускать на сумки, можно бы на платок, но слишком велик отрез. А что, если из него изготовить пояс для кимоно?
– Дай-ка ножницы, – попросил Такитиро.
Он ловко отрезал от ситцевой занавески широкую полосу:
– Это тебе на пояс.
– Не нужно, отец! – Она поглядела на Такитиро увлажнившимися глазами.
– Бери, бери! Может, когда увижу на тебе этот пояс, в моей тупой голове возникнет идея нового эскиза.
Именно этот пояс обернула Тиэко вокруг кимоно, отправляясь навестить отца.
Такитиро, конечно, приметил пояс, но разглядывать его не стал. Пояс был нарядный, с крупным рисунком в светлом и темном тонах. И все же подходит ли такой пояс для молодой девушки на выданье? – подумал Такитиро.
Тиэко поставила перед ним коробочку с рисовыми лепешками в форме полумесяца.
– Это для вас, отец. Только подождите минутку – я отварю тофу. Тиэко поднялась с циновки и бросила взгляд на бамбуковую рощицу у ворот.
– Осень уже коснулась бамбука, – сказал отец. – Вот и глинобитная ограда местами обветшала и обвалилась. Старая стала, как я.
Тиэко привыкла к сетованиям отца, поэтому не стала ему возражать, лишь про себя повторила: «Осень уже коснулась бамбука».
– Каковы сейчас вишни? – мягко спросил отец.
– Цветы почти все облетели, даже в пруду плавают лепестки. Правда, повыше, в горах, кое-где среди молодой листвы видны еще цветущие ветки. Очень красиво, когда глядишь на них издали.
– Угу.
Тиэко вышла в соседнюю комнату. Оттуда сразу послышался стук ножа, нарезавшего лук, потом удары пестика, которым девушка толкла сушеного тунца. Вскоре она внесла чашки с вареным тофу. Необходимая посуда была привезена сюда заранее из дома.
Тиэко присела рядом, усердно прислуживая отцу.
– Перекуси и ты со мной, – предложил Такитиро.
– Спасибо, отец.
Такитиро поглядел на плечи Тиэко, на грудь.
– Слишком скромно. Почему ты надеваешь только кимоно, сделанные по моим эскизам? Кроме тебя, наверное, никто их и не носит. Не годятся они для продажи…
– Я надеваю ваши кимоно потому, что они мне нравятся.
– Н-да… слишком скромные.
– Скромные – это верно.
– Впрочем, не так уж плохо, когда молодая девушка одевается скромно. – В голосе Такитиро неожиданно прозвучали жесткие нотки.
– Тем, кто понимает, нравится…
Такитиро промолчал.
Теперь для него эскизы – всего лишь развлечение. И в их оптовой лавке, которая последнее время торговала одеждой, рассчитанной на рядового покупателя, приказчик отдавал в раскраску лишь два-три кимоно, изготовленных по эскизам Такитиро, – исключительно чтобы поддержать престиж хозяина. Материя для них всегда подбиралась с особой тщательностью, и одно охотно брала Тиэко.
– А все же тебе не следует носить только кимоно, изготовленные по моим эскизам, или же те, которыми торгует наша лавка. Ты вовсе не обязана это делать.
– Обязана? – удивилась Тиэко. – Неужели вы думаете, что я ношу их по обязанности?
– Ну что же, теперь будем знать: если ты начнешь одеваться по-нарядней, значит, у тебя появился дружок, – громко рассмеялся отец, хотя смех его прозвучал несколько нарочито.
Прислуживая отцу, Тиэко невольно посматривала на его большой стол. Ничто не говорило о том, что Такитиро работал над очередным эскизом. Сбоку стояла лишь тушечница с эдоской росписью по лаку и лежали два альбома с репродукциями (или, скорее, образцами) каллиграфических прописей.
Отец поселился в храме, чтобы забыть на время о своих торговых делах, подумала Тиэко.
– Упражнения по чистописанию шестидесятилетнего старца, – смущенно пробормотал Такитиро, – однако кое-что можно использовать и для эскизов – эти, например, будто струящиеся знаки каны[48], принадлежащие кисти Фудзивара[49].
– …
– Только, к сожалению, дрожит рука.
– А вы попробуйте писать крупно.
– Все равно дрожит.
– Откуда эти старые четки на тушечнице?
– Выпросил у настоятельницы.
– Вы молитесь, перебирая четки?
– Четки иногда считают талисманом. Но временами у меня бывает такое настроение, что хочется разгрызть их зубами.
– Что вы, отец! Ведь они такие грязные! Сколько лет их перебирали немытыми руками.
– Не говори так! Это святая грязь – от двух, а может, и трех поколений монахинь.
Тиэко умолкла, почувствовав, что невольно коснулась отцовской печали, разбередила ему сердце. Она отнесла посуду и остатки тофу на кухню и вернулась к отцу.
– А где настоятельница? – спросила она.
– Ушла. Ты сейчас куда?
– Хочу прогуляться по Сага, а потом – домой. У горы Арасияма сейчас полно народу. Схожу к храму Нономия, потом в храм Нисонъин и в Адасино – я эти места очень люблю.
– Ты еще молода, и это твое увлечение меня беспокоит. Беспокоит и твое будущее. Нет, ты совсем на меня не похожа.
– Разве женщина должна быть похожа на мужчину?
Такитиро долго стоял на веранде, глядя вслед уходившей Тиэко.
Вскоре вернулась старая монахиня и занялась уборкой сада.
Такитиро сел за стол, и перед его глазами стали всплывать картины, написанные Сотацу и Корином[50]: папоротник, весенние полевые цветы и травы… Он думал о только что покинувшей его Тиэко.
