– Мы тоже ждали рассвета…

Синго был уверен, что и в эту дождливую ночь в гостиной его приятеля висит картина с вороном.

«Что, интересно, делают этой ночью наш коршун и наши вороны?» – думал Синго.

После второго сна Синго долго лежал с открытыми глазами, ожидая рассвета, но он не обладал ни характером, ни волей ворона Кадзана.

И все-таки как это печально, думал Синго, что непристойный сон, – не важно, кто была та женщина, Кикуко или сестра товарища Сюити, – не заставил его сердце биться от вожделения.

Это было омерзительнее всякого прелюбодеяния. Какой-то старческий маразм.

Еще во время войны у Синго пропала потребность в близости с женщиной. Так продолжается до сих пор. И не потому, что он очень уж стар, – просто отвык. Война раздавила его, и он так до конца и не ожил. Война до предела сузила его представления о вещах, вогнала их в тесные рамки благоразумия.

Синго даже хотел спросить у кого-нибудь из приятелей, много ли еще таких стариков, их ровесников, но побоялся, что его немощь будет осмеяна.

Чем, собственно говоря, плохо любить Кикуко хотя бы во сне? Неужели даже во сне этой любви нужно бояться, стыдиться? Неужели пристойнее любить Кикуко наяву?

Так рассуждал сам с собой Синго.

Синго пришло на ум трехстишие Бусона: «Если старость забыла любовь – как это больно», – оно еще больше опустошило его.

Из-за того, что у Сюити появилась женщина, супружеские отношения между ним и Кикуко приобрели новые грани. А после того, как Кикуко сделала аборт, стали как-то теплее и мягче. В ночь, когда была та ужасная буря, Сюити нежнее, чем обычно, ласкал Кикуко, а в ту ночь, когда Сюити пришел вдребезги пьяный, Кикуко простила его легче, чем обычно.

В чем причина, в жалостливости Кикуко или в ее глупости?

Способна ли сама Кикуко осознать это? Или, может быть, Кикуко, это чудо природы, бездумно и безропотно плывет по волнам жизни?

Решив не рожать, Кикуко выразила Сюити протест; уехав к родителям, она еще раз выразила протест и в то же время обнаружила безмерную глубину своей тоски, но, вернувшись через несколько дней, она стала бесконечно нежна с Сюити, словно просила прощения за свой поступок, словно искала успокоения своим ранам.

Нельзя сказать, что Синго это было так уж приятно. Но он утешал себя: ничего, все к лучшему.

Синго стал даже думать, что, может быть, самое правильное – закрыть глаза на проблемы с Кинуко и спокойно ждать, пока все разрешится само собой.

Хотя Сюити был сыном Синго, это не мешало Синго сомневаться: такая ли уж идеальная пара Сюити и Кикуко, впрямь ли предназначены они друг другу судьбой, так ли уж крепко должна быть Кикуко связана со своим мужем?

Стараясь не разбудить спавшую рядом Ясуко, Синго зажег ночник у изголовья, но разобрать на часах время не мог. Видимо, уже светает и вот-вот ударит шестичасовой колокол в храме.

Синго вспомнил колокол в парке Синдзюку.

Он возвещал, что парк закрывается.

– По-моему, это церковный колокол, – сказал Синго, обращаясь к Кикуко. Ему показалось, что они идут в церковь по аллее парка в какой-то европейской стране. Представилось, что толпившиеся у выхода люди тоже направляются в церковь.

Синго поднялся, не выспавшись.

Стараясь не смотреть на Кикуко, Синго вышел из дому рано вместе с Сюити.

Неожиданно Синго спросил:

– Ты убивал на войне людей?

– Странный вопрос. Те, кто попадал под пули моего пулемета, погибали, наверно. Но ведь, можно сказать, стрелял не я, а пулемет.

Сюити, поморщившись, отвернулся.

Прекратившийся было днем дождь лил потом всю ночь, и утром Токио был окутан туманом.

После приема в ресторане, устроенного фирмой, Синго усадили в последнюю машину, и он оказался в довольно затруднительном положении провожатого гейш.

Две уже немолодые гейши уселись рядом с Синго, а три совсем юных примостились у них на коленях. Синго обнял девушку за талию и привлек к себе:

– Удобно?

– Не беспокойтесь. – Гейша невозмутимо сидела на коленях Синго. Она была года на четыре моложе Кикуко.

Чтобы запомнить эту гейшу, запишу ее имя, когда сяду в электричку, подумал Синго, но потом что-то его отвлекло, и он забыл записать.

В это утро первой читала газету Кикуко. Почтовый ящик залило дождем, и Кикуко, просушивая газету над газовой плитой, на которой варился рис, пролистывала ее.

Иногда Синго, просыпавшийся рано, сам вставал, шел за газетой и снова ложился в постель почитать, но, как правило, приносить из ящика утреннюю газету было обязанностью Кикуко.

Обычно она просматривала ее, лишь проводив Синго и Сюити.

– Отец, отец, – тихо позвала Кикуко.

– Что такое?

– Если вы уже проснулись, то…

– Что-нибудь случилось?

Что-то произошло, подумал Синго, услышав взволнованный голос Кикуко, быстро поднялся и вышел к ней.

Кикуко с газетой в руках стояла в коридоре.

– Что такое?

– В газете написано об Аихара-сан.

– Аихара забрали? В полицию?

– Нет.

Кикуко, чуть подавшись вперед, подала ему газету.

– Ой, она еще сырая.

Синго неловко взял газету – она была влажная и, выскользнув у него из рук, упала на пол.

Кикуко быстро подняла ее, расправила и снова протянула Синго.

– Я и смотреть не хочу. Так что же случилось с Аихара?

– Пытался покончить с собой вместе с какой-то женщиной.

– Покончить с собой вместе с женщиной? Умер?

– Есть надежда спасти его – во всяком случае, так здесь написано.

– Что ты говоришь! Постой-ка. – Синго отдал Кикуко газету и направился к двери. – Впрочем, Фусако еще, наверно, спит. Она никуда из дому не выходила?

– Нет.

Ну конечно, вчера вечером Фусако была дома, а потом легла спать с детьми, да и не было у нее причины покончить с собой вместе с Аихара – в газете написано не о ней.

Синго пытался успокоиться, глядя, как дождь бьет в окно уборной. Капли дождя суетливо сбегали вниз по тонким длинным листьям деревьев, что росли на горе за домом.

– Ливень. Даже не похож на ласковый июньский дождь.

С этими словами Синго вошел в столовую и сел. Он взял газету, но не успел раскрыть ее, как с носа стали сползать очки. Досадливо прищелкнув языком, Синго снял очки и начал яростно тереть нос и глаза. Какой-то он весь противно потный.

Пока он читал коротенькую заметку, очки все время сползали вниз.

Аихара и женщина решили вместе покончить с собой в гостинице на горячих водах Идзу при храме Рэндайдзи. Женщина сразу умерла. Ей двадцать пять-двадцать шесть лет, предположительно – официантка, личность не установлена. Мужчина, видимо, наркоман. Есть надежда спасти его. Поскольку мужчина постоянно употреблял наркотики и не оставил предсмертного письма, можно предположить, что он инсценировал самоубийство.

Синго подхватил очки, сползшие к самому кончику носа, и в сердцах чуть не швырнул их на пол.

То ли его взбесил поступок Аихара, то ли разозлили упрямо сползавшие очки – не разберешь.

С силой растирая лицо ладонью, он пошел умываться.

В газете местом жительства Аихара была названа Иокогама. Имя его жены, Фусако, не упоминалось.

В газетной заметке ничего не было сказано и о семье Синго.

Иокогама была указана, конечно, наобум – видимо, настоящее местожительство Аихара не было установлено. Да и Фусако уже фактически не жена ему.

Синго сначала умылся и уж потом стал чистить зубы.

Только повышенная чувствительность Синго заставляла его терзаться, не находить себе покоя от мысли, что Фусако до сих пор считается женой Аихара.

– Вот и хорошо, время решило все, – пробормотал Синго.

Неужели время действительно само все решило, покуда он колебался, не зная, что предпринять?

Но неужели у Синго не было никаких средств помочь Аихара, пока он еще не пал так низко?