Из всех младенцев мальчик народился последним. Мать его была толстушкой, но таз у нее оказался узковат. Трудные были роды. Потом у нее случился какой-то спазм, даже помочиться не могла. Потом на второй день помочилась – мы тут все и обрадовались. Первые роды у нее были. Раньше, правда, выкидыш у нее случился.

Моей дочке шестнадцать лет. Очень она малышом заинтересовалась, запросто к соседям заходила. Все об этом знали. Сидит себе сидит, да вдруг с места сорвется, к соседям бежит на младенца посмотреть. Как накатывало на нее.

И вот как-то пришла с улицы, села передо мной и говорит:

– Папа, а правда, что к Симамура их прежний ребеночек вернулся?

– Не может быть! – выпалил я.

– Ты так думаешь?

Ее глаза как-то потускнели. Но она еще не отчаялась. Запыхалась, бежала во весь дух. Я не знал, что ей и сказать. Может, и не нужно было так ее охолаживать?

– Что, снова к Симамура ходила на ребеночка поглядеть? – ласково спросил я. Дочь кивнула. – И что, он правда такой красивенький?

– Пока непонятно. Родился ведь только.

– Ну и что ты там интересного услышала?

– Да вот смотрю-смотрю я на мальчика, а тут тетенька Симамура и говорит – а ты знаешь, Ёсико, что к нам наш прежний ребеночек вернулся? Тетенька Симамура ведь и раньше рожала, правда? Вот я и подумала, что это она о нем говорит.

– Вот оно что… – сказал я, затрудняясь с ответом. Так странно мне это показалось. – Наверное, ты не расслышала. Она хотела сказать, что как было бы хорошо, если бы он вернулся. Да и как про него узнаешь? Мы ведь даже не знаем, были ли это мальчик или девочка. Ведь тетенька Симамура не по-настоящему тогда родила.

– Да, ты прав.

Мне показалось, что я убедил ее. У меня самого осталось чувство какой-то недоговоренности, но Ёсико успокоилась. Поэтому я и не стал продолжать разговор. На самом-то деле выкидыш у Симамура случился на шестом месяце, так что вряд ли осталось секретом, кто это был. Но я не стал этого говорить.

Слух о том, что супруги Симамура твердят о том, что к ним вернулся их прежний ребенок, распространился среди всех наших. Дошел он и до моих ушей.

В разговоре с дочерью я воскликнул «Не может быть!», полагая, что разговор о возвратившемся ребенке – глупость. Однако по размышлении я решил, что это, может быть, не совсем так. В давние времена подобные разговоры никто не счел бы бреднями. Да и сейчас такие люди тоже еще остались. Сами Симамура были, наверное, твердо уверены в том, что их неудавшийся ребенок переродился в нынешнего сына. Даже если считать их соображения за чрезмерную чувствительность, эта уверенность служила им утешением и подпорой.

Прошлый ребенок был зачат в те три дня, на которые вернулся отец во время передислокации его части. Выкидыш случился, когда он был на фронте. Сын родился через год с небольшим после демобилизации. Вполне можно представить, что́ они испытали после потери первого ребенка.

Ёсико всегда говорила о нем как о живом. Она называла его «этот малыш». Однако никто из деревни не держал его за живого. И только сами Симамура говорили о нем как о народившемся. Я не хочу сказать, что этот малыш был человеком в полном смысле этого слова. Ведь он прожил свою жизнь в утробе. Он не видел солнечного света. Может, и души у него еще не было. Но люди все равно окружали его. И быть может, его жизнь была безоблачной и счастливой. В любом случае он хотел жить.

Конечно, я не могу утверждать, что сын Симамура был точно таким же созданием, что и их первый ребенок. Но мы не знаем, какая биологическая и душевная связь между ними. Не знаем мы, как, когда и откуда берутся те силы, благодаря которым зарождается жизнь. Жизнь первого ребенка и второго – это разные жизни? Или же обе они составляют часть чего-то более общего? Поэтому голословное утверждение о невозможности перерождения, перерождения покойника в живого, является не более чем предположением. Твердо заявлять о возможности перерождения или же его невозможности мы не имеем никаких оснований.

По размышлении я могу теперь в точности сказать, что раньше вся эта история с выкидышем была мне в общем-то безразлична. Однако теперь все изменилось. Я ощущал настоящее сочувствие. И стал думать об этом малыше как о живом.

Когда стало известно, что жена Симамура избавилась от своих спазмов, дочка отправилась к ней посоветоваться насчет домашнего задания по труду. Помимо прочего, ею двигало еще и любопытство. Поскольку тетушка Симамура прожила какое-то время вместе с матерью в Токио у родственников, особой стеснительностью она не отличалась. Вернулись они потому, что дом во время бомбардировки сгорел. Я же был ответственным в нашей десятидворке за противопожарную безопасность и потому временами посещал эту семью, состоявшую из беременной дочери и старенькой матери.

Меня назначили на эту должность, поскольку я был единственным мужчиной, кто не ходил на работу. К тому же от природы я робок и потому чрезмерными придирками людям не надоедал. Ночному дежурному я рекомендовал приносить с собой книжку подлиннее – чтобы до рассвета хватило, старался поменьше тревожить сон людей. Обходы на своей одной ноге делал, за затемнением следил. Но это все. Хорошо, что в Камакура за всю войну ничего такого не случилось.

В начале весны, когда уже зацвела слива, во время ночного обхода я заметил, что с кухни Симамура пробивается свет. Я зацепил палкой за калитку, но как-то неловко – она выпала у меня из руки и свалилась за забор. На следующий день я хотел было пойти забрать ее, но постеснялся. Что я скажу? Вот ходил тут ночью и палку обронил. А днем пришла беременная Симамура, стоя у ворот, позвала Ёсико.

– Это, наверное, твой отец во время обхода палочку обронил.

– А где вы ее нашли?

– Да вон у калитки.

– И как это его угораздило?

– Так ведь темно же было.

Мы все жили в узком, даже по камакурским меркам, ущелье. Во время воздушной тревоги я первым бросался к пещере на горе. Оттуда были видны все дома моей десятидворки.

В тот день был налет. Слышались взрывы. Уже добравшись до входа в бомбоубежище, я увидел, что Симамура стоит на тропинке. Сделав несколько шагов вниз, я закричал: «Скорее, скорее!»

– Вы только посмотрите на этих птичек!

И действительно – на старой сливе я увидел нескольких птах. Они отчаянно взмахивали крылышками, но взлететь не могли. Это были какие-то конвульсии в закрытом пространстве, где стенами служили зеленые ветки. Когда какой-то из птичек удавалось подлететь к ветке, она все равно не могла усесться на нее. То лапки разъедутся, то назад опрокинется…

Симамура добралась до пещеры, но и оттуда она продолжала наблюдать за сливой. Она сидела на корточках, плотно обхватив руками колени, и смотрела на сливу.

В бамбуковую рощицу со страшным скрежетом врезался осколок.

Когда я размышляю обо всех этих разговорах про перерождения, я всегда вспоминаю тех птичек. Симамура была тогда беременна в первый раз. Это уже потом она родила без происшествий.

Вообще-то, выкидыши во время войны случались часто. Зато беременели мало. У женщин как-то все в организме разладилось. А вот этой осенью сразу в четырех семьях дети народились.

Вместе с дочерью мы проходили мимо живой изгороди у дома Симамура. Цвели камелии. Я их очень люблю. Мне осень вообще нравится.

Я шел и горевал о тех детях, которым из-за войны не удалось увидеть этот свет, о себе самом – война лишила меня жизни, думал о том, кем мне суждено переродиться.

У них было заведено так, чтобы мать в начале месяца клала в кошелек Ёсико две иены – четыре серебряные монетки по пятьдесят сэн. Тогда эти монетки стали выпускаться меньшего, чем прежде, размера. Тем не менее, попадая в красный кожаный кошелек, эти монеты, которые на глаз были легкими, но на самом деле вполне тяжеленькими, придавали, по мнению Ёсико, кошельку солидность. Ёсико не желала размениваться на пустяки, и потому монетки довольно часто оставались неизрасходованными в ее кошельке, который она держала в портфеле. И не то чтобы Ёсико отвергала по каким-то принципиальным соображениям такие естественные развлечения, как походы с подружками по работе в кино или в кафе. Нет, просто все эти вещи находились за пределами ее жизни. Ни в каких кино она никогда не бывала, а потому все эти увеселения не представляли для нее никакого интереса.