Потом я перестал встречать ее в лифте.

«Девочку должны были оперировать. Как у нее дела?» – спросил я сестру. «Операцию делать не стали, она вернулась домой. Ее соседка по палате умерла, и она стала говорить, что ни за что здесь не останется. Никто не мог уговорить ее».

«Но тогда она обречена на смерть?»

И вот я еду в Киото, чтобы увидеть ее молодость.

Я открыл глаза – осенний дождик барабанил в стекло. Видение пропало. Я задремал, когда первые капли дождя затуманили окно, теперь ветер с силой бросал струи в стекло. Капля путешествовала за каплей по оконной диагонали. Некоторым каплям удавалось пройти весь этот путь. Капля двигалась, потом застывала, двигалась – застывала. Капли подчинялись какому-то ритму. То одно сгущение обгоняло другое, то верхние капли менялись местами с нижними, то вдруг они все вместе прочерчивали одну и ту же траекторию. Я слышал музыку их движения.

Когда я видел падающий с гор огонь, мой сон был беззвучен. Но мне показалось, что он был навеян звуками музыки стучащего в окно дождя.

Послезавтра в одном из отелей Киото должна была состояться презентация новогодней коллекции кимоно. Меня пригласил туда хозяин магазина, торговавшего одеждой. В качестве одной из манекенщиц значилась Бэппу Рицуко. Я помнил, как звали ту девочку с колючими глазками, но я не знал, что она стала моделью. И я приехал в Киото не любоваться цветами осени, а взглянуть на нее.

На следующий день дождь продолжался, я смотрел телевизор в холле на четвертом этаже своей гостиницы. Холл использовался в качестве комнаты ожидания теми людьми, которым затем предстояло пройти в банкетный зал, чтобы отпраздновать свадьбу. Несколько групп гостей переминались с ноги на ногу. Прошла невеста в свадебном одеянии. Обернувшись, я увидел, как из зала регистрации вышли молодожены. Их торжественно запечатлевали на фотопленку.

Хозяин магазина пришел сюда же. Мы поздоровались. Я спросил его, где сейчас Бэппу Рицуко. Хозяин показал мне глазами на девушку – Бэппу Рицуко стояла у охваченного дождем окна, наблюдая, как фотографируются молодожены. Взгляд у нее был колючим. Губы – плотно сжаты. Она была жива, она была стройна, она была прекрасна, и я хотел окликнуть ее, спросить у нее, помнит ли она меня, вспоминает ли… Но не стал.

Хозяин магазина прошептал: «Я привел ее сюда, потому что на завтрашней презентации ей предстоит показывать свадебный наряд».

«Надеюсь, что в это благодатное время года ты пребываешь в здравии и благополучии.

По мере того, как отдаляется день твоей смерти, я обретаю чувство какой-то свободы. Вот видишь, я разговариваю с тобой. Не волнуйся, все хорошо.

Ты всегда хотела вывести в люди своих племянниц. Наконец-то я решился навестить их и поразился их множеством. Они продолжают звать тебя „бабушкой“, не забывают. Поскольку ты особенно любила двоих из них, я решил сделать то, что не успела ты сама. Я предложил этим достойным девушкам помощь в занятиях музыкой и литературой, в чем и нашел поддержку не только их самих, но и родителей. Так что вскоре их будущее будет устроено, и над ними еще некоторое время будет витать твой дух.

Ту девушку, которая решила продолжить твои музыкальные занятия, согласилась взять на обучение Кумэ Дзёси. Она будет учиться играть на сямисэне. Мне было обещано, что в виде исключения ей будет предоставлена возможность впервые появиться на сцене уже через несколько месяцев. Хорошо, что она уже какое-то время обучалась игре на кото. Такое неслыханное покровительство было оказано ей ввиду того, что девушка понравилась преподавательнице. Она к тому же отличается определенными задатками и необходимым для длительных занятий здоровьем, обещая вырасти в большого мастера. Тебе так хотелось дожить до этого времени, и теперь, похоже, твоему заветному желанию суждено сбыться. Когда я наблюдаю, как она держится за твою любимую „кобылку“ из слоновой кости, у меня на глаза наворачиваются слезы.

Ту же племянницу, которая захотела заниматься литературой, я определил на филологический факультет университета Кэйо. Раньше она сочиняла стихи, и в них было что-то настоящее. Но теперь она сказала, что хочет заняться прозой. Я ответил, что она чересчур юна для того, чтобы переключиться на прозу, и посоветовал подождать, пока ей не исполнится хотя бы двадцать пять. И уже тогда решать, действительно ли она хочет этого.

А еще, возвращаясь с кладбища, я познакомился с удивительной девушкой. Мне кажется, что именно такую ты всегда и искала. Мы встретились совершенно случайно. У нее есть характер, она высокая и красивая. Будто сошла со средневековой картины. Сказала, что ей шестнадцать. Она была с родителями, и я попросил разрешения сфотографировать ее. Я договорился с Канэда, который знает толк в фотографии, чтобы он отправился к ней домой. Когда карточка будет готова, обязательно покажу ее тебе. Я уверен, что ты согласишься со мной – она была бы идеальной партией для нашего сына. Не знаю уж, как они между собой поладят, так что загадывать вперед не стану. Родителям девушки я пока что ничего не говорил. Пока же я собираюсь внимательно понаблюдать, что из нее выйдет. Уверен, что ты сумеешь сберечь ее красоту.

У меня все время такое чувство, что ты жива, что глаза твои открыты. Я ощущаю твое присутствие в этом мире. Мне кажется, что будущее всех этих девушек зависит от нас с тобой.

Мне все хочется повидать того молодого монаха из Тояма, который приезжал высказать мне свои соболезнования. Так что отправлюсь к нему в начале того месяца. Как раз и клены уже покраснеют. Правда, на монаха он совсем не похож. Узнав о твоей смерти, он тут же примчался из своей деревни. Весь в слезах. Пришел, сходил на могилу и уехал. Опять в слезах. Сказал, что раз вокруг твоей могилы дафна растет, так он в память о тебе в своем храме тоже дафну посадит. Только он ошибается. Не дафна это, а бадьян. Но я решил, что не надо его разочаровывать. Так что теперь у твоей могилы и вправду дафна растет.

А вообще-то, кладбище для меня – это такое место, где мы можем поговорить с тобой. После того, как вместе пришли туда. Что-то в последнее время жизнь и смерть стали для меня похожими. Прошлое и настоящее тоже перепутались. Я так благодарен, что твоя любовь не разбирает, где жизнь, а где – смерть. Парит где-то надо мной, несчастным. Прости уж меня – ты меня своей заботой избаловала. Вот и захотелось рассказать про тех девушек, которые нас связывают».

«Старики вам обрадуются, – сказал Мурано молодоженам – Китиро и Юкико. – Отец с матерью почти ничего не слышат, так что не обращайте внимания, если что не так».

В связи со служебными обстоятельствами Мурано был вынужден переехать в Токио. Его престарелые родители остались в Камакура. Жили они в домике, расположенном в некотором отдалении от основного строения. Поэтому Мурано и решил сдавать его. Чем стоять дому пустым, а самим им пребывать в полном одиночестве, лучше пустить кого-нибудь, решил он. Поэтому и плату назначил чисто символическую.

Сват Китиро и Юкико был знакомым Мурано. Он предварительно навел мосты, и когда молодожены пришли к Мурано, их ждал весьма сердечный прием.

«Под самым боком у стариков словно цветок распустится! Я вовсе не искал именно молодоженов, но сейчас прямо вижу, как и наш старый дом, и старики будут купаться в лучах света, которые исходят от вашей молодости», – говорил Мурано.

В Камакура много межгорных долин. Вот в такой долине и стоял этот дом. Шестикомнатный, он был великоват для молодоженов. В первый вечер после того, как они перебрались туда, от непривычки к дому и здешней тишине они включили свет во всех шести комнатах, в кухне и прихожей. Сами же при этом находились в гостиной. Эта комната была самой большой, но когда туда втащили платяной шкаф Юкико, ее зеркало, матрасы и остальное приданое, оказалось, что сесть супругам теперь уже некуда. И тогда они успокоились.