Ему даже стало казаться, что Хидэко хвалит эту женщину, чтобы косвенно очернить любовницу Сюити, но до конца понять истинные намерения Хидэко ему не удавалось.

Хидэко посмотрела в окно.

– Как будто выглядывает солнце.

– Да, похоже. Открой окошко.

– Когда Сюити-сан оставил зонтик, я подумала: как он обойдется без него? Хорошо, что погода разгулялась, как раз когда он поехал в командировку.

Хидэко думает, что Сюити уехал в командировку по делам фирмы.

Она подняла оконную раму и замерла, не опуская рук. Подол платья с одной стороны приподнялся. Казалось, она задумалась. Потом, опустив голову, отошла от окна.

Вошел посыльный и принес несколько писем.

Хидэко взяла их у него и положила на стол Синго.

– Опять панихида. Надоело. Кто на этот раз? Торияма? – бормотал Синго, просматривая почту. – Сегодня в два часа. Все-таки его женушка добилась своего.

Хидэко привыкла, что Синго разговаривает сам с собой, и лишь украдкой наблюдала за ним.

Синго сидел с отсутствующим видом, приоткрыв рот.

– Сегодня не удастся пойти на танцы. Панихида, – сказал он. – Жена этого человека, когда у нее начался климакс, стала со света его сживать. Даже кормить перестала. Действительно перестала кормить. Только утром ему удавалось что-нибудь перехватить, да и то еда эта предназначалась не ему. Украдкой от жены он ел то, что она готовила детям. Вечерами, боясь жены, он допоздна не возвращался домой. Слонялся по городу, смотрел кино, бывал даже в кабаре и приходил домой, лишь когда жена и дети уже угомонятся и заснут. Дети тоже помогали своей мамаше – попросту издевались над отцом.

– Как же все это случилось?

– Без всякой причины. Всему виной климакс. Страшная штука этот климакс.

Хидэко, казалось, решила, что Синго смеется над ней.

– Может быть, виноват был сам муж?

– Когда-то он был образцовым чиновником. Потом перешел в частную фирму. Во всяком случае, панихиду служат вполне пристойно, в храме. В бытность чиновником он тоже вел себя скромно.

– И семью свою прилично содержал, наверно?

– Естественно.

– Ничего не понимаю.

– Да. Таким, как ты, не понять. Но есть сколько угодно уважаемых людей лет пятидесяти-шестидесяти, которые до смерти боятся своих жен и, стараясь меньше времени проводить дома, бродят по улицам до поздней ночи.

Синго попытался вспомнить лицо Торияма, но ему это не удалось. Ведь лет десять уже не виделись.

Интересно, Торияма умер у себя дома?

Придя на панихиду, Синго зажег ароматическую палочку и остановился у ворот храма в надежде встретить кого-нибудь из своих однокурсников, но никого не было видно.

Не появлялся никто в возрасте Синго.

Видимо, он опоздал.

Заглянув внутрь храма, Синго увидел, что люди, стоявшие у входа, сломали стройный ряд и пришли в движение.

Члены семьи умершего находились в глубине храма.

Жена покойного, по всей вероятности, еще жива, подумал Синго, и точно: у гроба стоит худая женщина – видимо, это она.

Волосы крашеные, но, кажется, уже давно не была в парикмахерской – у корней они совсем белые.

Поклонившись этой пожилой женщине, Синго подумал: Торияма, наверно, очень долго болел, и, ухаживая за ним, она не успевала покраситься. Но, выпрямившись после поклона и зажигая у гроба еще одну ароматическую палочку, он прошептал про себя: «Кто может знать?»

Поднимаясь по лестнице и входя внутрь храма, Синго, низко кланяясь членам семьи покойного, совсем забыл, что жена Торияма жестоко обращалась с мужем. Но сейчас, склонившись в поклоне у гроба, он вспомнил об этом. Синго был потрясен.

Он вышел из храма, чтобы не видеть вдову.

Потрясла Синго его поразительная забывчивость, а совсем не Торияма и его жена, и обратно к воротам храма по вымощенной камнем дорожке он шел в отвратительном настроении.

Все будет забыто, все пойдет прахом, стучало в висках Синго.

Мало осталось людей, которые знают, какие были отношения у Торияма с женой. И даже если они и проживут еще немного, ничего не изменится – все уже ушло в прошлое. И придется полагаться лишь на воспоминания жены. Не останется никого, кто бы мог честно и непредвзято оглянуться назад.

Когда собирались однокурсники Синго и заходила речь о Торияма, никто из них не говорил о нем всерьез. Все только смеялись. И тот, кто рассказывал, стремился к одному – изобразить Торияма покомичнее.

Из тех, кто обычно собирался, двое умерли раньше, чем Торияма. Синго вдруг пришло в голову, что ни сам Торияма, ни его жена просто не в состоянии были понять, почему она издевается над ним и почему Торияма позволяет издеваться.

Торияма так и сошел в могилу, ничего не поняв. А для жены, оставшейся в живых, все это превратилось в прошлое, в прошлое, в котором уже нет Торияма. Жена его тоже умрет, так ничего и не поняв.

В доме человека, который рассказывал о Торияма, когда собрались однокурсники, было пять-шесть старых масок Но. Однажды к нему зашел Торияма, и он показал их ему. Торияма засиделся тогда допоздна и, рассматривая маски, никак не уходил. По словам этого человека, Торияма не уходил не потому, что так заинтересовался масками, которых он прежде никогда не видел, а просто ему нужно было убить время, пока не уснет жена, чтобы можно было спокойно вернуться домой.

Интересно, подумал Синго, какие мысли обуревали главу семьи, которому перевалило за пятьдесят, когда ему приходилось каждый день допоздна бродить по городу.

Висевшая над гробом фотография Торияма была сделана на Новый год или в какой-то другой праздничный день – на ней был изображен умиротворенный круглолицый человек в парадной одежде. Ретушь фотографа не оставила на его лице и тени мрачности.

Этот благообразно-умиротворенный Торияма такой молодой – не чета стоявшей у гроба жене. Казалось даже – жена так состарилась оттого, что всю жизнь Торияма издевался над ней.

Жена Торияма невысокого роста, и поэтому Синго видел ее белые у корней волосы даже на макушке; плечи у нее были покатые, и чувствовалось, что она очень худа.

Сын и дочь, не оставляя мать, стояли рядом с ней, но Синго они были плохо видны.

– Как у тебя дома?

Синго стоял у ворот храма, готовясь задать этот вопрос, если встретит кого-нибудь из своих старых приятелей.

А если и его об этом спросят, он ответит:

– Пока все как будто в порядке, но, к сожалению, и в семье дочери, и в семье сына не все благополучно.

Это если ему уж очень захочется с кем-нибудь поделиться.

Но этого не будет – никакая сила не заставит старых приятелей быть откровенными. Да и вмешиваться в чужие дела они не привыкли. Они дойдут, переговариваясь, до трамвайной остановки и расстанутся.

А как приятен был бы Синго такой разговор:

– Вот и Торияма мертв, и теперь, глядя на фотографию, не скажешь, что жена издевалась над ним, правда?

– Сын и дочь Торияма прекрасно устроили свою жизнь – в этом, пожалуй, заслуга его жены, ты согласен?

– В наш век за семейную жизнь детей ответственны в первую очередь родители.

Эти слова Синго приготовил, чтобы переброситься ими со своими старыми приятелями. Эти слова без конца вертелись у него в голове – откуда они взялись?

На крыше храмовых ворот галдела стая воробьев.

Они опускались на резко выступавший карниз, потом взлетали на конек крыши, потом снова опускались на карниз.

Когда он вернулся из храма в фирму, его ждали два посетителя.

Синго попросил Хидэко достать виски из шкафчика, стоявшего позади стола, и налил немного в чай. Виски помогало восстановить память.

Принимая посетителей, Синго почему-то вспомнил воробьев, которых он видел у дома вчера утром.

Они сидели на пампасовой траве, что росла за домом. Интересно, клюют они там что-нибудь или ловят насекомых, думал Синго и вдруг, присмотревшись, увидел, что в стайке, которую он считал воробьиной, есть и овсянки.