Художник не мог не оценить ее кокетства и взглянул на акварель: крытый соломой соседний дом. Впрочем, его больше заинтересовал цвет ее нежной груди, мягко приподнимавшей тонкое летнее платье. Босые ноги вырастали из гравия, словно стебли цветов.

«Ты должна показать мне свою картину», – художник коснулся рукой мольберта, который вдруг сам собою выпал из ее рук. Девочка закричала: «Мама! Мама!»

Художник вздрогнул и обернулся. У ворот дома напротив стояла та самая женщина с младенцем, которую он видел в купальне. Не поглядев в ее сторону, девочка встала на ноги – будто белый цветок пророс в его груди. Глядя на свой рисунок в руках художника, она съехала с насыпи. Мать скрылась за воротами. Подружки тоже вскочили. Они ждали, что скажет художник.

– Это ведь твоя мать была?

– Да.

– Похоже, что твой братишка стал читать газеты раньше, чем появился на свет.

Девочка стала утвердительно кивать головой – словно ласточка. Он улыбнулся и снова пошутил:

– У тебя в роду были самураи. Это так здорово!

Дело в том, что во время своих путешествий в баню рано или поздно он должен был обратить внимание на странную табличку на дверях девочкиного дома: «Окияма Канэтакэ, потомок самурая из княжества Датэ». Каждый раз он не мог сдержать горькой усмешки – вот ведь какое время настало: потомок самурая в этом скромном наемном домике под Токио… Единственное, что ему приходило в голову в связи с самураями, был фильм под названием «Янагава Сёхати», который он от скуки посмотрел во время деревенского отдыха. Поэтому, когда он понял, что слова о Янагава Сёхати, сказанные женщиной в бане, принадлежат жене потомка самурая, он рассмеялся во весь голос. Жизнь потомков самураев, эта жизнь, в которой младенец балуется газетами и книжками с картинками, стала ему слишком понятна. Жена потомка самурая вряд ли знала о предках мужа больше, чем можно было увидеть в кино. А эта девочка выпорхнула из своего родовитого дома, словно ласточка… Но ласточки таких шуток не понимают.

– С цветом ты поработала хорошо, но линия должна быть свободнее. Забудь, что у тебя в роду были самураи. – Он хотел сказать: ты только посмотри на линию своих растущих от живота персиковых ног! И на третью его шутку девочка рассмеялась – словно белый цветок.

– Если тебе нравятся картинки, приходи ко мне. У меня этих книжек с картинками – сколько хочешь.

– А сейчас можно?

Он утвердительно кивнул, и девочка решительно последовала за ним. Он шел, глядя под ноги, и, чтобы хоть как-то скрыть горькую усмешку, насвистывал какую-то песенку. Вдруг до него по-настоящему дошло, что и в этой девочке течет самурайская кровь. Все ее поведение свидетельствовало о том, что она хотела ощущать себя именно так. Собрать вокруг себя этих неопрятных девчонок и рисовать акварелью; заигрывать с художником и окликнуть мать; покинуть подружек и одной отправиться в его дом…

Художник грубо схватил ее за плечо, как будто хотел сокрушить ее самурайское прошлое.

– Я нарисую твой портрет.

– Правда? Вот здорово!

– Правда. Сегодня я нарисую тебя в этом белом наряде. Но ты, наверное, была на выставках и должна знать, что вообще-то художник не может по-настоящему хорошо нарисовать тело, если оно не нагое. И если ты не разденешься, как я смогу передать твою красоту? В следующий раз ты ведь будешь позировать мне голой?

Девочка кивнула, но лицо ее было испуганным – как у невесты. Он тоже вздрогнул – будто в него вонзили иглу. Он тоже показался себе самураем. Ведь он остался с ней вдвоем в студии, но ощутил в себе благородство воина. Хотя ему хотелось оскалиться и поглотить ее всю – начиная от стеблей ее ног. Словно тот малыш, который пожирал газеты.

Его присутствие в зале ожидания третьего класса на Токийском вокзале требует некоторых пояснений. Буду предельно краток и скажу лишь, что эта женщина назначила ему свидание именно там. Он возражал, заявляя, что третий класс не может иметь с ней ничего общего.

– Первый класс или даже второй – это нормально, там и специальная женская комната предусмотрена, но вот третий… Кроме того, там мы будем бросаться в глаза.

– Неужели я способна привлечь такое внимание?

Он принял ее скромность за чистую монету.

Он не принадлежал к тому сорту мужчин, которые бегут на свидание в зал ожидания третьего класса сразу по прибытии на вокзал. До пяти часов оставалось еще пятнадцать минут, и он привычно направился в зал пассажиров первого – второго классов. Там за небольшой выгородкой показывали видовой фильм об островах Мацусима. Тут он вспомнил про своего старинного приятеля из Осака и написал ему письмо. Бросив на ходу письмо в почтовый ящик, он отправился в зал третьего класса.

Никаких фильмов там не показывали. Вряд ли кто мог заподозрить здешних пассажиров в том, что они вдруг отправятся в Мацусима. Всюду стояли стайки провинциальных школьниц, которые, судя по всему, приезжали в столицу на экскурсию. Чтобы оставаться незамеченным, он уселся на скамейку за ними. На скамейке перед ним лежала островерхая соломенная шляпа с широкими полями – такие шляпы носят паломники. На шляпе были обозначены те семь мест, которые предполагал посетить паломник.

От этих уложенных в семь строчек иероглифов еще пахло тушью. Из-под черных одежд паломника высовывалось белое белье. На коленях провожавшего его монаха была развернута цветная карта святых мест острова Сикоку. Поглядывая в нее, паломник кивал в ответ на пояснения монаха. Огромные – скрывавшие даже брови – темные очки паломника как-то не вязались с его старческим обликом.

Глядя на новехонькую шляпу, наш герой думал о том, что она имеет мало общего с тем древним маршрутом, по которому путешествуют паломники не одну сотню лет. Неизвестно, какое дело паломнику до святых мест, но старик был, безусловно, счастлив, отправляясь в долгожданное путешествие. К пониманию счастья влюбленного радость старика вряд ли имела отношение; хотя, если вспомнить, разве его собственные дед с бабкой не совершили точно такого же паломничества? И в его собственных ушах разве до сих пор не звучит тот давний детский звук колокольчика в руке проходивших через их деревню паломников?

Он настолько разволновался в ожидании появления женщины, что никак не мог сосредоточиться.

Она же, похоже, является дамой весьма опытной в любовных делах – недаром решила, что в третьем классе они будут незаметнее…

Наверное, она делит мужчин на тех, кому следует назначать свидание в первом классе, и тех, кому – в третьем. И смеется над ними.

Далее ему в голову пришла идиотская фантазия, что вот сейчас она собралась встретиться с мужчиной второго разряда – и он прошел в зал ожидания первого – второго классов. Успокоившись, он отправился обратно, и тут его чуть не смяла толпа.

Полицейские вели паломника с монахом – они были арестованы.

«Вы полагаете, что я женщина, которая путешествует вторым классом. И в этом нет ничего удивительного, потому что я давным-давно изображаю из себя женщину именно второго класса. А вчера я по нечаянности проговорилась и назначила встречу в третьем. Я вернулась домой и призадумалась. И пришла к заключению, что те мужчины, которые держат меня за даму второго класса, мне больше не милы».

Он получил это письмо, когда, измученный бесплодным ожиданием, вернулся с Токийского вокзала домой.

Она делает вид, что презирает себя, но на самом деле зло смеется над ним. В любом случае, сам он не имеет никакого отношения к этой третьестепенной жизни. Именно поэтому от паломника с монахом у него и осталось такое романтическое впечатление.

И он никак не хотел поверить в то, что эти люди – просто переодетые преступники. Точно так же, как и в то, что эта женщина принадлежит к третьему классу.

При виде хозяина сдаваемого в аренду дома – мальчишки лет двенадцати или тринадцати – адвокат не мог удержаться от смеха.