Вот и окончен рассказ о том, как покрывались белым головы зрителей… Падала, падала вниз пудреная пыльца…

Нет никакого сомнения в том факте, что мужья привязаны к своим женам. Кроме того, зарегистрированы случаи, когда жена привязывает к себе мужа в буквальном смысле этого слова – какой-нибудь бечевой или чем там еще. Бывает, что за руку. Бывает, что и за ногу. Ну вот, например, вообразите себе, что жена обездвижена тяжкой болезнью. Муж исполняет роль сиделки. Больной жене весьма утомительно каждый раз подавать голос, чтобы разбудить мужа. А ведь бывает еще хуже: парализованная жена почивает в спальне, а вот ее муж расположился в другой комнате. И как тогда ей разбудить своего муженька? Мне кажется, что лучше всего было бы привязать к его руке настоящую веревку и подергать за нее.

Больной жене всегда весьма грустно. И потому непременно находится какой-нибудь важный повод, чтобы разбудить мужа. Вон облетают под осенним ветром листья, вот сон нехороший привиделся. Да и вообще – мыши скребутся. Словом, есть о чем поговорить. Потому что как-то нехорошо выходит – она тут бодрствует, а он, видите ли, почивать изволит.

«В последнее время вы ведете себя весьма странно. Я дергаю-дергаю, а вы все спите и спите. Нужно бы к веревочке колокольчик привязать. Такой ма-аленький колокольчик из чистого серебра». Вот такие затеи приходят ей в голову. А теперь вообразите себе осеннюю ночь и звон этого серебряного колокольчика, поднимающего мужа с постели. Очень грустная эта музыка получается.

Ранко практиковала привязывание мужа за ногу. В то же время она была поклонницей совсем другой музыки – весьма далекой от дребезжания колокольчика, приводимого в движение дрожащей и болезненной рукой. Ранко танцевала в кафе-шантане. И хотя с наступлением осени становилось все холоднее, а ее раскрашенное тело на пути от гримерной к сцене успевало покрыться гусиной кожей, под звуки джаза довольно скоро ее пудра промокала от пота. И тот, кто чересчур внимательно наблюдал за движениями ее ног, будто бы живших своей отдельной и беззаботной жизнью, вряд ли мог представить себе, что бечева соединяла их с одним-единственным мужчиной. Я говорю «соединяла бечева», но на самом-то деле это именно Ранко привязывала мужа за ногу.

Было уже десять вечера, когда Ранко залезла в ванну при гримерной. Только четыре дня из десяти она могла позволить себе такое. В остальные шесть репетиции заканчивались в два, в три, а то и на рассвете. И хотя в ее доме возле парка Асакуса проживало немало людей из театрального мира, все равно в час ночи парадную дверь запирали на «собачку», так что открыть ее можно было только изнутри.

В гримерной Ранко как-то нечаянно обмолвилась:

– Мы живем на третьем этаже и делаем так: спускаем из окна веревку. А веревку он привязывает к ноге. Я снизу подергаю – он проснется и откроет мне дверь.

– То есть ты живешь с настоящим канатом?

(«Канатом» в театральном мире называют мужчину, который живет за счет женщины.)

– Ранко, ты говоришь ужасные вещи. Ты только вообрази себе. Вот я подергаю за веревку, а он подумает, что это ты, и откроет дверь. Он ведь со сна ничего не соображает. До самой постели меня доведет. Надо будет попробовать. Неплохая идея.

Ладно бы над ее секретом подсмеивались только в гримерной. Но – вот ведь неудача! – о нем стало известно и неким юным хулиганам. Они получали контрамарки за то, чтобы со своей галерки хором выкрикивать имена соответствующих актрис. Такое у них было занятие. И вот они-то и решили подергать Ранко за ее секрет.

– Слушай-ка внимательно. Какие-то наглецы вознамерились подергать сегодня за нашу с тобой веревочку, – сообщила мужу Ранко по телефону из гримерной.

Муж сонно промямлил:

– Вот как… Ну что ж, поднимаю ее наверх.

– Нет, подожди, у меня есть идея, – засмеялась Ранко. – Ты только пойми, это, конечно, юные разбойники. Но они ведь вызывают на бис и меня. Так что они работают на мою славу. И я хочу их отблагодарить по-умному. Ты им на свой конец веревки привяжи чего-нибудь вкусненького. Ну, например, булочку. Эти ребята, наверное, ничего с утра и не ели. Доставим им удовольствие. Пусть говорят, какая я добрая – моей славе это не повредит.

– Хорошо. – Нищий поэт на другом конце провода утвердительно зевнул, хотя у него не было денег даже на то, чтобы купить простого хлеба. Он осмотрелся. В комнате не было ничего подходящего, кроме букета цветов, который достался Ранко в театре. Ну что ж, посмотрим, обрадуются ли озорники цветам, а не булке.

Когда один из этих веселых хулиганов со всей силы дернул за веревку, она подалась на удивление легко, и к ним спустилось нечто завернутое в газету. Они задрали головы – окно на третьем этаже было затворено. Они развернули газету – там были цветы. Это были искусственные цветы, надерганные мужем Ранко из букета. Мальчишки обрадованно закричали:

– Шикарно, ну ты даешь, Ранко! Здорово придумала, уважаем!

– Нужно завтра эти цветы бросить ей на сцену!

Каждый мальчишка засунул себе по цветку за отворот кимоно, рукава отвисали под тяжестью искусственных цветов.

– Ребята, а с чего это мы взяли, что это фокусы Ранко?

– И вправду. Она ведь еще в гримерной.

– Тогда это проделки ее мужа.

– Еще лучше!

– Он ведь как-никак поэт!

Как бы то ни было, но на следующий день цветы были брошены к ногам Ранко.

Однако Ранко не была бы актрисой в Асакуса, если бы она возвращалась домой так поздно только из-за ночных репетиций.

Со своими коллегами она частенько заходила в одну закусочную в веселом квартале Ёсивара, где сакэ подавали до трех ночи. Бывало, что клиент приглашал ее и в какое-нибудь более освещенное заведение. Про все это было прекрасно известно нашим озорникам. После того, как они получили в подарок цветы, их симпатии были на стороне мужа.

– Давайте-ка проучим ее. Кто-то из нас пойдет прогуляться с ее мужем. Другой в это время поднимется к ним в комнату, соберет сверток с ее одеждой и косметикой и привяжет его. Когда она пьяная вернется домой и дернет за веревочку, к ее ногам упадут ее пожитки. Вместе с записочкой: «Хватит, мне надоело, убирайся!»

Приготовления были закончены. Ранко прогуливалась вместе со своим клиентом. И вдруг откуда ни возьмись – мальчишка.

– Послушай, Ранко, а ты не боишься, что за твои номера муж тебя выгонит из дому?

– Брось! Он у меня там привязанным спит.

Это было, когда девочка по имени Юрико, что значит Лилия, только-только пошла в школу. Была у нее любимая подруга, Умэко.

«Бедняжка Умэко! И карандаш у нее совсем коротенький – с пальчик, и учебники она носит в старом портфеле своего старшего брата».

И вот, чтобы ничем не отличаться от своей лучшей подруги, Юрико пилочкой перочинного ножа отпилила от своего длинного карандаша маленький кусочек и со слезами настояла на том, чтобы родители купили ей мальчишечий ранец – у нее ведь не было старшего брата.

Когда Юрико подросла и училась уже в старшем классе, ее лучшей подругой стала Мацуко – «Сосенка».

«Мацуко такая красивая! Но ей всегда зябко, уши и пальцы у нее красные от холода. Бедная, бедная Мацуко!»

И вот, чтобы ничем не отличаться от своей лучшей подруги, Юрико подолгу держала руки в ледяной воде, обжигала лицо и уши холодной водой из умывальника и как была, мокрая, бежала в школу, дрожа под пронизывающим утренним ветром.

Пришло время, и Юрико вышла замуж. Нечего и говорить, что она без памяти полюбила своего мужа. И чтобы во всем походить на самого любимого человека, чтобы все делать так, как делает он, Юрико решила остричь волосы, нацепить на нос очки с толстыми стеклами и даже вознамерилась отрастить усы. Она пробовала курить матросскую трубку, говорила мужу «Эй, ты!» и в довершение всего собралась записаться в армию. Однако, как ни странно, ничего из задуманного муж ей выполнить не позволил. Он даже отчитал жену за то, что та стала носить такую же, как у него, нижнюю рубашку, недовольно хмурился оттого, что жена совершенно не пользовалась ни помадой, ни пудрой – так же, впрочем, как и он сам. А посему любовь Юрико, лишенная свободы в самых лучших проявлениях, увядала, словно сорванный цветок.