Пока я ходил за презервативом, Пия успела раздеться и теперь торопливо помогает избавиться от одежды мне. Я заваливаю ее на диван, захватываю ее левую ногу локтевым сгибом своей правой руки, вторую ногу отвожу левой рукой вниз, в сторону, так, чтобы она свисала с дивана, и, внимательно прицелившись, плотоядно вонзаю свое опрезервативенное жало ей в промежность.

Двигаться мне очень удобно, и я постепенно увеличиваю амплитуду колебаний и учащаю ритм. Уже через несколько минут чувствую, как она оргармирует. Ее пизда спазматически сжимается вокруг моего хуя, а из горла ее вырываются глубокие страстные хрипы.

– Стой, стой! Подожди! – просит она меня. – Мне надо передохнуть!

Но я не даю ей отдыха и не сбавляю темп, чувствуя, как она волнообразно кончает еще и еще.

– Ой, не могу, не могу! Я сейчас умру! Ой! Сердце мое, сердце! – в панике кричит она мне и в отчаянии хватается за грудь.

Я вынужден остановиться.

– Знаешь, ты такой кошмар! – говорит она мне.

– Почему? – наивно спрашиваю я.

– Знаешь, я так не могу.

– Ну, хорошо, отдохни.

– Ладно, давай дальше, только ты останавливайся, если я буду кричать.

– А может – не надо? Подумай, ведь это такая красивая смерть – умереть от оргазма!

– Не скажи так! У меня есть Кай, и мне надо его вырастить и воспитать. Ой! Ой! Нет, не останавливайся! Так уже лучше.

Ебать ее мне удобно, я хорошо чувствую ее женскую энергетику, поэтому не спешу кончать, чтобы подольше насладиться приятным процессом. Мне кажется, что я занимаюсь перекачиванием энергии – в нее мужскую, в себя – женскую. Подобное ощущение возникает у меня крайне редко и только очень с немногими женщинами. Для этого должно быть полное или почти полное сексуальное совпадение и большая совместная практика. Странно, что с этой малознакомой финской женщиной у меня все так легко получается сразу, очень странно!

Углубленный в анализ своих ощущений и, продолжая механически двагаться, я не сразу соображаю, в чем дело, когда горячая и широкая, почти океанская волна окатывает меня снизу – мой живот, грудь, ноги…

– Ну что? Что? – тревожно спрашивает Пия.

"Ну что, что?" – думаю я, – "Кажется, ты меня описала!" Но ей я свои чувства не выражаю, а просто продолжаю дальше, только уже с большим азартом и остервенением – "Вот тебе, вот! Получай! Вот! Вот! Глубже, сильней, дальше!"

– А-а-а-а-а-а-а! – кричит она.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – кричу я и кончаю.

Потом мы сидим и болтаем, допиваем налитую в стаканы водку. Я люблю болтать после секса и Пия тоже это, как мне кажется, любит. Когда-то у меня была австрийская художница Бернандет, которая после полового акта отворачивалась на другой бок и крепко засыпала. Это продолжалось до тех пор, пока терпение мое не лопнуло, и я Бернандет не прогнал, она, правда, так никогда и не поняла, за что.

– У тебя есть другая женщина? – спрашивает Пия.

– Нет, я ведь только неделю назад приехал.

– А в Вене?

– Когда-то у меня была жена, но мы уже давно не вместе.

– Ты все еще любишь ее?

– Нет, не люблю.

– Точно?

– Точно.

– А знаешь, какой самый лучший секс был у меня в жизни?

– Какой? Расскажи, мне интересно.

– Это было в Финляндии, в Хельсинки. Мы пошли с друзьями в ресторан при одной гостинице. Там меня пригласил танцевать какой-то мужчина. Мы сразу начали целоваться, и он тут же предложил мне пойти с ним в номер. Это было так неожиданно, что я согласилась. Я его совсем не знала, а через пять минут после знакомства мы уже делали секс.

– Это был финн?

– Нет, он был из Канады. Больше я его никогда не видела.

– А русские мужчины у тебя уже были?

– Да, один.

– Ну и как?

– В общем, это было не так плохо.

– Расскажи!

– Нет, не буду. Потом. Надо идти спать.

Она встает и выходит из гостиной. Я иду за ней. Через прихожую мы попадаем в спальню. Посередине стоят две составленные вместе кровати. На одной из них, широко разбросавшись, спит голый Кай.

– Идем, будем спать с Каем, – говорит Пия и берет меня за руку.

"Ничего себе!" – думаю я, – "а что, если бы я окажусь каким-нибудь геем, извращенцем или педофилом? Что случится тогда с твоим маленьким Каем, а? Почему же ты мне так доверяешь? Или ты вообще доверяешь всем?"

Она отбрасывает одеяло и забирается в постель поближе к Каю, освобождая мне место с краю. Я прижимаюсь к ее толстому теплому заду своими еще горячими бедрами и закрываю глаза. Вдруг чувствую, как она оборачивается, берет мою руку и начинает благодарно ее целовать.

– Не надо, не надо, – говорю я. Боже мой, что же она так?

Конечно, я хорошо ее выебал, но так до сих пор не делал мне ни кто из всех моих прежних женщин. Только моя дочь Мария-Анастасия иногда, засыпая, любила поцеловать мне руку.

Утром моя голова раскалывается с похмелья. Проклиная "напуй фирмовый", я скатываюсь с кровати и иду в туалет. Кай и Пия уже встали. На часах восемь. Кай чистит зубы, а Пия гладит на кухне расправленную на гладильной доске цветастую блузку. Она стоит с утюгом в руках спиною ко мне, одетая в одни только серебристые танго-слип, выставляющие наружу ее жирную жопу. И вся она какая-то квадратная и бесформенная, с коротенькими толстыми ножками.

"Как же я мог ебать такую уебину?" – с ужасом думаю я. – "Неужели это этот проклятый "напуй фирмовый" довел меня до такого падения?"

– Доброе утро! – говорю я.

– Доброе утро! – оборачивается она. – Мне надо уже уходить на работу. Будешь завтракать с нами?

– Нет, я пойду. Не буду мешать тебе собираться.

Я нахожу свои разбросанные по полу вещи и с трудом одеваюсь. Она провожает меня за дверь. Нет, все же она не такая плохая. Лицо у нее, по крайней мере, доброе и симпатичное, а грудь крупная, и стоит.

– Когда я могу прийти? – спрашиваю я.

– Когда хочешь, – говорит она.

– Тогда я приду сегодня.

– Нет, приходи завтра. У меня сегодня есть какие-то планы, а завтра вечером я делаю детский праздник. Приходи попозже, часов в одиннадцать, когда дети уйдут.

Я скатываюсь по лестнице на улицу в свежий утренний воздух. Голова гудит, во рту неприятный запах вчерашнего перепоя, глаза с трудом фиксируются на одной точке, хочется спать. Кое-как добираюсь до дому. Спящий на резиновой кровати Гадаски недовольно поворачивается в мою сторону и лениво приоткрывает глаз.

– Извини, я вчера задержался. Так получилось, – говорю я ему.

– Ты с утра-то ей, я надеюсь, впихнул? – сонно ворчит он, сладко переворачиваясь на другой бок.

Бабушка приходит ровно в одиннадцать, как часы, и возвращает меня к жизни. После перепоя я чувствую себя, как труп, нуждающийся в реанимации. Надо отдать должное бабушке, свое дело она любит и знает, поэтому через час ее кропотливых усилий – похлопываний, притираний и поглаживаний, я уже на ногах и готов действовать дальше.

Нам снова звонят. Прорезался архитектор Сергей Волгин, приятель и доверенное лицо моего венского друга Хайдольфа Гернгросса. Сергею негде жить. Он живет в Гатчине на даче. Там нет телефона, и поэтому он договорился, что Хайдольф будет звонить вечером мне. Хайдольфа Гернгросса и галерейщицу Кристину Бернталер я хочу пригласить с лекцией о современной архитектуре в Русский музей, чтобы хоть немного просветить питерских архитекторов о том, как, и что строят в Европе, конечно же, только тех, кто этого сам захочет.

Хайдольф, не смотря на свои шестьдесят два года, человек энергичный и сумасбродный. Он работает с художниками и делает ставку на грандиозные проекты. В Санкт-Петербурге он планирует сделать большую выставку со своим приятелем Францем Вестом – в настоящее время наиболее модным австрийским художником.

Хайдольф знает Франца Веста давно, еще с тех пор, когда Франц Вест совсем еще не был известным, и друзья в шутку называли его Трансвестом. Мама Франца была дантистом и хорошо зарабатывала. Когда она умерла, Франц вложил оставленные нею миллионы в свою раскрутку и быстро прославился. Теперь у него есть в Вене огромная мастерская, где на него работают десятки людей. Совместно с Вестом Хайдольф докладывал в ноябре прошлого года в только что открывшейся тогда лондонской Тэйт Модерн о перспективах развития культуры и слиянии всего со всем в процессе гибели постмодернизма. Вместе они сделали проект с Гумпендорферштрассе, арендовав на этой коммерчески гибнущей венской улице, все магазины которой постепенно перемещались на параллельную торговую, шикарную Мария Гильфер, пустующие помещения, и отдав их на месяц художникам.