Почувствовав опору, я резким поступательным движением делаю первый рывок, я стартую. Я вижу, как резко дернулась ее голова и груди. Затем еще и еще. Относительно редкие, но очень сильные толчки. Руками она упирается в стену, чтобы я не свернул ей голову, а ноги просовывает мне через руки и кладет сверху на плечи. Теперь ее ступни торчат вдоль моей головы, словно заячьи уши. Получается невероятно удобная конструкция, своеобразный лыжный тренажер, человеческая пружина, сопротивление которой я отлично чувствую. Я толкаю ее вперед, а она упруго отбрасывает меня назад.

Я представляю себя спортсменом-лыжником, начавшим забег на особо длинную дистанцию. "Это будет не стометровка!" – клянусь я себе, – "Впереди – необъятные снежные просторы Финляндии и моя цель – Северный Полюс! Я буду мчаться к нему через Лапландию и Полярный Круг быстрее оленей и волков! Мчаться, чтобы там, в самом центре Ледовитого океана, в сумрачном царстве вечного холода и полярной ночи остудить свой пылающий страстью член!"

– Ты такой безумный! – говорит мне утром Пия, когда мы с ней вместе моемся в душе.

– Нет, это ты безумный! – передразниваю ее, отвечаю я.

– Нет, я – самая, что ни на есть нормальная! – говорит она.

– Все финны – безумные, – настаиваю я. – Помнится, в 1998 году на фестиваль в "Манеж" пришел финский художник Пекка Кеннонен на лыжах и с рогами на голове.

– Я об этом ничего не слышала.

– Тогда слушай! Его дедушка был лапландским шаманом, но он давно уже умер. Когда Пекка стал думать, что он может сделать на фестивале в "Манеже", во сне ему явился дедушка. "Возьми рога молодого оленя" – сказал он Пекке, – "надень лыжи и ступай на фестиваль!" Пекка запомнил сон. У него были лыжи, а на стене действительно висели рога молодого оленя. На следующий день он крепко примотал рога к голове широкими бинтами, надел лыжи и двинулся в путь. Я видел его, когда он появился в последний день фестиваля почти перед самым закрытием. Был он весь грязный. Ведь из Лапландии ему пришлось идти целых четыре недели. Он рассчитывал прийти к началу, а пришел только к концу. На голове его были рога, примотанные пыльными и потными бинтами. На ногах – лыжи, вернее то, что от них осталось. Одна лыжа чуть ли не совсем стерлась, от другой еще сохранилась почти половина. Это была середина августа.

– Ты думал об этом вчера, когда ты это делал? – спрашивает она меня.

– Нет, – отвечаю я, – вчера я думал о другом. Об этом я вспомнил сейчас.

Завтракать я отказываюсь, вместо этого отправляясь к себе, чтобы проводить Гадаски, но обещаю сразу же вернуться назад. Мне хочется вернуться назад, чтобы провести с ней этот сонный воскресный день.

С Гадаски мы отправляемся в "Колобок". Позавтракав в последний раз вместе и обсудив наши дальнейшие планы, мы заворачиваем в гастроном "Татьяна", где я покупаю Гадаски в дорогу бутылку водки. Пускай выпьет ее в Лондоне. Ему предстоит изменить свою жизнь. Он хочет снять себе дом или квартиру, тем самым выбравшись из под каблука супруги. Меня он приглашает обязательно приехать на новоселье. Он пригласит много народу и сделает большую рarty.

– Может быть, – говорю я, – мне нужно будет менять мой австрийский паспорт и почему бы мне не сделать это в австрийском посольстве в Лондоне? Поехать в Лондон для меня приятней, чем поехать в Москву. Кроме того, у меня есть там еще ряд других дел, в том числе мой замороженный фунтовый счет, который было бы неплохо оживить.

В двенадцать за Гадаски заезжают его родственники на синих "Жигулях", чтобы везти его в аэропорт. Он машет им рукой с балкона, чтобы они не поднимались, и спускается вниз сам, на какое-то время исчезая из моей жизни.

Я глубоко вздыхаю, беззлобно пинаю ногой резиновую кровать, на которой Гадаски проспал все это время и которую теперь я подарю Будилову, и думаю о том, как я буду жить. Мне нужно организовать свой быт и свою личную жизнь. Создать идеальную гармонию, получать одни лишь положительные эмоции, общаться исключительно с интересными людьми, следить за своим здоровьем, а все контакты с блядями и проститутками исключить полностью.

Потому что это не моя карма, это карма других людей – Гадаски, Колбаскина, Маленького Миши, в орбиту жизни которых я тем или иным образом попадал. Я загрязнялся, теперь я должен очиститься. Я разбрасывал камни за границей, оставляя квартиры, дожности, друзей и образ жизни, с которым свыкся. Теперь я начну собирать их в России, и все, что мне удастся собрать, будет зависеть целиком от меня. Я буду внимательным, осторожным и переборчивым. Я начну новую жизнь – жизнь-удовольствие, жизнь-радость.

Собираясь к Пие, я переодеваюсь в другую одежду. Я люблю менять одежду. Я меняю одежду несколько раз в день. Для меня это очень важно, так я себя когда-то приучил в Вене. В этом часть моего имиджа.

Еще я беру с собой фотографии, сделанные во время моей последней поездки в Сибирь. Хочу показать их Пие. Ей может быть интересно. Потому что, что еще делать в воскресенье, если не показывать фотографии?

Оказывается, она думала о том же. Когда я прихожу к ней, вижу разложенные на журнальном столике гостиной стопки и альбомчики с фотографиями, которые мы усаживаемся смотреть. Фотографий огромное множество.

– Вот, это мой бывший муж, он тогда служил в армии, и я приехала к нему в гости.

Я вижу молодого человека в пятнистой камуфляжной форме и ее смеющуюся и молодую, и не такую толстую.

– Мне здесь шестнадцать лет, – поясняет она, – почти двенадцать лет мы были с ним вместе. А это вот наша свадьба.

На снимке типичная дощатая лютеранская церковь, как в фильмах Бергмана и других скандинавских режиссеров. Мне сдается, что в них я видел именно эту, но это самообман, они все похожи. В церкви венчаются Пия со своим мужем, а рядом с ними стоит одетый в костюмчик совсем уже большой Кай.

– А почему Кай здесь уже такой большой? Когда же все это было?

– Это было четыре года назад. Мы долго не были женаты, у нас был уже Кай. Потом мы решили пожениться, но почти сразу же развелись.

– Значит, ты уже четыре года одна?

– Вроде этого. Вот смотри! Это я в Вильнюсе со своей подругой. Я тогда только развелась и была такой счастливой. Я могла наслаждаться свободой и спать с другими мужчинами. Представляешь, пока я была вместе с моим мужем, я была только с ним одним.

– Я верю! Когда я был женат, я тоже ни разу не изменил своей жене. А что ты делала в Вильнюсе?

– А, я работала там несколько лет в нашем посольстве. Мне так нравилось в Литве! У нас там было много друзей. Потом я развелась и уехала учиться в Лапландию, в университет. Мне хотелось завершить высшее образование, и получить степень магистра экономики.

– Но почему именно в Лапландии?

– Там маленький университет и туда было легче попасть.

– А что ты там изучала?

– Экономику и маркетинг.

– Странно, а я все это преподавал.

Фотографий много, но среди них почти совсем нет интересных. Они все какие-то скучные по своим композициям и по сюжету. Обращаю свое внимание на снимки с "Кадиллаком-олдтаймером".

– О, да, у меня был "Кадиллак", очень красивый. Но я его продала, потому что мне нужны были деньги. Нужно было учиться. Я осталась одна с Каем. А красивые машины я полюбила давно, мой первый бой-френд ездил на кабриолетте, это было так эффектно. Его папе принадлежал самый крупный в Финляндии автомобильный журнал.

– Сколько же тебе было лет, если ты говоришь, что жила с мужем с шестнадцати?

– Мне было четырнадцать.

– А это кто?

– Это моя мама. Она еще такая красивая, ей надо найти хороший мужчина.

– А что случилось с твоим папой?

– Он разбился на машине, въехал на полной скорости под грузовик.

Для нас для всех это был такой удар. Теперь моя мама живет одна. Я хочу, чтобы у нее был мужчина.

– А она хочет?