– А разве ты не довольна работой в консульстве?

– Я довольна, но здесь мало перспектив. Мне хочется большего.

– Я тебя прекрасно понимаю! Ты – молодая, энергичная женщина!

– Да, если я получу это место, у меня появится столько новых возможностей!

– Слушай, я очень тебя хочу! Я за тобой соскучился!

– А у тебя разве нет других женщин?

– Нет, – нагло вру я. – Нет!

– А я знаю, что есть.

– Это неправда.

– Но я знаю.

– Откуда?

– Не скажу…

– Скажи!

– Сегодня я разговаривала с Ретой.

– Так это она сказала тебе, что у меня есть другие женщины? Но она не может этого знать. Я с ней практически не знаком. Она только могла видеть меня с кем-то, но что из этого? Я часто бываю на выставках и всяких культурных мероприятиях, где вокруг меня вьется множество женщин, но это не означает, что я с ними со всеми сплю! Скажи, что тебе говорила Рета?

– Ничего. А Будилов меня обманул.

– Как?

– Это не его картина, а копия Ван Гога! Там сзади так и написано.

– А, это не Ван Гог, а Ван Кок – псевдоним Будилова. Понимаешь – игра слов?

– Мне пора. Я возьму такси. Ты что будешь сейчас делать?

– Я поеду с тобой!

– Тебе нельзя!

– Тогда я только поеду с тобой, а потом пойду гулять по городу.

Ты куда едешь?

– На Итальянскую улицу, туда, где ресторан "Мама Мия", знаешь? Ты можешь со мною туда на такси доехать. Только обещай, что ты не станешь за мной следить!

– Почему я должен за тобой следить?

– Обещай, что не будешь!

– Конечно, обещаю.

Выйдя на Кирочную, мы ловим машину. Едем молча, а в душу мне начинают закрадываться смутные подозрения. События выстраиваются в логический ряд. Я заглядываю Пие в глаза и ловлю ее настороженный взгляд.

– А зачем ты заезжала домой?

– Я мыла голову.

– Все ясно!

– Что?

Я молчу. Она тоже молчит. Мне не верится в то, что мне говорит интуиция, хотя я уже совершенно уверен, что это правда. Но что я могу сделать? Броситься перед ней на колени? Просить прощения? Просить ее никуда не ходить? Но она уже все для себя решила. И она знает, что я уже знаю. Я это чувствую. Слова здесь не нужны.

Мне на глаза непроизвольно наворачиваются слезы. Пытаясь себя сдержать, я отворачиваюсь в сторону. Необходимо предпринимать какие-то решительные действия, но я словно парализован. Почему я не пробую все изменить? Почему я погружаюсь в безысходность? Я просто не верю. Не хочу верить. Не могу поверить.

– Ну, что? Что с тобой? – сжимает она мою руку.

– Ничего, не обращай внимания.

Мы высаживаемся на площади перед Домом Кино.

– А теперь – уходи! Я буду смотреть за тобой, пока ты не уйдешь.

Помни, что ты мне обещал!

Я ухожу, не оборачиваясь, в направлении Невского по Караванной. Я иду к Ольге, надеясь, что она еще не ушла. Парад ветеранов уже закончился, но Невский проспект все еще перекрыт для движения транспорта. Толпы гуляющих идут прямо по проезжей части. Я вливаюсь в человеческий поток, с которым мне чуть-чуть по пути до улицы Рубинштейна. У Рубинштейна я из него выливаюсь. Подхожу к дому номер шесть и звоню. Ольга еще на месте. Она рада, что я объявился. Она бросает свои дела, чтобы броситься мне в объятия. Я забираю ее, и мы выходим в полупьяный, продолжающий напиваться город.

– Что будем делать?

– Поедем к тебе! Я у тебя еще не был!

– Ладно, поехали, но предупреждаю…

– Хочу увидеть, как ты живешь.

Секс в коммунальной квартире – это особенный секс. Секс в коммунальной квартире можно было бы назвать извращением, если бы он не был настолько обыденным и скучным, каковым он на самом деле является. Только для меня это своеобразная экзотика. Предаваться любви в интерьерах убогого быта может быть возбудительным лишь для человека ко всему этому непривычного. Людям же, постоянно проживающим в коммунальных квартирах, это трудно понять, да и не надо им ничего этого понимать. Зачем понимать непонятное, если можно просто делать приятное?

У Ольги дома я еще не бывал ни разу. В ее комнате с окном на Малый проспект Васильевского острова стоит шкаф, сервант, стол, стул, диван и гладильная доска. На полу лежит коврик. Я валю ее на коврик, хотя мне больше хотелось бы сделать все на гладильной доске, но доска явно не выдержит, поэтому я даже не пробую. Я сдираю с нее ее легкую весеннюю одежонку, надетую по теплой погоде, и она сдирает с меня рубашку прямо через голову, не расстегивая, словно шкурку с кролика. С Ольгой мы уже притерты друг к другу и знаем, что и как.

Мы притираемся с ней дальше, поднимая при трении температуру наших тел, повышая напряжение наших нервов, ускоряя частоту сердцебиений. У меня иногда случается так, что, занимаясь любовью с одной женщиной, я одновременно думаю о другой. Я знаю, что это невежливо по отношению к партнерше, и поэтому я никогда ей в этом не признаюсь. А было бы любопытно хоть раз взглянуть на реакцию.

Но меня при этом всегда останавливает подсознательный страх, что, услышав подобное признание, женщина меня из себя вытолкнет, лишив в самый ответственный момент доступа к вожделенному источнику наслаждения. Конечно, можно было бы сказать об этом и после, когда дело уже сделано, однако, стыдно выказывать себя неблагодарной свиньей – тебе дали, тебя пустили, тебя удовлетворили, а ты взял, да и насрал на голову, оскорбил и высмеял, повел себя недостойно! Есть вещи, которые лучше не знать. Не всякий человек способен принимать действительность такой, какая она есть.

Вот и я, когда не могу что-либо принять, превращаюсь в тупицу и тугодума. Мне ясно, что Пия отправилась на дэйт, она дала мне это со всей очевидностью понять, не сказав прямо словами, а разыграв небольшой, но довольно талантливый театрик. Неужели, это – месть? Она хочет меня ранить? Или же она решила таким образом разрушить наши отношения, сделав мне обидно и больно?

Нет, не может этого быть, она не могла бы так поступить! Она просто пошла, чтобы встретиться с кем-то из друзей, например, с Мерьей… Что за чушь! Я ведь знаю, что это не так, что она пошла ебаться! Что она ебется сейчас, когда я ебусь с Ольгой. Она ебется с кем-то другим, думая обо мне. Я всегда чувствую, когда она обо мне думает! От ужаса подобной мысли и от собственного бессилия мне становится дурно.

Мне не хватает воздуха, я вырываю свой рот из ольгиного поцелуя, как из противогаза, и полной грудью вдыхаю спетый комнатный воздух, насыщенный кислыми ароматами коммунальной квартиры, стойкими запахами пыли и плесени, гниющей картошки и протухшего соседского мяса. Я задыхаюсь, зайдясь в судорожном кашле. Но Ольга снова ловко ловит мой рот губами, натягивая на него защитную маску своего глубокого поцелуя, и кашель отступает.

Господи, за что же подобное наказание? Да, это я во всем виноват! Значит, она все видела и слышала в понедельник. Она была там, у меня в подъезде, она стояла за дверью, когда я непотребствовал с другой стороны с другой женщиной. Она, считающая меня своим будущим мужем и уже договорившаяся о нашем скором бракосочетании с финским служителем культа, вдруг убедилась в моей низости и подлости. Ну, разве это возможно простить? Господи, что же я натворил? Боже…

– Пия, Пия… – шепчу я. – Пия…

– Потерпи, сейчас я дам тебе пить, – говорит Ольга. – У меня в холодильнике есть минеральная вода. Будешь?

– Спасибо.

– Вот так. Что с тобой? Тебе плохо?

– Нет, уже все нормально. Подожди, на мой телефон пришло сообщение. Я слышал, как он издал характерный звук. Он где-то там – в куртке. Сейчас посмотрим.

"All the time I was with you, I was only with you. Pia".

Все верно – это пришло подтверждение моим ужасным догадкам. Что может быть красноречивее данной фразы? Надежда умирает последней. И вот она умерла. В сердце и в душе я чувствую сосущую пустоту. Но осознание все еще не приходит.