Когда-нибудь я напишу новый героический эпос и большую-большую былину о нашей любви. Но – позже, когда все будет уже позади. Когда кто-то кого-то опустит, и лопнувшие отношения уже невозможно будет поправить, а обиды простить. "Володя, ты разве не понимаешь, что такое любовь?" – сказала мне как-то раз Маша, одноклассница моей бывшей супруги и дочь питерского художника Валерия Лукки. "В конце концов, всегда кто-то кого-то опускает" – сказала она, опустив тогда венского издателя Андреаса Венингера – моего приятеля, в нее безумно влюбленного.

– Когда станет тепло, можно будет загорать на балконе, – говорю я.

Мы стоим на балконе и смотрим на улицу Чайковского. Все тает. Зима отступила. Теперь уже, кажется, окончательно. Пол моего балкона представляет собой полный ужас. Находясь на последнем этаже открытым со всех сторон ветрам и водам, он разрушен и выветрен до самого своего железобетонного основания. С ним нужно что-то делать, чтобы в комнату не носилась грязь. Может быть, его забетонировать или выложить плиткой?

– А почему бы тебе, не сделать на балконе мозаику? Такого, знаешь, итальянского типа? Можно яркую. Было бы интересно, – говорит Пия.

– Точно! Я попрошу художника Будилова, чтобы он выложил здесь своих ос!

– Отдай мне это! – говорит Пия, показывая рукой на амулет-крючок.

Она забыла его в прошлый раз, и теперь я его ношу на груди.

– Это мне подарил мой друг из Новой Зеландии, когда мы еще были с ним вместе. Его сделали маури – тамошние аборигены. Я не хочу, чтобы ты его носил. Он – мой!

– Не отдам! У меня такое ощущение, что я не должен его отдавать.

Вчера, проходя возле Невы, я хотел бросить его в воду, а потом передумал. Но сейчас мне кажется, что зря. Нужно было бросить. Я не пойму, в чем здесь дело, но я не могу его тебе отдать!

– Отдай, пожалуйста!

– Нет, не отдам!

– Отдай!

– Нет!

– Отдай!

Кто любит яркие праздники, должен любить и серые будни, когда можно заняться чем-то обыденным и не делать ничего значительного. В серые будни можно просто гулять по городу, заглядывая во дворы и в подворотни, в лица людей, или всего лишь смотреть под ноги. Можно ни с кем не встречаться, можно не пить и даже не есть. В серые будни можно одеваться в серое и неновое, можно не мыться, не срезать ногти, не чистить зубы.

В серых буднях гораздо больше достоинств, чем недостатков. В серых буднях есть необъяснимая прелесть, и едва уловимый шарм. В серые будни можно мечтать, предаваться страданиям, ненавидеть, вспоминать о минувшей любви, сочинять стихи, заходить в книжные магазины, покупать ненужные книги, писать письма, заниматься мастурбацией, не подходить к телефону и плевать в потолок, и многое, многое, многое.

Я люблю серые будни за то, что в моей жизни они встречаются редко. Но зато, когда они встречаются, я умею ими наслаждаться. Вот и сейчас, я наслаждаюсь тем, что иду к Будилову, а от Будилова мы пойдем с Будиловым вместе, чтобы что-то подумать и обсудить, а, может быть, чтобы заняться делом. Поехать искать плитку для моего балкона, например. Идея ос ему понравилась, и он уже начертил несколько эскизов. Я выбрал тот, который с крупными осами – всего семь штук. Они будут беспорядочно лететь в разные стороны, сновать и кружиться, создавая хаос и запутывая направление.

Будилов говорит, что плитка должна быть яркой. Я с ним согласен. Но яркую плитку еще надо найти. Чтобы найти яркую плитку, а нужны нам будут следующие цвета – желтый, красный, зеленый, белый и черный, ее нужно будет еще поискать. Меньше всего проблем с белой и черной, такая плитка есть почти везде, однако остальные три цвета, как мы и предполагали являются большим дефицитом.

Мы едем на Московский проспект, потому что там много плиточных магазинов, а еще там большой строительный супермаркет "Максидом". Но ни в многочисленных плиточных магазинах, ни в большом "Максидоме" нужной нам плитки нет. Это очень странно, но это так. Вся плитка там, как правило, узорчатая или тусклая, а нам нужна яркая, радостная, чтобы бросить на балконный пол кусок солнечного светлого дня, который останется лежать там и жарким коротким летом и холодной длинной зимой, припорошенный снегом. Но нет, нет ничего такого. А все почему? А все потому, что люди в большинстве своем любят одинаковые серые будни, безрадостную повседневность, мрачные взгляды и безличный дизайн. Им это нравится – и им это продают. Спрос рождает предложение, отсутствие спроса – порождает отсутствие яркой плитки.

Попав после волшебной ауры центра на Московский проспект, мы начинаем нервничать, суетиться и проявлять нетерпение. Нам хочется поскорее с него убежать, хотя Московский проспект еще и не самое страшное, что можно придумать, но он все равно страшен. Страшны люди, на нем живущие, и по нему ходящие, потому что он накладывает на них свой отпечаток, который не смыть ни в одной бане.

А Будилов хочет пойти вечером в баню. Раз в неделю по средам он ходит в баню. Он не любит мыться в ванной на кухне, не отрицая при этом, что мытье – это акт социальный, и что это приятно делать, когда на тебя смотрят. Просто в бане на Чайковского на Будилова смотрит куда больше людей, чем в коммунальной кухне на Моховой, где соседка Галя будет демонстративно отворачиваться, жаря картошку, а сосед Паша – сосредоточенно курить на стуле, уткнувшись в газету "Из рук в руки", потому что жена не позволяет ему курить в комнате. Где трехлетний соседский ребенок Денис Рожков станет просить починить машинку, на которую наступил его сводный брат Саша. Где кот Мурзик придет погадить в стоящую под ванной коробку с песком. Где жена Фира покосится на водку, которую Будилов станет пить потом, и водка колом застрянет у него в горле вместе с куском соленого огурца из банки, привезенной от родителей с Волги.

Нет, баня на Чайковского не идет ни в какое сравнение с кухней на Моховой. Поэтому Будилов предпочитает мыться там, и делает это по средам. Сегодня с ним иду я, хотя я и не люблю общественных бань из-за того, что там на меня могут смотреть гомосеки, и что там не совсем чисто, и нехорошо пахнет. Что с тазами и с вениками ходят там сирые и убогие, немощные, калечные, бомжующие и побирающиеся, дышащие на ладан и почти умирающие, далекие от искусства и его презирающие. Там много человеческой сволочи и людской мрази, смывающей с себя грязь и парящей в парилке свои гиблые души. Там мрачный беспредел и беспросветная чернуха.

Но я иду туда за компанию с Будиловым, потому что сегодня у меня серый будень и я должен проводить его соответственно, как тому подобает. Мы берем с собой бутылку водки и немного закуски, и пьем, напарившись в клейком паре из испражнений и пота, на скамье возле своих шкафчиков. В конце этой недели в Дворце Молодежи на Петроградской откроется СКИФ, и Ольга Щукина получила на него три пригласительных билета, два для нас с ней, а один для Будилова, но Будилов идти не хочет, он заранее уверен что это будет дерьмо.

СКИФ означает в расшифровке – Сергея Курехина Интернациональный Фестиваль, который проходит уже третий или четвертый раз, как бы в память о музыканте Сергее Курехине, непревзойденном мастере перформанса и великом шоу-мене, мешавшем в одном кипящем горшке своих фантасмагорических представлений все, что только можно, и что не можно – военные оркестры и классические дуэты, показы мод и театрализованные постановки, изъеденную молью Эдиту Пьеху и сентиментально-лирического поп-барда Гребенщикова.

А в том, что это будет дерьмо, Будилов уверен потому, что СКИФ организует небезызвестный всем Африкан, а как Африкан может все организовать – это ни для кого не секрет. Хотя я с Будиловым и согласен, но по своей наивности все же туда пойду. Надо же куда-то ходить. Буду там просто выгуливать Ольгу, тусовать и смотреть на людей. Фестиваль обещают проводить сразу на всех трех площадках Дворца Молодежи одновременно. Ну, чем черт не шутит, а вдруг, действительно будет там что-то хорошее, ведь, кроме Африкана, есть и другие организаторы? В жизни всегда может найтись место для неожиданности. "Да" – соглашается художник Будилов, – "но не при таком безнадежном раскладе".