— Ну что, Аля, — шепнул Владимир, когда Рогов ушел вперед с Ковалёвым обсуждать панораму. — Кажется, консультант наш — человек.

— Человек, — улыбнулась Алина. — Просто ему тоже тепла не хватало. В Комитетах-то небось сиренью не пахнет.

Над Рязанью вставал полный, яркий день. Экспедиция продолжалась, и теперь в ней на одного «собирателя» стало больше.

Солнце окончательно разогнало туман, и теперь Рязань сияла свежими срезами бревен, источая густой, дурманящий запах живицы. На крепостной стене было тесно. Полсотни мужиков из массовки, одетых в серые домотканые рубахи и тяжелые кожаные безрукавки, пытались изобразить «тревожное ожидание». Но выходило плохо: кто-то стоял слишком прямо, словно на параде, кто-то чересчур картинно прижимал к груди топор, а кто-то и вовсе поглядывал на полевую кухню, гадая, скоро ли дадут чай.

Владимир стоял на валу рядом с Ковалёвым. Оператор нервно крутил ручку настройки, то и дело поправляя кепку.

— Не верю я им, Володя, — вполголоса ворчал Ковалёв. — Гляди, вон тот рыжий — он же не врага ждет, он как будто на трамвайной остановке застрял. Нету в них… плотности, что ли. Слишком они аккуратно расставлены, как солдатики в коробке.

Леманский и сам это видел. Кадр рассыпался, превращаясь в скучную иллюстрацию к учебнику. В этот момент за спиной раздался сухой кашель. Рогов, успевший сменить свои городские туфли на чьи-то запасные сапоги, поднялся на стену. Он уже не выглядел как суровый цензор — шляпа сбилась на затылок, пальто распахнуто, а в зубах зажата дымящаяся папироса.

— Позволите, Владимир Игоревич? — Рогов прищурился, глядя на «дружину» сквозь табачный дым.

— Конечно, Игорь Савельевич. Свежий взгляд не помешает, — отозвался Леманский.

Рогов прошел вдоль строя мужиков. Он не кричал, не командовал. Он просто смотрел под ноги, на бревна, на то, как люди держат оружие. Потом остановился напротив Арсеньева, который в полном княжеском облачении замер у зубца.

— Михаил, вы князь, верно? — Рогов вынул папиросу изо рта. — А чего вы их в линейку выстроили, как на смотре у товарища Буденного?

Арсеньев пожал плечами:

— Так положено, Игорь Савельевич. Дружина, строй…

— Строй — это в поле, когда на тебя конница идет, — Рогов вдруг помрачнел, и в его глазах промелькнуло что-то, чего не было в Комитете. — А здесь у нас — осада. Я под Тернополем в сорок четвертом в таком же «городе» сидел, только из бетона и щебня. Знаете, как люди стоят, когда знают, что за стеной — смерть, а за спиной — дети?

Он обернулся к Леманскому.

— Владимир Игоревич, уберите вы эту геометрию. Люди перед боем не стоят — они жмутся. Кто-то должен сидеть, привалившись к бревну, — ноги-то гудят от страха и усталости. Вон тот дед — пусть он не топор держит, а верёвку ладит или щит проверяет, сотый раз за утро. Ожидание — это не поза, это работа. Мучительная, нудная работа.

Рогов спрыгнул с помоста прямо в грязь и подошел к двум мужикам-крестьянам.

— Други, вы чего на небо пялитесь? — спросил он их просто, по-свойски. — Враг не с неба упадет. Он вон там, в кустах, тихий, как змея. Вы сядьте. Вот прямо тут, на плахи. Один пусть точит чего-нибудь, а другой пусть просто на руки свои смотрит. Знаете, как на фронте было? Перед атакой самое важное — чтобы руки не дрожали. Вот и грейте их, трите.

Мужики удивленно переглянулись, но присели. И вдруг картинка начала оживать. Исчезла театральность, появилось то самое «звенящее» напряжение.

— И еще, Леманский, — Рогов снова поднялся на вал, вытирая испачканные ладони о платок. — Князь ваш… он не должен над ними возвышаться. Он должен быть среди них. Пусть он не речь толкает, а подойдет к кому-нибудь, плеча коснется. Без слов. Просто — мол, я здесь, я с вами. Мы в сорок третьем на переправе так у капитана своего силу черпали. Он просто курить давал из своего кисета, а мы понимали — раз он спокоен, значит, и мы сдюжим.

Владимир слушал Рогова и чувствовал, как внутри него всё ликует. Это был не совет чиновника — это был совет солдата солдату.

— Ковалёв! — негромко позвал Леманский. — Видишь?

— Вижу, Володя… — Ковалёв уже прилип к видоискателю. — Господи, как они задышали-то сразу. Игорь Савельевич, да вы ж нам кадр спасли! Гляди, как свет на них лег — теперь они не массовка, они люди.

Леманский подошел к Рогову и искренне, по-мужски положил руку ему на плечо.

— Спасибо, Игорь Савельевич. Это было… очень точно. Фронтовой опыт — он посильнее любой теории будет.

Рогов как-то смущенно хмыкнул, снова закуривая.

— Да ладно вам, Владимир Игоревич. Просто… жалко их. Стоят, бедолаги, как на параде, а ведь им сейчас «помирать» по вашему сценарию. Пусть хоть посидят напоследок.

Аля, стоявшая чуть поодаль, улыбнулась. Она подошла и поправила Рогову воротник пальто, с которого свисала щепка.

— А вы, оказывается, совсем не страшный, Игорь Савельевич, — тихо сказала она. — Мы-то думали, вы нас ругать приехали.

— Так я и ругаю, — буркнул Рогов, но в глазах его плясали добрые искринки. — Ругаю за то, что правду за пафосом прячете. Ладно, работайте. Мешать не буду. Пойду к тете Паше, узнаю, нет ли у неё лишнего сухаря — аппетит у вас тут зверский просыпается.

Он зашагал вниз, поскрипывая сапогами, а Леманский обернулся к площадке.

— Ну что, Михаил? — крикнул он Арсеньеву. — Слышал консультанта? Садись к мужикам. Просто посиди с ними. Помолчи.

Арсеньев кивнул, присел на край соснового бревна и положил тяжелую руку на плечо молодого парня-лучника. Парень вздрогнул, посмотрел на «князя» и вдруг улыбнулся — открыто и просто.

— Приготовились! — скомандовал Владимир, чувствуя, как сердце бьется в унисон с ритмом этой живой стены. — Било — тихо, на самом краю слуха. Мотор!

И над Рязанью поплыл шепот. Не крики, не бряцание оружия, а тихий, человеческий шепот и шорох одежды. Это было настолько мощно и по-настоящему, что даже птицы в лесу на мгновение притихли.

Владимир смотрел в монитор своего воображения и знал: этот дубль войдет в историю. Не потому, что он, Леманский, велик, а потому, что сегодня на этой стене они все вместе — и режиссер, и актер, и консультант из Комитета — нашли ту самую ниточку, которая связывает века.

Вечер опустился на подмосковные леса густым синим пологом, принося с собой долгожданную прохладу и запах мокрой хвои. Дневная суета, крики «Мотор!» и грохот массовки остались там, за крепостной стеной, а здесь, у главного костра, воцарился мир.

Огонь лизал смолистые сосновые поленья, выстреливая в темное небо снопами золотых искр. Вокруг костра, на поваленных стволах и старых ватниках, расположилась вся «команда спасения» — так Леманский про себя называл свою группу. Тетя Паша уже разлила по кружкам ароматный чай на лесных травах, и над поляной плыл густой пар.